Уроки истории

История, как школьная дисциплина, давалась мне поначалу очень не просто. Пересказывать прочитанное оказалось для меня весьма сложным, поскольку предложения, нашпигованные датами и числами, зачастую римскими, нужно было заучивать, чего мне делать совершенно не хотелось.

Мои выступления у доски в кабинете истории не были столь успешными, как допустим на уроке русского языка или литературы. Стоя у карты с обломанной указкой, и не зная, где находится какой-нибудь древний город, я густо краснела, выслушивая упреки от учителя истории. Усатый мужчина, прихрамывая, ходил вдоль учительского стола, заложив руки за спину и тоже краснел. Он всегда менялся в лице, когда его что-то или кто-то раздражал.

- Ну что?- он остановился напротив меня, переминаясь с пятки на носок и обратно. - Два-с?

Я понуро поплелась к своей парте, представляя, как мне влетит сегодня вечером по первое число от мамы.

Через некоторое время преподавать нам историю стал другой учитель, с которым мы постепенно возненавидели друг друга. Я его - за его инквизиторские замашки и ужасную желчность, он меня - за лентяйство и непередаваемую тупость.

Стоя в очередной раз у доски, я угрюмо молчала, пока он прохаживался по всем моим недостаткам, как нерадивой ученицы. Класс потрясенно молчал, получив только что по паре двоек за шумное поведение. Мне тоже вкатили неуд по поведению, хотя я не шумела, а просто читала второй том наинтереснейшего романа, положив книгу на колени и спрятав ее под парту.

- Это хамство, ученица! - поставил меня в известность Николай Александрович, высокий грузный пожилой мужчина с кучей серьезных заболеваний. - Читать книжки, подсунутые под парту вместо того, чтобы слушать учителя - это ужасное хамство! Без разговоров двойку ставлю по поведению вам и двойку за незнание урока. Идите на место.

Дома я сказала родителям, что больше на историю к учителю, напоминавшему своими замашками Гитлера, не пойду.
Ненавидели историка все ученики, когда-либо учившиеся у него. Однажды дверь в его класс открылась, и в учителя полетел пакет, полный воды. Мы похолодели. Мужчина, облитый сверху донизу водой, набранной кто знает откуда, стал хвататься за край стола, пытаясь встать, его лицо перекосилось, он задыхался.

Позже, когда сорванный урок прекратился по причине ухода преподавателя из класса, мы сидели в полнейшем молчании, не на шутку испугавшись последствий чьей-то шалости.
Тогда мне впервые стало жаль старика.

Я решилась взяться за ум и вызубрила вечером два длиннющих параграфа, включая и карты с датами.

На следующем уроке на крамольный вопрос «ну, кто же сегодня будет отвечать?», заданный злобно ухмыляющимся преподавателем побелевшему классу, я поднялась со стула и прошествовала к доске. Помню раскрытый от изумления рот историка, помню свой блеющий голос, который по мере пересказа становился все более уверенным.
Хорошо помню восхищение в усталых глазах учителя.

Его удивлению не было предела. Он внимательно слушал меня, ни разу не перебивая. Мужчина, улыбаясь, следил за указкой, которой я водила по карте - увеличенной копии той, что была в учебнике.

Чувствуя себя так, будто у меня крылья вырастают за спиной, я, не веря своим глазам, смотрела на две уверенные пятерки (за каждый параграф) в дневнике и в журнале,- неслыханная щедрость для жадного на хорошие оценки Николая Александровича.

С тех пор моя жизнь наладилась. Я добросовестно учила сложные темы, по-своему их варьируя и на казалось бы каверзные вопросы учителя отвечала уверенно, ни разу не запнувшись.

Я больше никогда не читала книг на уроке истории, а внимательно слушала то, о чем говорит учитель. Николай Александрович тоже неуловимо изменился. Куда-то исчезли его желчность и едкость, он более терпимо относился к ученикам.
А потом его не стало.