- Верили ли вы когда-нибудь в сказки?

- Верили ли вы когда-нибудь в сказки? Верили ли вы в драконов, в принцесс, в добрых фей и злых королев? Верили ли вы в чудесные превращения и не менее чудесные спасения, в принцев на белых крылатых конях, в морских чудовищ, в бородатых гномов – добытчиков алмазов?...Верили ли вы?...


Сколько она себя помнила, у нее никогда не закрывался рот. От этого страдали все: родители, мечтавшие посидеть хоть часок в тишине, воспитатели в детском саду, а потом и учителя в школе, потерявшие надежду заставить ее замолчать. Нет, с ней было все нормально. Вроде бы…Во всяком случае повода отвести ее к врачу не находилось. Ей просто все было интересно, она жаждала впитать в себя и познать все, что встречалось на ее пути. Однако этим ее желания не ограничивались. Познав что-то новое, она неизменно сталкивалась с тем, что это самое новое не укладывается в ее головке по каким-то непонятным причинам. И тогда она начинала разбираться. Громко и вслух, искренне полагая, что это должно как-то помочь ей и подтолкнуть старших протянуть ей руку помощи в этом нелегком занятии. Так было всегда. Когда родители устроили ее в детский сад, на первой же неделе, она стала замечать, как во время тихого часа некоторых детишек будят и выводят в соседнюю комнату. Что там происходило – было непонятно. Не вытерпев испытания загадкой, в очередной такой детский рейд она потихоньку встала и на цыпочках пробралась к едва закрытой двери той самой соседней комнаты. Через небольшую щель в дверном проеме она разглядела странноватую картину: в комнате средней величины, с большими крашенными грязно-белой краской окнами и кафельным полом, стояли несколько детских горшков, таких железных, окрашенных голубой краской с нежно-розовыми узорами. На одном из них сидела девочка из ее группы, в одних спущенных трусиках, и вопросительно смотрела на воспитателя, которая стояла поодаль в длинной темно-коричневой юбке и шерстяных носках. Окна широко были открыты, с улицы веяло неприятной прохладой, сыростью, слышно было, как барабанит дождь по железному подоконнику. Капли дождя попадали в комнату, падали на кафель и оставляли мокрые пятнышки около ребенка. Девочка поджимала под себя ноги, скорчив пальчики, и чуть слышно поскуливала, но воспитатель была непреклонна. Она смотрела в окно и только сильнее куталась в кофту крупной вязки, застегнутую до последней пуговицы. Наконец терпение ее кончилось и она ровным каменным голосом сказала девочке, что пока та «не сделает свои дела, она так и будет здесь сидеть и в конце-концов отморозит себе ноги и руки и умрет». Девочка заплакала, воспитатель снова отвернулась к окну, достала из кармана какую-то продолговатую пачку, вынула сигарету и закурила. Впоследствии это стало происходить все чаще и чаще, только с разными детьми. Однажды она даже стала замечать, как во время тихого часа, воспитатели широко открывают окна в комнате, где спят дети, впуская холодный промозглый ветер, заблудившиеся капли дождя и мокрого снега. Зачем они это делали, она отчаянно не понимала. Но в тот день, когда она приоткрыла для себя завесу тайны соседней комнаты, она впервые позволила себе сделать то, что подсказывало ей что-то изнутри. В ее детской головке вновь что-то не укладывалось. Вроде бы все ясно, тайна соседней комнаты раскрыта, но…Что-то здесь было не так. Не правильно что-то было. После тихого часа, во время отведенное для игр, она залезла на стульчик, громко похлопала в ладоши, и перед всеми детьми и воспитателями начала как всегда громко и вслух делиться своими умозаключениями и несостыковками. После фразы «так нельзя, ведь можно заболеть», старший воспитатель взяла ее подмышку и вынесла из комнаты. В тот день она впервые позволила себе сделать то, что подсказывало ей что-то изнутри. В то день она впервые услышала фразу «так говорить нельзя, никому так не говори» и получила свою первую небольшую затрещину.


- А ведь вы верили, помните? И они оживали: принцессы, принцы, драконы, феи и колдуньи, гномы и чудовища. Помните, как вы смотрели в детстве в окно и видели, как пролетает принц на своем крылатом коне, как сверкает его меч, как развивается его плащ? А как голые осенние деревья за окном превращались в страшных чудовищ, нависающих своими корявыми уродливыми лапами над скамейками и волшебными барханами листвы? Помните? А знаете, почему они жили, эти принцы и эти чудовища? Потому что вы верили в них, просто потому что верили…


Нескончаемое количество маленьких комнаток с высокими дверями, окрашенных белой краской, гул от перешептывания и фальшиво-приветливые взгляды, навивали еще более угнетающее состояние духа…Ей недавно исполнилось шестнадцать лет, когда она впервые попала на конкурс молодых писателей и журналистов такого уровня. Столица. За окнами здания, в котором проходил конкурс, можно было бы краем глаза увидеть Денежный переулок и угол Старого Арбата с развесистым круглым фонарем. Можно было бы…если бы у этого здания были окна. А окон почти не было, от чего атмосфера становилась еще более волнительной и даже напряженной. После распределения по секциям, молодых дарований разбили на небольшие группы и развели по разным кабинетам. Войдя в кабинет, она явственно почувствовала запах валидола и кофе. Высокая крашенная дверь тяжело закрылась за ее спиной, и молодая женщина с такими же фальшиво-приветливыми глазами указала конкурсантам на их места. Единственный член жюри, мужчина лет сорока пяти, в серо-зеленом слегка мятом костюме, слушал выступления с явным равнодушием и апатией во взгляде. И одну за другой заглатывал таблетки валидола, торопливо и нервно их рассасывал, потом резко разгрызал и запивал черным кофе. Все то время, что она смотрела на него, она не могла понять как совмещаются в нем эти два противоположных действия. Но вот…старательно отобранная для конкурса статья прочитана, вопросы получили свои ответы, напряжение сошло на нет и только легкое волнение и почему-то бешеная усталость мешали ей полностью отключиться от первого в ее жизни публичного выступления. Мужчина в серо-зеленом костюме вновь собирает участников секции и объявляет о своих нововведениях, придуманных им в ходе конкурса. Он посчитал нужным, начиная с этого года, не ограничиваться оглашением результатов прослушивания статей и работ, и раздать каждому участнику сего действия личную рецензию на их скромное первое творение. От его имени. На долгую память. Участники по одному вслух зачитывали свои рецензии и тишина, наполнявшая кабинет, становилась еще отчетливее…тише. Подписанные именитым членом жюри глянцевые листки бумаги, изобиловали такими эпитетами, как «пошлый», «вымороченный», «слюнявый», «тошнотворный»…Каждое второе предложение начиналось со слов «Автор, видимо, принимает читателя за идиота…», каждое первое заканчивалось словами «Меня как главного члена жюри, выворачивает от этого детского приступа словесной диареи…». Свою рецензию она прочла как на автомате, с удивлением наблюдая, как с каждым следующим предложением мужчина в помятом костюме все аппетитнее рассасывает свой валидол. Она получила почетное второе место на всероссийском конкурсе молодых писателей. И ценный совет от главного и единственного члена жюри – «запастись слабительным для своих читателей, ибо не все смогут с легкостью опорожниться от таких серьезных и жестких тем, которые Вы затрагиваете в своих работах». «Вы». Ко всем он обращался так и не иначе. Парень, занявший первое место среди всех прослушиваемых, монотонно зачитывал свой глянцевый листок, изредка поправлял очки и посматривала на сидящих вокруг. После фразы «А не думали ли вы, что вам лучше заняться вопросами полового созревания и первичной контрацепции в пубертатном возрасте, чем тратить время впустую на то, что не под силу Вашему хрупкому девичьему мозгу….», она не выдержала, встала и громко сказала «Мать вашу, я не могу больше здесь находиться…». Женщина с фальшиво-приветливыми глазами мгновенно схватила ее за руку и прошипела невероятно низким голосом «Вы что себе позволяете, так нельзя говорить с людьми такого ранга…». Она на секунду отвлеклась на реплику возмущенной ее поведением, но внимание к себе вновь привлек гвоздь всей программы: -«А не думаете ли Вы, милочка, что зря эти ребятишки выбирают себе такую профессию?». – «А может это вы думаете, что зря ее выбрали, а теперь мстите другим и...». Фразу ей договорить не дали, женщина, стерев, наконец, с лица свою притворную приветливость, рывком вытащила ее из кабинета.


В тот день она в сотый раз позволила себе сделать то, что подсказывало ей что-то изнутри, и получила сотую затрещину. Она вылетела из кабинета, пролетела через два лестничных пролета, завернула в первый попавшийся женский туалет, и еле успела дорваться до кабинки. После того, как ее пару раз вырвало, она умылась, выкурила две горьких сигареты, предварительно украденных из отцовского пиджака, отдышалась и пошла за билетом на вокзал. Она так никогда и не узнает, как после того, как ее вытолкнули из кабинета, и мужчина в серо-зеленом костюме остался наедине с десятью подростками и тишиной, он тихо сказал «Думаю…», раскусил очередной валидол и, не попрощавшись, вышел. Когда она возвращалась из туалета, и проносилась по лестнице, он стоял у запасного выхода и молча докуривал третью сигарету. Никто не знает, о чем он думал тогда, но выглядел он так будто ему не мешало бы принять слабительное…


- Скажите, а как давно вы в последний раз видели этих принцев и чудовищ? Как давно вы себя воображали заколдованными принцессами и своими ушами слышали шепот божьих коровок у вас на ладони? Не с тех ли случайно пор, как вы стали взрослыми, уравновешенным, реалистичными людьми, не верящими в чудеса и сказки с хорошими концами?... Вы программируете себя не просто на реальный мир, и даже не на очередное невезение или столкновение с несправедливостью. Вы программируете себя на то, чтобы привыкнуть к этому невезению, к этому столкновению с несправедливостью.


Послевузовскую практику, так уж вышло, она проходила в небольшом городке, в провинциальном издательстве местной газеты. Во время ее учебы на филологическом факультете на специальности «журналистика» она подрабатывала в одном из молодежных развивающихся журналов и помогала в издании университетской газеты. Но к моменту ее выпуска, журнал испытывал серьезные экономические трудности, а на университетском пайке у нее оставаться не было никого желания. Решившись поехать в небольшой соседний захолустный городок и устроившись в местное печатное издание, она, казалось, убивает одним ударом двух зайцев – получает незаменимый профессиональный опыт и дает себе неплохую основу для дальнейшего развития. Естественно в более серьезных предприятиях. Так казалось. И все вроде бы было именно так, но что-то потихоньку скоблило изнутри. Какое-то странное чувство некого неравновесия. Тем не менее, она изо дня в день терпеливо и поэтапно выполняла свою работу, перманентно загоралась какой-либо новой идеей, иногда даже не остывала после того, как ее непосредственное начальство пыталось вернуть ее в реальность их возможностей и их же заинтересованности. Она же все равно продолжала работать и надеяться на то, что когда-нибудь что-то изменится в лучшую сторону. А шансов на это становилось с каждым месяцем все меньше и меньше. Этот город, как и большинство небольших населенных пунктов, страдало, главным образом, от бесконечной бюрократии, неутолимого казнокрадства и полного тоталитаризма местной власти. Так или иначе, почти каждого второго жителя этого захолустья касалась, то одна, то две, а то и все три беды этого общества. Недовольных несправедливостью и полнейшим произволом властей, становилось все больше и больше, письмами на адрес «единственной независимой газеты города» с предложениями содействовать и «явиться гласом народного мнения» можно было бы легко выложить дорогу к зданию администрации и обратно, причем окольными путями. Однако «единственная независимая» не торопилась являться тем самым долгожданным «гласом». В один из рабочих дней она задержалась на служебном месте дольше положенного. В общежитие ей возвращаться было еще рано, поскольку соседка попросила предоставить ей их общие место дислокации на пару часиков, дабы позволить наладить-таки ее личную жизнь. В такой метод налаживания личной жизни ей не очень-то верилось, но отказывать соседке она не стала. Сидя за своим рабочим столом и перебирая необработанный еще материал к выпуску следующего номера газеты, она тихо напевала себе под нос какую-то заевшую в памяти мелодию. В дверь послышался легкий стук, дань вежливости и воспитанности, а уже через несколько секунд в дверном проеме появилась фигура новенькой практикантки, имя которой она никак не могла запомнить вот уже два месяца. «Заведующий по связям с общественностью просит вас доставить эту корреспонденцию по данному адресу», - заученными словами пробарабанила практикантка и протянула ей связку писем и блокнотный листок с адресом. Адресом администрации. «Оставить у секретаря в приемной» - значилось вместо подписи на листке. В тот вечер она доставила все по назначению со свойственной ей педантичностью и ответственностью. Но чувство неравновесия с того момента укрепилось еще сильнее. Письма были от разных людей, отосланные с разных адресов, и не надо было быть гением, чтобы понять, что это были очередные «просители» о содействии. Содействии в борьбе с теми, кому она так педантично и ответственно доставила всю эту корреспонденцию. С того времени личная жизнь ее соседки стала налаживаться все чаще и чаще, поскольку свободных вечеров ей предоставлялось все больше и больше. Она специально задерживалась на работе, чтобы получить очередную связку писем и в очередной же раз убедиться в своих подозрениях. А в один прекрасный вечер она решилась, наконец, поговорить об этом с заведующим по связям с общественностью, женщиной лет пятидесяти с довольно приятной внешностью и, как ей казалось, вполне добродушным характером. Правда в последнем она уже сомневалась. Она предполагала возможные увиливания от ответов, замалчивания, оправдания, да в конце-концов, грубость и некорректное отношение к своей скромной персоне простого среднестатистического корреспондента. Но она ошиблась. Реакция была более чем спокойной и, казалось, взвешенной. Да, они поставляли корреспонденцию администрации города, да, они сотрудничали с «власть имущими», да, они и не думали являться гласом народа, да, они прекрасно знали о том, что впоследствии происходит с авторами этих писем, а так же с их карьерой, материальным положением, вопросом трудоустройства их детей, мужей, жен…Да. И все так ясно и предельно понятно. И ни капли совести, ни капли смущения. Кто же она? В данный момент, временно исполняющий обязанности курьера. По случайности. Временно исполняющий обязанности доносчика. И все ясно. И все бесполезно. По крайней мере, здесь, в этом месте, в этом городе. Правда у нее есть выбор, заботливо предоставленный дирекцией газеты. «Нет желания зарабатывать, заниматься любимым делом и подниматься по пресловутой карьерной лестнице – выходной пособие можешь получить хоть завтра». «Но я на твоем месте, девочка, не стала бы этого делать, -добавила женщина, - надо просто понимать, что иначе ты ничего не добьешься. Сколько тебе?..24?..25?..У тебя еще вся жизнь впереди, пожалей себя. И не надо так красноречиво смотреть…Это жизнь. И это вынужденная мера, поверь. Думаешь, мне нравится заниматься этим?.. Ты глубоко ошибаешься. Иногда для того, чтобы система продолжала работать и ее составные части справлялись со своими обязанностями, необходимо чем-то жертвовать. Или кем-то. Послушай меня…Так происходит не только в этих стенах, это закон для многих систем. Лет пятнадцать назад, я была вынуждена подрабатывать воспитателем в детском саду. Он был единственным на всю округу и почти всегда переполнен детьми. С таким объемом работы справляться было трудно, и, тогда, чтобы хоть как-то уменьшить количество воспитуемых, во время тихого часа мы открывали окна в комнате, где спали дети. У тех ребят, что иммунитет был послабее, на следующий же день появлялись первые признаки простуды. Их заботливые мамочки и бабушки брали больничные и сидели со своими чадами по домам, а нам, в детском саду становилось проще справляться с работой. Система продолжала работать. Здесь так же. Нашей газеты давно бы уже не было, если бы мы слушали всех этих деревенских чудил. Хотя…что я трачу свое время. Повзрослеешь окончательно – сама поймешь. А сейчас…Тебе решать».


- Скажите, а смогли бы вы взять и остановиться? Посмотреть вокруг себя, на себя, на свои руки и сказать себе, признаться в том, что вы - эти самые чертовы программисты, рисующие самим себе схемы своего морального падения, варианты заключения сделок с совестью и макеты своего надуманного счастья? Смогли бы вы порвать эти схемы, уничтожить эти варианты, скомкать эти макеты и вновь поверить в сказку, в чудо, в любовь, в вечный закон победы зла над добром? Нет? И есть ли у вас уверенность, что будь все именно так и хвати у вас сил сделать это, вы вновь не увидите причудливые силуэты чудовищ, принцев, принцесс, фей и гномов?..


Сколько она себя помнила, у нее никогда не закрывался рот. Нет, с ней было все нормально. Вроде бы…Вроде бы…