О красоте, стандартах и общественном мнении

Утверждение о том, что “некрасивых женщин не бывает” с детства вызывало у меня изрядную долю сомнений, ибо веяло от него той самоуверенной дерзостью, идущей вразрез с моими наблюдениями действительности. “Как же так, - думалось мне, - если любая, без исключения, женщина действительно красива, почему на одних хочется смотреть часами, не отрывая глаз, в то время как другие проходят мимо, оставляя за собой лишь облачко поднятой шаркающей походкой пыли?”

Сомнения подтвердились и в детском саду, где на роли Белоснежек и Золушек неизменно выбирались пшеничнокосые голубоглазые воспитанницы (даже если сценические способности этих принцесс ограничивались умением эффектно взмахнуть длинющими ресницами), в то время как остальным, пусть более артистичным, но с менее заметной внешностью, доставалась роль извечной массовки снежинок и фрейлин.

Школьные годы не развеяли, но лишь подтвердили ложность мифа. Мальчики носили портфели (или дергали за косички – кого как научили) стройным пышноволосым сверстницам, составляющим (вот неожиданность!) лишь единичный процент общедевичьего населения класса. Остальные оставались в тени, в лучшем случае. В худшем же, не вписывающиеся в общий “фон” девочки награждались нелестными прозвищами: “доска”, “жирафа”, “пышка”, “бочка”. На моих глазах миф о всеженской красоте, подобно утлой лодчонке, окончательно разбился о скалы беспрекословных стандартов.

В своем стремлении соответствовать мы окунулись в вечную “гонку вооружений” с таким рвением, позавидовать которому могла бы любая супер-держава эпохи “холодной войны”. Имей СССР и США в своем арсенале то упорство, что характеризует современную женщину в её борьбе за красоту, Кубинский кризис мог бы иметь другой (куда более плачевный) исход.

Что началось с первой, когда-то купленной тайком от мамы помады, разрослось в поражающий своим разнообразием “боевой” арсенал. Кремы, пудры, гели, лаки, средства для ухода и средства для укладки (с натяжкой оставляющие средства для существования) – это лишь вершина могучего айсберга. А там, в глубинах темных холодных вод скрываются куда менее гуманные (по отношению к себе любимой) способы “прихорошиться”: строгие диеты, глубокие чистки, химичиские пиллинги, и, как последний оплот надежды, скальпель пластического хирурга. Порой кажется, что мы, женщины, пойдем на все во имя возрождения мифа о том, что каждая из нас достойна звания Афродиты.

Но вот парадокс – будучи не понаслышке знакомыми с теми страданиями, что переносят женщины во имя прекрасного, в других мы часто с трудом принимаем это (казалось бы, похвальное) стремление. С азартом сыщика мы ищем доказательства о проведенных пластических операциях гламурных особ. Найдя же, чувствуем себя почти обманутыми, что эта, еще вчера восхищавшая нас красота – дело рук человеческих. Прекрасно зная, что природная красота – есть редкий дар небес, и что не каждая из нас рождается с крыльями за спиной, легко и беспрепятственно отнесущих её к вершине, мы часто осуждаем тех, кто вопреки обстоятельствам карабкается вверх сам, обдирая при этом колени и локти. Какая реакция ждет подругу, решившуюся на дорогостоящую операцию, чтобы исправить форму носа или груди? Будет ли её (пусть приобретенная) красота восхищать вас? Сможете ли вы от души похвалить её за смелость и перенесенные старания? Или лишь пожмете плечами, как будто говоря: “дескать царь-то (нос/грудь/другая исправленная часть тела) ненастоящий!”

Не раз сталкиваясь с реакциями второго типа, я часто задаю себе вопрос: имеет ли значение источник женской красоты? Стоит ли, подобно торговцам бриллиантовой биржи, градировать красоту на “натурально-врожденную” (а потому более ценную) и приобретенную (и из-за этого уступающую в цене)? Есть ли место для разделения на алмазы и цирконии, когда речь идет о человеке? И имеет ли общество в целом, и каждая из нас в частности, право осуждать женщину лишь за то, что она всеми силами стремиться достичь стандарта, предъявленного её самим же обществом?