Записки мизантропа. Вера.

Человек по своей природе слаб и беззащитен. Своей слабостью он порождает в себе страхи и предрассудки. Но чтобы обезопасить себя, необходима основа, некая опора для души и разума. Такой опорой и является вера. Неважно в кого: в богов, в себя, в чудеса. Главное, что именно вера помогает нам чувствовать себя уверенней.

Самой распространенной верой является вера в Бога. Последние несколько лет это даже стало модной тенденцией. Церковь – одна из влиятельнейших социальных структур, которая, к сожалению, ополитизирована и материализована, несмотря на все каноны божьи. Но я не буду сейчас рассуждать о пороках церкви. Я хочу рассказать об одном конкретном представителе религиозной индустрии, который скорее имеет отношение именно к вере.

Я не верующий человек. Я бы даже сказала, что у нас Богом свои отношения: немного запутанные, местами дружеские, порою с оттенком черного юмора. Где я его за бороду дерну, где он меня пинком правилам жизненного этикета научит. Но не более. Я уважаю церковные традиции, но не чту. Хотя Рождество для меня самый светлый и любимый праздник, но скорее потому, что у меня было счастливое детство с правильным детским Рождеством.

Церковь я не люблю. Неуютно там как-то, слишком много разной энергетики. Заходишь, и десятки глаз устремляются на тебя, и все тебя сверлят, пронизывают, как будто каждый твой грех – смертный. Я редко бываю в церквях, скорее по чужой необходимости либо из-за эстетического интереса к памятникам архитектуры и искусства.
Так уж получилось, что мне выпала честь стать крестной матерью. К данному процессу родственники «несчастного» ребенка подошли ответственно и выбрали не ближайшую к дому церковь, а «правильную», т.е. ту, где обряд будет длиться не 15 минут, как в городских церквях, а как положено обряду. Батюшка оказался таким же «правильным» как и церковь: истинно защищающим и любящем свою веру, суровым и справедливым. И отличным психологом.

В процессе обряда он мало интересовался нами – он был поглощен действом. То ли он уже привык, то ли он был в своем мире, но его даже не смущал яростный крик полугодовалого ребенка, планы которого в этот день были явно нарушены, что и вызвало его негодование.

Обряд, как мне казалось, длился мучительно долго. Но все-таки он закончился. И батюшка уже принялся за нас: сначала он отчитал родителей за не православное имя ребенка, потом меня, крестную мать, за длинные ногти. Еще была молодая пара – гости. Батюшка подошел к девушке, посмотрел на нее и сказал, что у нее лживые глаза и злая душа, и ей не помешало бы приехать к нему на исповедь и причащение.
Эти слова натолкнули меня на размышления. А имеет ли право представитель Бога говорить такие вещи, даже если это чистая правда? Тем более делать это при посторонних людях. Кто дает им право определять, что есть зло и ложь? А как же принцип: «Не навреди»? Разве словами нельзя навредить?

Да и что значили эти слова? Что он хотел этим сказать? Открыть правду, помочь или таким образом происходит агитация веры? Слишком много вопросов, которые я не успела задать, потому что батюшка обратился ко мне. У меня же, наоборот, глаза были честные, правдивые, и душа на редкость чистая. Но я, как и все в этом мире, не без изъянов. И меня батюшка тоже пригласил к себе на исповедь, т.к. у меня есть риск оступиться в самое ближайшее время, и тем самым разрушить свою жизнь.
Что это? Хороший психоанализ или провидение? Я будучи человеком увлекающимся и интересующимся, неделю подумав, решила все-таки съездить к батюшке. Приехав в церковь, на месте я его не застала. Женщина-смотрительница объяснила мне, где он живет. Меня это довольно сильно удивило: она могла бы просто сказать, что батюшка службу уже закончил, и, мол, «приходите завтра». Но вместо этого, она рассказала мне, где он живет и как туда проехать.

Дом батюшки оказался довольно большим и красивым. Впоследствии, правда, выяснилось, что в доме этом он живет не один, а с еще несколькими послушниками. На выходных часто приезжают прихожане из других городов. Меня потряс тот факт, что он не берет денег со своих прихожан, но не отказывается от продуктов и, самое главное, от рабочей силы: во дворе его дома находятся несколько мастерских. Встретил меня сам батюшка, в робе, испачканной краской, обрадовался моему появлению. Он бросил все свои дела и повел меня в ту часть дома, где жил он сам.

Его жилье состояло из маленькой кухни и такой же комнатке. Мебели было мало, только самое необходимое. Обстановка была скромная, я бы даже сказала бедная. На стене висела большая икона, а рядом с ней портрет царя Николая и Александры. Меня это очень удивило. Я знала, что их совсем недавно возвели в статус святых великомучеников, но судя по портрету, он висел здесь уже давно.

Мы разговаривали в основном о религии, о Боге. Батюшка оказался довольно демократичным, и совсем не фанатиком, как я предполагала. Мы даже говорили о сексе в православии: что церковь разрешает, а что нет. Оказалось, можно всё, но только в законном браке, т.е. венчанным.

Постепенно наш разговор перешел в формат интервью. Я задавала батюшке вопросы, на которые он с удовольствием отвечал. Потом он начал рассказывать про себя. Оказалось, что у него есть жена и взрослая дочь. Когда-то давно жена его оступилась, он, понимая, то не может простить, ушел в монастырь и постригся монахи. Несколько лет вел затворническую жизнь в монастыре, пока ему не разрешили увидеться с дочерью. Он стал рассказывать о семье, о дочери, и, как бы между делом, упомянул, что она сейчас лежит в больнице. Я поинтересовалась причиной болезни, на что батюшка ответил, что ее недавно сильно избили и ограбили. У нее сломан позвоночник, и она сейчас в коме, и что возможно даже ее изнасиловали. В этот момент у меня наступил шок. Всё это он говорил так спокойно, как до этого рассказывал про своих прихожан: ни боли в глазах, ни дрожи в голосе.

-У Вас такое горе, а Вы так спокойны! – не удержалась я.
- Она отвернулась от Бога, и он ее наказал. Она больше года не ходила в церковь, она перестала молиться. Это ее рок. Это ее страдание, - сказал он
Больше всего мне хотелось тогда уйти. Убежать от него. Я была поражена, как святая вера убивает чувства, как долг перед Богом превышает долг перед семьей, как великое страдание за все человечество преобладает над состраданием к собственному ребенку.
- Я молюсь за нее, - сказал он.

Эта фраза всю обратную дорогу звучала у меня в голове. Моя вера в Бога была окончательно разрушена. Когда я видела других священников, пьяных выплясывающих в кабаках с проститутками, покупающих себе дорогие иномарки, кидающих бедных таджиков, строящих им огромные особняки, я еще верила в Бога. Я еще надеялась на Бога. Но когда я увидела, что значит божье страдание, моя вера умерла.

Может быть, я не права. Может быть, я даже когда-нибудь это пойму. И тогда Бог мне судья, но сейчас я верю в жизнь, в жизнь без Бога, за которую нужно честно бороться и не подставлять вторую щеку, и помогать своим близким, а не просто им сострадать.