Сказка про мосю. Продолжение

Когда мося Сима решила поведать эту историю, за окном уже темнело. Февральский мороз, заставлявший звенеть всё к чему прикоснется, ходил теперь вдоль окон, поскрипывая своими ледяными лыжами, и, делая вид, что занят разрисовыванием стёкол, прислушивался к тому, что говорили внутри дома. А туда, по случаю такой холодины, пустили и Топсика и его мать строгую и молчаливую овчарку Гайку. Сима, та давно уже жила внутри и во дворе появлялась теперь только по своему желанию. С тех пор как Топсик привел её в гости, минуло полгода. Люди, у которых он жил, долго тогда разглядывали мосю, пытаясь понять, кто же она. Мося старалась им в этом помочь. Уж она и попискивала и пофыркивала, объясняя своё происхождение, но разобрать её слова смогла только маленькая девочка Рита. А поскольку Рите в ту пору было всего три годика, то к её словам о том, что это не бобёр, не бурундук и не выдра, а самая настоящая мося, никто не прислушался. Зато Рите удалось выпросить для моси право жить в комнате. И вот теперь Сима возлежала на широком пластиковом подоконнике, с безмятежным видом поглядывала сквозь тройной стеклопакет на заснеженную долину и изредка щурилась от чересчур ярких сполохов на экране телевизора, висящего на стене.


Рита в очередной раз смотрела свой любимый мультик про летучий корабль и царевну Забадаву, как она её называла в силу своего ещё совсем юного возраста. Мося знала этот мультфильм уже наизусть, и когда Рита, подпевая Забаве, прокричала на всю комнату: « А я не хочу, не хочу по расчету, а я по любви, по любви хочу!», Сима состроила ироничную мордочку и произнесла: «Между прочим, кто-нибудь из вас знает, как это «по расчету?» Все промолчали, но по шевелению ушей Топсика и тому, что Рита перестала болтать ногами в такт музыке, Сима поняла, что её слушают, и продолжила:

- Когда-то, когда молодой была не только я, но и старая енотиха Нотка, в общем, в те времена всё было по-другому, и я даже не знала слова «телевизор», - Рита повела бровью, осознавая бесконечную давность происходящего, – в наш лес повадился молодой скунс.


Его шерстка пестрила разноцветными полосками, его развевающийся на ветру хвост сводил с ума добрую половину молодых грызуних в нашем лесу. Каждый вечер, собравшись у ручья моси, енотихи, ласки и куницы с блеском в глазах обсуждали последние новости из жизни Юрка, а именно так звали этого неотразимого супермена. Юрок был чрезвычайно хорош собой. А об его восхитительной ловкости слагались легенды. Поговаривали, что на свежеструганном местными бобрами бревне Юрок с легкостью обгоняет не только всех выдр, ондатр и прочих лесных водоплавающих, но и саму тетушку Щуку. Правда, когда тетушке Щуке об этом сказали, она долго морщила лоб, силясь вспомнить, плавала ли она с кем-нибудь наперегонки за последние десять лет. Но это уже детали. Речь сейчас о том, – мося ухмыльнулась своей ежеподобной мордочкой,– что когда Юрок однажды вечером принес Нотке три лилии, стыренные им на болоте у дядюшки Бобра, она, несмотря на её благородное воспитание и достаточно высокую образованность, вдруг, осознала всепобеждающую силу любви. Их роман был стремителен. Я, как лучшая ноткина подруга, была рада её долгожданному счастью. И, хотя мне было без лупы видно, что паренёк явно простоват для нашей изысканной Нотки, я и виду не подавала, надеясь, что любовь затмит всё, и будут они жить вместе припеваючи. К тому же прекрасная с отдельным входом нора, вырытая родственниками Юрка, стала железным аргументом «за», когда Юрок предложил Нотке переехать к нему выше по реке в березовый лес. В общем, долго ли коротко ли, а согласилась Нотка. Переехала она в березнячок и о прежней жизни не тужила.


Я стала к ней в гости наведываться. То одна прибегу, а то и с друзьями-подругами своими нагряну. Благо нора у Юрка просторная и всем место хватает. Сядем, бывало вечерком в кружок, болтаем о разных разностях. Кто о далеких путешествиях сказку сочиняет, а кто поведает, как осенними листьями цветастыми ёлку на опушке украсил. Иной раз обсуждаем, как семейство Волчаровых песни при луне поёт. Голоса у них дюже звонкие. Мне уж так всегда нравились их напевы, особенно когда младшенькие хором распевали. Ты, вот, Топсик, вроде и похож на них, а не поёшь, а я теперь так скучаю по хорошей песне. Но, не о том я говорить начала, – Сима повернулась мордочкой к окошку, посмотрела на с трудом уже видимую в темноте гору, чей искристый контур терялся в импрессионистских мазках морозной росписи и замолчала.

Топсик глянул на Риту. Рита, заметив это, но, не поворачивая к нему лица, приподняла верхнюю губу, наморщила нос и тихонько пофыркала, изображая мосю. Получилось очень смешно и похоже, настолько, что Гайка спрятала голову в лапы и чуть заскулила, пытаясь скрыть от моси свою реакцию. Сима, почесав задней лапкой ушко, продолжила:

- Однако не долго длилась у Нотки с Юрком идиллия. Начал он ей иногда выговаривать, что друзья, мол, у нее неправильные и плохо на нее влияют. Дескать, болтают о всякой ерунде, вместо того чтобы о хозяйстве рассуждать да норы свои рыть, да углублять. Да ещё и Нотку с панталыку сбивают! Поначалу отшучивалась Нотка, старалась примирить Юрка с новыми темами да разговорами. Что-то пыталась ему и наедине рассказывать, увлечь чем-то занятным хотела. Ан нет, непонятно это всё Юрку казалось и не нужно. И стал он думать, что Нотка с друзьями её специально такие речи странные ведут и над ним, над Юрком глумятся. Ну, дальше больше, как-то раз заявил Юрок Нотке, что хватит ейным друзьям к нему в дом таскаться. Нечё делать пол топать, и всё тут. Загрустила енотиха, но куда ж супротив мужа-то. Так и стали они вдвоем жить. Нору рыть, да хозяйство умножать. Постепенно и сама Нотка стала в это втягиваться, забыла о грёзах своих, о высоких звериных идеалах, о чаяниях изысканных. Стала такой же, как все. Пороет нору, погрызет корешков, поспит. И так изо дня в день. Сейчас уж старая стала, так совсем дурочка. Небось, и не помнит, как мы с ней по молодости на звезды глядели, да о жизни интересной мечтали. А всё этот прынц хвостатый. Загубил девку. Сделал из нее бабку. Вот она, любовь, до чего доводит.


Мороз, присевший на завалинке у окна, вздохнул от соучастия в Симиных переживаниях и напрочь закрасил оконный проём своим серебристым дыханием. Мося повернулась в комнату и увидела мирно посапывающих во сне Риту и Топсика. Гайка придвинулась ближе к подоконнику и, стараясь не разбудить малышей, спросила полушепотом,- Я только что-то не поняла, она, ведь, как раз по расчету и стала с ним жить, сама же говоришь, помимо яркого хвоста у него ещё и нора была в хорошем лесу. Или ты о другом?


- Не в том расчет должен быть,- проворчала Сима, – не в норах и не в струганных бревнах. Как бы тебе объяснить, подруга? На одной волне надо быть, я сейчас не о речных волнах тебе толкую, заметь, а о духовных, из одного теста надо быть сделанными. Понимаешь о чем я? - Сима пристально и немного свысока взглянула на овчарку. Гайка, задумчиво качая хвостом, ответила,- ты о том, что нечего жирафам в антилоп влюбляться?
Ну да, ну да, - мося спрыгнула с подоконника, просеменила до своей расписной подушечки, взгромоздилась на нее и уснула.


Гайка ещё долго ворочалась, и всё думала, как же в таком случае трудно мосям найти свою вторую половинку. Ведь их так мало.