Непутевая или История одной судьбы (Часть 4)

(продолжение)


Новомосковск

В день приезда мама предложила вложить в товар деньги, которые у меня были собраны на билет, а в течение недели она мне гарантировала их возвращение. Я очень сомневалась, стоит ли соглашаться на такую авантюру, но деньги отдала. Я их не увидела ни через неделю, ни через месяц, никогда больше. Зато я окунулась в тот черный омут, в котором уже была моя мама. Т.к. денег не было и торговля позволяла заработать только на собственное пропитание, я продолжала жить в Новомосковске, не имея возможности уехать. Тогда я еще не могла предположить, что мне придется увидеть и с чем мне придется столкнуться.

Я работала на рынке вместе с мамой, стараясь заработать хотя бы на пропитание. Несмотря на то, что денег постоянно не было, мама и Сергей умудрялись чуть ли не каждый день выпивать. После очередной попойки я бывала свидетелем драк и разборок. Бывало и такое, что среди ночи мы пытались убежать из квартиры, в которой кроме Сергея, маминого сожителя, выпивали и другие торгаши. А убежать мы пытались из-за того, что пьяные и злые собутыльники начинали нам угрожать, на любое сказанное слово ответом была занесенная рука и слова: "А ну повтори что сказала, жаба!" Я должна была проглотить что хотела сказать и заткнуться, иначе могла бы получить по морде. Нас с мамой часто называли жабами, один раз, когда нас не выпускали из квартиры, маму избили у меня на глазах. Нас вдвоем не выпускали из квартиры – либо ее, либо меня. Мама всегда говорила, чтобы отпустили меня. Я забегала за дом и с ужасом смотрела на окна и на балкон, боясь, что маму сейчас выкинут с четвертого этажа. Я убегала по ночному неосвещенному городу в единственное место, которое знала – в коммунальную квартиру, где жила знакомая по рынку циганка с сыном. Я бежала и боялась, что кто-то за мной гонится, а я не слышу. В квартире у цыганки я выключила весь свет в доме и ждала, когда появится мама. Через полчаса прибежала мама. Я открыла дверь. Мы остались жить какое-то время у цыганки. Проблемы возникали еще и потому, что после подобных разборок маме и Сергею перестали сдавать комнаты, а на квартиру у них не было денег. Я умоляла маму вернуться скорее домой, говорила, что вместе уедем. Но нас не отпускали. Когда нам удавалось накопить нужную сумму и мы шли на вокзал, нас там уже встречали и возвращали назад. Нам не давали уехать. Нам приходилось ночевать в парках, иногда нас, все-таки, впускали старушки на одну ночь, ссылаясь на то, что дочь жалко, т.е. меня. Стелили нам старые пальто на полу и мы спали.

Вскоре нам даже торговать не давали. Был в Новомосковске один фашист по имени Олег. Это я его фашистом называла. Он был очень злой и жестокий. Любые конфликты он разрешал тем, что похищал человека, который ему не угодил, завозил за город и избивал его там. Может и убивал, мне об этом не говорили. Он стал нас преследовать. Не знаю, что мы с ним не поделили. Он угрожал избить маму, Сергея, меня. Мы боялись выходить на улицу. Не знаю где, мама с Сергеем нашли вора в законе по кличке Лохматый. На самом деле на его голове не было ни одной волосинки. Он нас привел в свою квартиру, сказал, что в этом районе мы можем без страха ходить, если что, можем сказать, что у Лохматого живем и нас никто не тронет. А вот в других районах он нас защитить не сможет, там другой хозяин. В этой квартире нас никто не трогал, но ужасов мы насмотрелись и там. Невеста Лохматого несколько раз резала себе вены, а потом мы ее откачивали. Скорую вызывать было нельзя, чтобы квартиру не светить. В эту квартиру постоянно приходили те, кто отсидел срок за какие-то преступления. Лохматый держал воровской общаг (деньги). Мы не знали, чего от них можно ожидать. Один раз, не зная, кто лезет в окно, свой или чужой, я выталкнула мужика и закрыла окно, мужик свалился на землю – благо этаж был первый. Потом я боялась, что он придет и убьет меня за это. В этой же квартире появлялись и наркоманы. Нам приходилось иногда видеть их ломку.

Была в этой квартире маленькая девочка Лизонька двух лет. Видимо, она привыкла ко всему, что происходило в квартире. Чуть что, она пряталась за диван, за кресло или в какое-нибудь другое укромное место и тихонечко там сидела, пока все ни закончится. Нам нечего было есть, мы перебивались четвертушкой хлеба на троих в сутки, в лучшем случае разводили бульон в кубиках кипятком. Я была в отчаянии, уже и не надеялась когда-нибудь вернуться домой или в Воронеж. Уехать я не могла, сбежать тоже. Я сутками лежала на диване и молча прощалась со всеми – с папой, с сестренкой. Я собиралась умирать. Сказала маме, что лучше умру, чем так жить. И, лежа на диване, просто ждала своей смерти. Так проходили дни. Однажды в этой квартире появился какой-то азербайджанец и сказал, что достанет нам деньги и я уеду домой. Мы рассказали про фашиста-Олега, который нас преследует, угрожает, не дает торговать. Азербайджанец очень разозлился, что кто-то еще пытается на рынке свои порядки наводить – ведь только они, азербайджанцы, хозяева на местном рынке. Он попросил нас показать этого Олега. Отправили меня. Азербайджанец сказал, что с ним я могу не бояться ходить по городу. Мы с ним подошли к рынку, издалека я увидела Олега, показала рукой на него. Мой спутник никак не мог его увидеть, не мог понять, на кого именно я показываю. Какой же ужас меня охватил, когда я стою с вытяннутой в сторону Олега рукой, а он в этот момент поворачивается ко мне и смотрит на меня в упор. Я решила, что мне конец, он этого так не оставит. Азербайджанец сказал, чтобы я не волновалась, с ним разберутся в ближайшее время и нам он ничего не сделает. Мой спутник сопровождал меня всегда, когда я выходила из дома, мама с Сергеем прятались в квартире у Лохматого. Азербайджанец почти каждый день брал меня то к одним, то к другим своим друзьям, землякам и русским, в гостях он меня старался накормить, но за еду я должна была проносить по городу для него наркотики. Маленький мешочек с белым порошком он заворачивал в кусочек газеты и давал мне. Я его должна была незаметно выбросить в траву, если нас остановила бы милиция и стали бы обыскивать. Он их должен был заговаривать и отвлекать, а я в это время должна была выбросить газетный комочек. Обещанных денег не было и не было. Он все обещал и обещал.

В конце концов, нужную сумму нам одолжила какая-то женщина. Кто она, откуда взялась – не знаю. Все люди, с которыми приходилось общаться, брались ниоткуда и исчезали в никуда. Мне купили билет, мама сказала, что приедет следом. Но не приехала. Вырвавшись из Новомосковского ада, я еще очень долго не могла поверить, что за мной никто не следит, что вокруг продолжается обычная жизнь, что многие даже не подозревают, какой ад рядом с ними и вокруг них. Подходя к дому, я ждала, что постучу в дверь, а там никого, или что-то случилось с папой или сестрой. Была готова к худшему и не верила, что может быть все в порядке. Дома я рассказала о том ужасе, который пережила и в котором осталась жить мама. Тогда папа и сестра рассказали, что этот ад начался еще в Херсоне. Что-то рассказал папа, что не смог или не захотел рассказать папа, рассказала сестра. Мама начала все больше и больше прикладываться к бутылке. Она превратилась в настоящую алкоголичку. Пропадала где-то до утра, потом стала домой приводить своих новых знакомых. В последнее время среди новых друзей были самые настоящие алкаши и бомжи. И ее не смущал тот факт, что в доме еще живут муж и дочь. Папа их буквально выкидывал на улицу. Но он не всегда мог быть дома – много времени он работал. Мама могла привести в дом кого-то, когда младшая дочь была одна, и догадайтесь, чем она могла заниматься в соседней комнате со своими новыми знакомыми. Мне это все рассказала сестра. Отец не обо всем решился рассказать, наверное. Папа стал очень волноваться за дочь, боялся, что с ней что-то может случиться. Ни он, ни сестра не хотели возвращения мамы домой. Отец иногда просыпался в холодном поту и говорил, что кошмар снился – будто он подходит к окну и видит маму, которая возвращается домой.

Ситуация с деньгами была очень тяжелая, долги по прежнему давили тяжелым грузом. Отец пытался заработать, а мама все заработанное пропивала. Кредиторы угрожали расправой. Папа был в отчаянии. Он говорил потом, что если бы не Олечка, младшая дочь, он бы давным давно опустился, спился, а то и покончил бы с собой. Другого смысла жить он не видел, кроме как поставить дочь на ноги. Ей было 11 лет. Олечка училась в школе, делала всю работу по дому, как могла. Они поддерживали друг друга морально, старались не терять веру в то, что все еще наладится. Но маму дома видеть не хотели.


(продолжение следует)