Однажды летом

Я смотрю на припухшие костяшки пальцев с запекшейся кровью.

- Это я пацанов со двора правил, - поясняет их обладатель, поймав мой взгляд. – А че делать? Их не править, так совсем борзеют. – достает из кармана давно потерявший интерес к жизни, проржавевший по бокам до дыр портсигар. Открывает. Несколько вонючих, откровенно найденных и подобранных где-то в подворотнях бычков чередуются с папиросками и весьма презентабельными сигаретами (замечаю в этой компании Sobranie и Vogue).


- Будешь?
- Нет, спасибо.
- А я закурю, ты не против? – закуривает Bond. Хана.
- Тебе лет-то сколько? – спрашиваю и понимаю, как глупо нравоучительно это прозвучало.
- 12. Летом 13 будет.

Знаю, что врет. Мальчишке от силы лет 11.
- Я курить недавно начал. Где-то полгода назад. Меня менты научили.

И он начинает рассказывать о том, как его ловила милиция, какие они теперь "кореша" и все такое, и если что, если меня кто, то … и бла-бла-бла… Тоже, безусловно, брешет. Ну а чего ему еще делать? О чем еще мне рассказать? Об отце-алкаше, гулящей матери, о том, что сегодня ничего не жрал, и вчера ничего, и живот вздутый как барабан, а в желудке как ножом режет от голода и потому как глисты, и негде помыться и в туалет сходить по-человечески, и для всех ты г...но, потому что грязный как г...но, одет как г...но, ешь г...но и живешь в г...не, а тебе только 11…

- Голодный? – перебиваю его рассказ-экшн о блюстителях правопорядка.
Молчит. Ну а что он мне сказать может? Дура. По-хорошему послать бы меня и в лицо плюнуть. Но он не плюет, а опустив глаза - «да так…не очень». Даю денег.

- На, купи что нибудь.

Через минут столько-то возвращается. Во рту жвачка, в пакетике два хот-дога, в глазах огонь, в бутылке «Кока-кола». Мир, труд, май.

- Я тебе… - жует, - я тебе пони подарю!
- Живого? – спрашиваю ехидно.
- Конечно. – он серьезен как никогда, - Мне папка на Новый год пони подарил. Белого с черными пятнышками. Он у нас на балконе живет. Добрый такой, ласковый. Мы с папкой ему за сеном вдвоем ездим…

Мне, почему-то, становится так уютно от его вранья, и так хочется во все это верить. В маленького пони, живущего на балконе хрущевки, в рыбалку с отцом по выходным, в мамины вареники и борщи, «а летом я обычно к дадьке на Черное море…»

- Ты когда-нибудь видела море?

Я не знаю, что ответить. Нет, я не видела море. Я ласкалась в прохладной пене волн, исколесила весь Крым, но не видела моря, ТВОЕГО моря, маленький, отвергнутый своей же стаей, нахрен ненужный никому звереныш. Знаю, ты никогда не был на море, но видел море лучше меня, лучше кого-либо другого.

- Море очень большое – во-о-он, видишь, машина стоит? Так вот море еще дальше. И в нем рыбы плавают и ракушки. Я однажды на другой берег переплыл. Знаешь, как долго плыл! Оно же та-а-акое большое! Если хочешь, я тебя следующим летом с собой возьму. У моего дядьки есть корабль, мы на нем плавать будем…

Смотрю на него.
Чумазое, припухшее лицо в ссадинах и царапинах. Наверное, год толком не умывался, а только грязь размазывал. Одежда,… какая одежда – тряпье в дырах и пятнах; босиком, ноги черные, ранки и мозоли. Родители, судя по всему, нещадно лупят (если, конечно сквозь дымку угара помнят о существовании «совместно нажитого»). Да все лупят. Все, кому не лень.

Его зовут Владик. Не видела его уже три года, и не знаю, что с ним. Я скучаю по нему. Очень.
Что-то надо сказать, что-то сделать. Что?

Расскажи мне о своем пони.