Страшная зимняя сказка (конец)

И Женька, бесшабашный Женька, которого почему-то всю жизнь тянуло к этой чертовой Лысой горе, успокоился. Чуть позже, три месяца спустя, когда с Лысой горы побежали веселые жизнерадостные ручейки.

Женька стукнул в стекло, как и договаривались.
Первой к окошку Ленка, самая любопытная из их комнаты.
- Ринка, женишок твой пожаловал! Да на коне, как в сказке! А зачем твою лошадь привел? Вы, никак, бежать надумали и тайно обвенчаться, - Ленка прыснула от смеха, остальные с удовольствием присоединились.
Спать им явно не хотелось, а все новости этого дня были уже обсуждены. Девчонки с упоением приступили к обсуждению новой темы.
- Ринк, а ты ведь долго уже с ним «хороводишься». У вас уже что-нибудь было?
- Рин, а у него родители богатые, или так себе?
- Слушай, подруга, а ты дома-то у него была?
Рина вышла из себя. На душе и так было неспокойно, а тут еще эти каркуши пристали. Было-не было. Их-то какое дело? А хоть и было…
- Ну, чего домотались?! На прогулку при луне отправляюсь. А вам бай-бай пора! Кто из старших заметит – в туалете я, газировки обпилась. Все, адье!
Рина натянула теплую куртку, носки, жокейские ботфорты и вышла из комнаты.
- Ну что, едем? – задал риторический вопрос Женька и, не дожидаясь ответа, протянул ей повод Прозы.
Рина привычно вскочила в седло. Теперь уже она могла часами сидеть в седле и без него, преодолевать препятствия, справляться с «закидками». И больше не падала, спрыгивая с лошадиной спины…
- Погнали. Давай, вставай первым на своем неугомонном. Мы уж как-нибудь сзади пристроимся. Снежок из-под ваших копыт поглотаем…
Рина нервно усмехнулась, и они легкой рысью покинули территорию пионерского лагеря через «Северные» ворота.
Дорога по прямой должна была занять минут двадцать, если ехать рысью, и пятнадцать, если взять в легкий галоп. Рина решила продвигаться рысью: Нарком был молод и любил припустить со всей дури, да так, что «тормознуть» его бывало затруднительно даже для Женьки.
Тропинка была хорошо видна: снег сиял под полной луной так, словно это была не ночь, а солнечный полдень. Ни ветерка, ни звука. Только скрип морозного снега под лошадиными копытами. И еле слышный шелест сосен где-то в вышине… Сказка! И ничего мистически-ужасного.
Совсем ничего…
Женькин Нарком внезапно всхрапнул, присел на задние ноги и встал в «свечку». Молодой жеребец нередко резвился таким образом, но на этот раз его никак нельзя было успокоить. Волнение его передалось Прозе, и вот уже две лошади вытворяли черт знает что на тропинке в ночном лесу.
- Может, вернемся? – как-то смущенно предложила Рина.
- Испугалась, городская? – подначил Женька.
- Да иди ты, знаешь куда! Не видишь, что ли, лошади нервничают? Ночью им спать полагается. Нам, кстати, тоже! А ты выискиваешь, непонятно что! Делать нечего, исследователь фигов!
Рина не на шутку разозлилась. Кое-как успокоив кобылу, сделала посыл и заняла место перед мордой Женькиного жеребца. Ему пришлось прекратить свои выкрутасы и двинуться вслед за Прозой. Снова приняли рысью. Примерно через полчаса оба всадника поняли, что по непонятной причине дорога словно удлинилась. Они давно должны были миновать детский туберкулезный профилакторий имени Ленина и выехать к Лысой горе! Между тем, не только «Лыски», но и профилакторного забора не было видно…
Оба боялись высказаться по этому поводу вслух. Заблудились? Но это невозможно! Они ехали, как положено, по прямой, и никуда не сворачивали! А время шло, дорога, похоже, уводила в бесконечность. Это тоже было абсолютно не реально! За то время, пока Рина занималась в секции, избороздила верхом вдоль и поперек не только Солотчу, но и прилегающие к ней населенные и ненаселенные пункты. Женька же, местный парень, знал каждую кочку и каждый пенек в округе. Но ничего знакомого им не встречалось!
- Смотри, забор какой-то! – отвлек ее от страшных мыслей Женька.
Рина вгляделась. И правда, забор поперек, а не вдоль дороги, как это должно было быть по логике вещей. Ворота…
- Мать моя! Это ж твой «Сатурн»! Рин… Как это?..
Дикость ситуации заключалась даже не в том, что, продвигаясь по прямой дороге, Рина с Женькой снова очутились у ворот лагеря. По настоящему страшно стало лишь тогда, когда они поняли: Рина с Женькой подъезжали к «Южным» воротам…
Они остановились и посмотрели друг на друга. В глазах обоих притаился страх и одновременно облегчение: они уже рядом с людьми! Рина задрала левый рукав куртки и посмотрела на часы.
- Полчетвертого! Мы что, четыре часа катались?!
Лошади, и вправду, были в мыле, хотя ни километра не прошли галопом.
- И как это понимать? – растерянно, сама у себя спросила Рина.
Они все еще стояли перед воротами. Двоих всадников ярко освещали фонари, понатыканные по всему периметру лагеря.
- Рин, ты только не смейся. Я вот что спросить хочу… Ты крещеная?
- Да. Когда все это дело разрешили, вроде даже в моду вошло, мама окрестила меня в 13 лет. Я и крестик ношу.
- А я нет. В смысле, крещен, это да. А крестик не ношу. Стремно как-то. Это золотыми куражатся, а у меня простенький… Да и боюсь, оборвется, потеряю, говорят, это примета плохая…
- Еще хуже чужой подобрать. Вроде бы чужой крест на себя взваливаешь, - задумчиво ответила Рина.
- А знаешь, я однажды подобрал. Как раз на Лысой горе, в песке, когда маленьким совсем был… Мама ругалась – жуть! Отобрала. Куда дела – не имею понятия. Ладно, что делать-то будем?
- Что-что… Лошадей на конюшню ставить, вот что!
Спустя три дня Рина свалилась с жесточайшим гриппом, и ее отвезли домой, в Рязань. Неделю она провалялась с температурой, еще дня три ее шатало от слабости. Но когда раздался звонок в дверь, и на пороге появилась солотчинская подруга Танюха, Рина чувствовала вполне сносно.
- Ты чего на конюшне не появляешься? Чего зеленая такая? Что-то случилось? – зачастила она.
Телефона в квартире у Рины не было, а о сотовых тогда еще и слыхом не слыхивали.
- Да грипп замучил, Тань. Вот только оклемалась… Заходи, раздевайся, сейчас чайку с лимончиком…
- Да нет, некогда. Я чего в Рязань-то приехала? Женька в больнице лежит. Вот меня и откомандировали…
- Как в больнице? Что с ним? Он же даже насморком сроду не болел! С лошади, что ли, грохнулся и переломался? Подожди, я с тобой поеду! – Рина бросилась в комнату переодеваться.
- Не, Рин. Не перелом у него. Белокровие, говорят.
- Это что за хрень такая? Я и не знаю! – удивилась Рина, которая никогда не сталкивалась с какими-то серьезными заболеваниями, тем более, с больницами.
- Ну, как сказать… Называют еще лейкемией, раком крови…
- Раком?! Подожди, ты, может, не поняла чего? Ему же только семнадцать лет!
- Все я поняла… Это ты не понимаешь. Поехали.

Женькино лицо было серым, как подушка, с которой сливалось по цвету его распухшее до неузнаваемости лицо.
- Привет, Ринка. Вот тебе и Лысая гора…
Он обращался только к ней, Танюху как будто и не замечал. Язык тоже распух, поэтому Женькины слова воспринимались с трудом.
- Причем тут гора? Глупости все! Вот, гранаты тебе, орехи грецкие, ешь давай, выздоровеешь, куда ты денешься!
Рина говорила и говорила, молола какую-то ерунду про то, что Нарком скучает и она, Рина, тоже. Что будет приезжать каждый день. Что им никто не помешает, ведь Женька лежал в одиночной палате…
Рина не знала, что «одиночка» - палата смертников.
И на следующий день Рина открыла дверь в пустую палату.

Как много лет прошло с тех пор – Рине и думать не хотелось. Ей уже за тридцать… Но каждый год она выбирает время и едет на Солотчинское кладбище. Она долго стоит у могилы молодого паренька с выцветшей челкой и серыми лучистыми глазами. Потом заходит в церквушку. И идет дальше – на Лысую гору. Рина вглядывается куда-то вдаль, не ощущая ни жары летом, ни зимней стужи. И видится всегда только одно. Двое глупых подростков верхом на лошадях увязают в сугробах ночного солотчинского леса.