Акира Куросава, Сны (1990)

Фильм состоит из восьми частей, которые, как часто говорят, связаны между собой только тем, что являются снами режиссёра. Сны имеют более тесную и продуманную, хотя и не явную связь, словно сшиты между собой прозрачными нитками. Из тем, которые затрагивают отдельные сны-фильмы, выстраивается цельное повествование о нравственности и совести человека, об ошибках и ответственности, о степени вины и возмездии, о силе и слабости, о цене прогресса, вечности искусства, о развитии цивилизации и утерянной гармонии с природой.
Без крупных планов, камера на равнодушно-нейтральном расстоянии, и повествование течёт спокойно и беспристрастно, вразрез с повествуемой драмой, как жуткий сон, переживаемый спокойно, или наоборот, спокойное сновидение, беспричинно вселяющее жуткий страх.

Когда солнечный свет пробивается сквозь дождь, в такие дни бывает радуга, а ещё бывает лисья свадьба, взглянув на которую хоть одним глазком, рискуешь расстаться с жизнью. Кое-кто, а вместе с ним и мы, несмотря на непререкаемый запрет, наблюдает из-за дерева за свадебной процессией. Чем страшнее это зрелище, тем больше оно завораживает. И как бы ни хотелось - не оторвать глаз! А режиссёр не спешит резать плёнку. И всё это тянется так долго, как самые страшные моменты жизни. Развязка вполне ожидаема: наблюдатель замечен. А вот от последствий становятся дыбом волосы. Нарушивший правила, по законам самураев, должен убить себя, но перед нами не самурай, а маленький мальчик! Нет ни слёз, ни безумного отчаяния в эпизоде, когда мать вручает мальчику оружие. Чего здесь больше, традиционной японской сдержанности или намеренного усиления контраста между ужасом событий и реакцией на них, определить сложно. Но эффект потрясает. Никаких нюансов и оттенков, никакого выбора. Правила не могут быть нарушены дважды: «Я НЕ МОГУ пустить тебя домой» и «ты ДОЛЖЕН убить себя» - слова матери. Но шанс есть. Надо попросить у лис прощения, хотя обычно они не прощают. Найти их можно в дни, когда солнечный свет пробивается сквозь дождь, они живут под радугой. Последний кадр, где мальчик идёт по сказочно красивому полю в ярких цветах навстречу радуге, вселяет и неизбывную грусть оттого, что мы точно знаем, что радуги не достичь, и приносит облегчение: это только сон, а в снах всё возможно.

Малыши могут отвечать не только за свои поступки, но и за поступки взрослых. Родители вырубили персиковый сад, а души деревьев являются к мальчику, высказывая свой гнев. Малыш чувствует несправедливость обвинений, ведь любил сад не за сладкие персики. Талантливая игра маленького актёра (Мицунори Исаки) убеждает в искренности слов не только зрителей, но и рассерженные души деревьев. И он удостаивается невыразимо красивого зрелища: танца весеннего цветения. Души в разноцветных одеждах группируются в танце таким образом, что перед нами возникает образ живописного персикового деревца. Внизу души в салатовых и бежевых одеждах зеленеют молодой травкой, только пробившейся из земли. Выше, коричнево-сиреневая гамма образует ствол. Ещё выше нераспустившиеся бутоны видятся в бледно-оранжевых одеждах, а на самом верху, прямо под солнцем – пышные персиковые цветы. Танец заканчивается, из земли торчат стволы обрубленных деревьев. И между ними чудесным образом оказывается одно цветущее дерево. И наверное, это не так удивительно, ведь среди людей тоже оказался один, душа которого обладает редким свойством. Его трудно назвать. Наверное, это та самая красота, которая спасёт мир.

Если есть это спасительное свойство души, не смеешь срубить дерево, потому что не только знаешь, что оно живое, но и чувствуешь это. И уж тем более никогда не сможешь убить человека. Возвращаясь с войны, на пути к дому командир взвода проходит сквозь кромешную тьму длинного туннеля. Он настолько длинный, что мы начинаем сомневаться, выйдет ли командир на свет. Командир выйдет, а целый взвод, взявшийся из ниоткуда, нет. Для них у выхода тревожно и неумолимо горит красный фонарь: вход воспрещён. А вдали мерцает теплый огонёк такого близкого и такого недосягаемого дома. Теперь командиру предстоит ответить на самые сложные вопросы. Почему они мертвы? Почему он жив? Потому что он командир и отдаёт приказы, а над ним есть другие командиры – из штаба, и над теми есть командиры, и всё сводится к одному, которому просто стоит сказать: войне быть. Всё просто, и одновременно слишком сложно. Потому что абсурдно. Абсурд в том, что умереть собачьей смертью и пасть смертью героя – одно и то же.

Люди сами сеют вокруг себя смерть. Извергающаяся гора Фудзи – безобидный салют, по сравнению со взрывом на атомной станции. Ядовитые пары тебя и со дна морского достанут, и ещё на выбор предложат три вида смерти: со вкусом плутония, стронция или цезия. «А как же дети?!» - кричит в отчаянии мать, прижимая двух малышей, - «Они ведь ещё не пожили!» Справедливое замечание, но несвоевременное. И как-то больно смотреть на наивные попытки мужчины уберечь детей от ядовитого дыма, глупо отмахиваясь от верной смерти курткой. Не спасутся даже дельфины, уходящие в глубь моря.

Картина ада атомной катастрофы впечатляет, когда понимаешь, что это не ад, а продолжение жизни. С лица земли стёрто всё, кроме пугающих одуванчиков, которые взирают на удручающую картину сверху вниз, и человеческого негласного закона: кто сильнее, тот и прав. Пожирающие друг друга люди-демоны мучаются от нестерпимой боли, которую доставляют маленькие рожки. И такой иронией веет от этого наказания, что к режиссёру возникает вопрос: а не за чрезмерное ли злоупотребление головой? Каким-то чудом в этих местах оказывается один нормальный человек, которому совершенно некуда идти. Но неужто он тоже станет одним из них? Нет. Лучше бежать. Просто бежать, бежать, бежать вниз по склону.

А за склонами следуют подъёмы, и порой нужны нечеловеческие силы, чтобы их преодолеть. Четверо застигнуты ужасной метелью в горах, и каждый следующий шаг обессилевших людей, это маленькая победа в первобытной борьбе жизни и смерти. Трудно бороться со смертью, когда хочется умереть, когда метель с обманчивой доброжелательностью заботливо кутает тебя и сладко шепчет о том, какой снег тёплый, когда ты спишь. С великим трудом путники вырываются из смертельного сна и продолжают путь. И вот небо расчистилось, метель утихла, а долгожданная цель оказалась маленькой верхушкой занесённого лагеря. Но теперь ничто не имеет значения, кроме того, что цель достигнута.

В деревне у водяных мельниц нет ни спусков, ни подъёмов, ни войн, ни катастроф. Жизнь людей течёт медленно и безмятежно, и пульс природы и человека бьётся в такт. Нет электричества, потому что ночью должно быть темно и должны сиять звёзды, в поле работают со скотом, а не на тракторе, потому что люди хотят утолять голод, а не насыщаться. Всё очень просто и правильно. И в иной мир провожают с радостью, после долгой и счастливой жизни просто наступает осень. Кому-то может показаться такая жизнь, вне цивилизации, скучной. А вековой старик говорит, что жить хорошо, увлекательно, и ему невозможно не верить. «Говорят, жить трудно. Это болтовня». Это у нас так говорят, в нашем цивилизованном мире.

Учёный положит много сил, времени и терпения, прежде чем расщепит атом, а позже никто не сможет подсчитать, чего всё-таки больше принесло это достижение – пользы или вреда. Художник посмотрит, заметит, вдохнёт в себя и выдохнет произведение. И никто не сможет доказать, принесло оно хоть каплю пользы, или каплю вреда. Тысячи и тысячи проникнут в мир его красок, пройдут по его тропинкам, через его поля, но спугнуть ворон на его холсте могут только его шаги.

Посмотрите сны Акиры Куросавы, не бойтесь, мы его не потревожим.