Сага о медведях - непридуманные рассказы для ребят и взрослых

Про них, про косолапых.

Сначала, давайте познакомимся!
Дети зовут меня дядей Сашей, а среди людей, то есть взрослых, за глаза кличут Пестрым. Потому что борода у меня пестрая – черно-рыже-седая. Откуда медного цвета рыжина в ней, Бог его знает. Волосы на голове в молодые года были совершенно черными. Теперь они с сединой, но стариком себя я пока не считаю, а что старый таежник – это точно. Большую часть жизни в якутской тайге живу, шоферю в геологической экспедиции на грузовой машине.

Нынче наша партия (так геологический отряд называется, в отличие от экспедиции, в которой много партий) обосновалась на Большом Дурае. Большой Дурай – таежная река, быстрая, бурная. Берега у нее каменистые, излучины крутые, а вода чистая, как горный хрусталь, и вкусная, как сок березы. Всегда холодная, аж зубы ломит.
Немного поодаль от реки стоит гора Эвота – высоченная. На ее вершине, словно огромная белая шапка, круглый год снег лежит, а под снегом камень базальт. Лето на Эвоте короткое, с ветрами, дождями, а иногда и со снежной крупой. Утром и днем солнце светит, тихо, а вечером вдруг раз – снегом завихрило. Пурга такая, что если протянешь руку, кончиков пальцев не видно. Ветер снег в долины сбрасывает, а гору мелкими песчинками засевает. Колючие они. Если не закрыть плотным шарфом лицо, тогда будто множество иголок в него вгоняют. Песчинки эти кору со стволов лиственниц сбивают. Стоят они ободранные. И ветки у них только с одной стороны, с той, которая от ветра защищена. Сто лет растут лиственницы, а вырастают, может, чуть выше взрослого человека. Тоненькие, искореженные. Там одна, тут одна.
Еще на Эвоте растут похожие на кучки соснового лапника кустики кедрового стланника, мелкий бурый ерник и сочная кошкара, стебли которой стелются по земле, как плющ, поэтому от пурги и холодов она не страдает и остается зеленой даже под снегом.

Это и весь растительный мир Эвоты. Ни птицы, ни звери на ней не живут, нечем им на Эвоте прокормиться. Зато под горой, в долине Дурая, тайга по якутским меркам, можно сказать, богатая. Лиственницы, правда, тоже вразброс, одиночные, но по сравнению с эвотинскими рослые. Над рекой, по обе ее стороны, густые тальники, малинники, осока.
А подальше от воды на сизоватых мшанниках обильно растет голубика, кустики брусники, попадается и царственная ягода княженика. Формой и цветом она похожа на крупную клубнику, но тугая, всю долгую северную зиму может сохраняться, нисколько не портясь, и сахаром не надо ее засыпать.

Здесь, в долине Дурая, летом медведям раздолье. На ягодниках пасутся, они ведь сластены.
Про них, про косолапых, я и хочу кое-что рассказать, какие у нас с ними приключения случались.

Автоинспектор.
Стоял я как-то с машиной под Эвотой. Была ночь, и я, закрыв кабину, устроился на сиденье отдохнуть, поспать немного. Устал за долгий путь. Ехал я тогда из базового поселка экспедиции в свою партию, продукты вез.
Только засыпать начал, слышу, вокруг машины грузно топает кто-то. Хотел выглянуть, да так и обмер. В окне кабины – огромная лохматая голова бурого медведя. На меня смотрит. Полнолуние, видно хорошо. Глаза у него зеленью поблескивают, как круглые ржавые медяшки, а пасть, как дупло, черная. Только клычищи желтые да язык кроваво-красный.
Таращимся друг на друга. Словно сошлись лоб в лоб и застыли в изумлении. Между нами-то всего лишь стекло кабины, все равно, что ничего.

Первым медведь опамятовался. Мотнул головой и лапой по стеклу скребанул. Я совсем обомлел. Не дай Бог, думаю, стекло раздавит. А про то, что машина исправная, что стоит только включить стартер да поддать газу, чтобы рвануть с места, и думать не подумал.
Насилу пришел в себя, завел таки машину. Мотор как рявкнет! Он дизельный у меня, рычит, как трактор. Медведь от кабины шарахнулся и со всего маху на спину опрокинулся. Ну, мне не до любопытства, не стал разглядывать, что там дальше произошло, давлю на газ.
Машина мчится, а я про себя думаю:
«Пронесло, век бы тебя не видел!».
Но прошло дней пять, возвращаюсь я в свою партию по той же дороге – и, на тебе, на том самом месте у меня сломалась рессора. Полез под машину, ремонтирую. Вижу этак боковым зрением – идет! Присмотрелся – тот самый, зеленоглазый. Ах, ты напасть, не было несчастья, так леший «автоинспектора» принес.

Не идет, галопом летит. Еле я успел из-под машины выбраться и в кузов перемахнуть. В кабину побоялся – вдруг стекло выдавит. А он, стервец, и туда за мной. Встал на задние лапы, а передними за борт кузова хватается.
С добрыми намерениями он ко мне лез или по какой-то иной своей звериной надобности, не знаю.
Вообще-то, медведи трусоваты, даром что громадные.
Как-то собирал я шишки кедрового стланника. Куст здоровый, метра четыре с лишним в вышину да примерно столько же в поперечнике и густой, что на той стороне - не видно. А там медведь оказался. Тоже шишковал, любят они кедровыми орешками полакомиться.
Мы с ним, что называется, нос к носу столкнулись. Я с карабином был, но он за плечи закинут, сразу не скинуть его, а медведь, ну прямо перед самым моим лицом пасть разинул, на задних лапах стоит. Я и заорал что было духу:
«Пошел вон!»

Он и ринулся от меня. Как бы ни то – увалень, вмиг через голову перекинулся и такого стрекача тал, куда там резвому жеребцу.
А медведи со страху на желудок слабы, не зря про «медвежью болезнь» говорят.
Подкинул зад, удирая, и как из брандспойта нечистотами ударило. И за собой след такой постелил. И смех, и грех.
Я пошел следом, заинтересовался, далеко ли он убежал. Карабин, само собой, теперь наготове держал – мало ли чего. Прошел метров двести, вижу, лежит медведище, отсапывается. А случается, рассказывают бывалые медвежатники, зверюги эти при таких обстоятельствах и до смерти себя загоняют.
Стрелять я в него, конечно, не вздумал. И без того еле живой, бедняга. Пожалел зверину.
На человека только раненный медведь нападает или обезумевший от голода шатун, который либо по какой-то причине не залег на зиму в берлогу, либо кто-то в берлоге его потревожил, разбудил от зимней спячки, а снова заснуть он тогда уже не может.

Бродит повсюду и нападает на все живое без разбору – зимой-то подножного корму для него никакого. Но до весны никогда не доживает. Все шатуны обречены, обязательно погибают. От голода, известно.
Однако зеленоглазый «автоинспектор», похоже, не из трусливых был. Прет ко мне в кузов, не обращая внимания на мой крик. Хорошо у меня в руках увесистый молоток оказался. Схватится он передними лапами за борт, а я по ним молотком. Он и отпрянет. Но потом снова лезет. Как будто сытый, а вот надо же!
Наконец, я смекнул, что мне делать с ним.
В кузове лежала большая резиновая шина от колеса машины.
Поднял я ее, поднатужась, и накинул медведю на шею. Он отскочил и лапой – в шину, чтобы скинуть ее с шеи. А шина изнутри полая, лапа и застряла там. Тогда он второй лапой туда же. Обе передние его лапы и застряли там.
Вытянет он их вперед – шина растянется, подожмет лапы к себе – шина тоже сжимается. Резина.
Тут я и воспользовался моментом. Вскочил в кабину, пока он в шине ковырялся, и, ясное дело – по газам.
Трясло сильно на дороге с лопнувшей рессорой, но что там тряска! Слава Богу, от настырного «автоинспектора» избавился.
Больше мне он не встречался.
А разорванную шину в другой раз на том месте и увидел. «Ну, и силища! – подумал – такую резину разорвать!»
И на душе полегчало. Не погубил мишку.

Агрессор.
Вся наша геологическая партия ушла на неделю в тайгу. Мы с радистом Колькой Верещагиным были на базе экспедиции. На стоянке партии осталась одна повариха тетя Варя.
И вот в это самое время в расположение партии пожаловал медведь – двухлетний пестун. Большой уже, как взрослый, но обычно в таком возрасте медвежата еще с медведицей ходят, а этот один в тайге бродил. То ли потерялся от матери, то ли мать сама где-то запропастилась.
Тетя Варя первый год в тайге работала, не видела раньше диких медведей. Потому и не поняла, что это безобидный пестун, приняла его за матерого медведищу.
Перепуганная вбежала в барак и дверь столом забаррикадировала. Вдруг медведище к ней ломиться будет, какая-нибудь защита нужна.
День сидит в бараке, другой, третий…
А в бараке ни сухарика. Все харчи – в хозяйственной палатке.

Голодная тетя Варя, в бараке только вода была.
В окно тетя Варя видела, что медведь сначала в палатку радиста зашел, потом в хозяйственный, где все продовольствие партии хранилось, скрылся и больше оттуда не показывался.
Продуктов там целый склад: мешок сахара, открытая жестяная банка клубничного джема, галеты, хлеб, сало, копченая колбаса, да много чего. Обжирается, должно быть, поэтому и не показывается.
Думала так тетя Варя, но выйти на улицу боялась. Казалось ей, что медведь непременно учует, все бросит и на нее накинется. Нет, уж лучше в бараке посидеть, пока партия из тайги не вернется. Четыре дня ни крошки во рту не держала и страхов натерпелась – страсть!
На пятый день мы с радистом приехали.
Услышав рокот машины, тетя Варя стучать в окно начала, а нам не слышно. Потом только увидели, что она из барака машет нам, отчаянно к себе зовет. Мы, конечно, ничего не подозревали, но сидим, что-то случилось, и – бегом к бараку. Толкнули дверь – не открывается. Что такое?
«Я столом закрылась, отодвинуть его нет сил, толкайте шибче!» – слабым голосом говорит за дверью тетя Варя.
Ну, мы навалились. Не сразу, но все же сдвинули стол. Он тяжелый у нас, из тесанных топором лиственничных полукругляков.

Не знаю, как сумела тетя Варя подтащить его к двери. Со страху, должно быть сдюжила. Мы, два здоровых мужика, и то с трудом справились, а она ведь слабая женщина. Но вот, поди же ты, осилила.
Встретила нас ни жива, ни мертва. Опухать от голода начала. Рассказала все, описала свои страхи. Мы как раз свежих продуктов привезли, накормили ее. Потом стали думать, как нам из хозяйственной палатки медведя выманить.
Со слов тети Вари, считали, что зверь-то матерый, агрессивный. Не ожидали пестуна увидеть. Я карабин на изготовку взял. Решили, Колька полог палатки моментом откинет, а я пальну. Глаз у меня меткий.
Иначе, если зверь матерый, от еды его не прогонишь.
Но сначала, крадучись, тихонько к окошку палатки подошли. Заглянули и невольно ахнули. Медведь на полу лежит, лапы вытянул и морда вся в запекшейся кровище. «Мертвый! С чего бы это?» – не поймем.
Но осмелели, зашли в палатку.
Только вошли, слышим – храп. Спит медведь беспробудно. И вблизи видно – пестун. Когда оглянулись по сторонам, все поняли. Пьяным вдымину валяется наш агрессор.

Натворил он в палатке, не приведи господь что. Не столько съел, сколько разорил. Мешок с сахаром – в клочья. Сахар по всей палатке рассыпал. Таскал мешок туда-сюда и рвал зубами. Открытую банку с клубничным джемом выел, остальные 9 жестянок (по 20 килограммов джема в каждой) раздавил. Выдавливал из них джем и тоже катал жестянки по всей палатке – рассыпанный сахар на полу палатки с джемом перемешан. Колбасу и сало понадкусывал и разбросал. И галеты пораскидал, а ящики, в которых они были упакованы, раздавил. Джем, сахар, раскрошенные галеты – все на полу смешалось.
Стоял там у нас и ящик коньяка. Двадцать четыре бутылки, и ни одной целой. Медведь откусывал у них горлышки и каким-то манером хлестал коньяк. Упился вдымину и морду себе бутылочным стеклом разрезал, поэтому она и в кровище вся у него была.
Храпит и распухший язык, тоже порезанный бутылочным стеклом, вывалил. На нем живого места не было, порез на порезе.
Потом оказалось, что и Колькину палатку он разорил. Ничего съестного он там не нашел, так радиоаппаратуру принялся громить. Побил и порвал все. Колька за голову схватился.
Без радиосвязи мы остались.
«Что ж теперь поделаешь, будем просить на базе новую аппаратуру!» – успокаиваю я Кольку.
«Ну, да! – говорит, – тебе на твоем драндулете трое суток на базу ехать. А если в партии кто заболеет, срочно врач понадобится? И нет на базе запасных радиопередатчиков, я точно знаю. А на кой я здесь без радиопередатчика? Чертов агрессор!»

И тетя Варя сокрушается:
«Ирод, ну, Ирод!»
При нас она расхрабрилась.
Даже пнуть ногой хотела спящего пьяного мишку. Я вовремя удержал ее. Думаю, надо быстренько ошейник ему сладить, пока он не очухался. И язык да морду йодом облить. Жрать ведь не сможет с таким порезанным языком. Убытки убытками, а жаль пестуна, на цепь посадить его нужно и лечить как-то. Не умышленно же он разор у нас сотворил – животина неразумная.
Подходящая цепь у меня в машине была. И крепкий ремень для ошейника нашелся.
Сладили. Медведь, пьянющий, и не почувствовал, как мы на него ошейник с цепью надели. Но тут снова незадача. Проснется, мы вдвоем его с Колькой вряд ли на цепи удержим. Хоть он и пестун, несмышленых пока, а здоровенный уже, настоящий медвежище.

«А ты, – говорит мне Колька, – машину задом к палатке подгони, на прицепной крюк накинем».
И то верно. Так и сделали.
Сначала цепь к машине прикрепили, потом уж йод на язык и на морду медведю плеснули – целый стакан.
Тут наш Топтыгин и проснулся.
Раны то от йода защемило, больно стало. Он и башкой замотал, подхватиться попытался, но с похмелюги не смог. Не смыкая пасть, ворочает языком и на нас осоловевшие глаза пялит, не поймет, что с ним и кто возле него.
С людьми скорее всего ему прежде иметь дело не приходилось. А может, и вообще человека раньше не встречал.
Ну, рассказывать, как мы его из палатки выволакивали долгая история.
Выволокли, короче говоря, и к толстой лиственнице привязали. С похмелья у него должно быть голова раскалывалась, так что сопротивления он почти не оказывал, так, упирался малость, когда я машиной его к лиственнице потихоньку тащил.

А порезанный язык мы лечили ему так.
В пасть к медведю рукой не залезешь, клыки у него огромные. Запросто руку может отхватить. Поэтому тетя Варя насобирала в разоренной хозяйственной палатке смешанного с сахаром клубничного джема, который он не пожрал, а Колька растолок в порошок горсть разных медицинских таблеток.
Смешали порошок этот с джемом и поставили в кастрюле перед мишкой.
Он слабосильно дернулся раз-другой на цепи, потом сел и передними лапами больную голову обхватил. А облитый йодом распухший язык так и висит вываленный.
Тетю Варю даже слезой прошибло при таком зрелище. И страхи все свои позабыла, разжалобилась. Однако вкусно пахнущий клубничный джем, в конце концов, все же соблазнил его.
И потеха, и вправду жалко. Осторожно лизнет кончиком языка, а втянуть в пасть язык больно. Как он, бедняга, морщился! Но соблазн был сильнее. Страдал, мучился, но джем из кастрюли вылизывал. Все съел лакомка-пьянчужка.
«Слава тебе, господи Боже! – перекрестилась тетя Варя. – Гляди-ка, поправится от таблеток-то. Теперича, Бог милует, и заражение крови не опасно. А то, как же!»

Скоро и наши из тайги вернулись. По убыткам не очень горевали. Медведя жалели и радовались, что пестун он, приручить нетрудно.
«Имя надо ему дать! – сказал начальник партии. – Топтыгин, что ли?!
«Кличка у него есть – Агрессор!» – хмуро отозвался Колька.
«А что, в самый раз, Агрессор и есть!» – согласились остальные с улыбками.
Колька с досадой сплюнул. Бесполезной в партии его должность радиста мишка сделал. Я потом спрашивал на базе экспедиции, запасных радиопередатчиков в то время у них действительно не было.
Пришлось Кольке уезжать из партии, не хотелось ему оставшееся время сезона в тайге баклуши бить.
Но мы и без радиосвязи нормально прожили, экстренная связь с базой нам ни разу не понадобилась. Достаточно было того, что я туда раз в две недели ездил. Зато утехой с агрессором все были довольны.
Держали его на цепи всего дней десять. Потом цепь отвязали, оставили только ошейник. И он никуда убегать не собирался, успел привыкнуть к людям. Позволял трепать себя по холке, любил, чтобы почесывали ему живот и за ушами.

Развалится на спине и лапы растопырит, наслаждается.
Потом кому-то пришла в голову, казалось, совсем сумасбродная идея: запрягать Агрессора в тележку с бочкой, в которой возили из речки воду. Но все получилось даже очень просто. Пока медведь не позволял себя запрягать, сахара ему не давали, а когда набрасывали на холку шлею, он получал несколько кусочков рафинада. Так и приучили. И стал у нас Агрессор водовозом.
Нелегкая это была работа. Обычно тележку с бочкой воды тащили от речки четыре мужика. А мишка сам катил без особой натуги. Привезет воду к хозяйственной палатке, и тетя Варя – опять ему сахар. Он и старался. Сладкое себе зарабатывал.
Хотели еще научить его самостоятельно наливать воду из речки в бочку, специальную палку к ведру прикрепили, чтобы удобней было лапой ведро держать.
Но такая операция была для него слишком сложной. Зверь все-таки, не всякое дело ему по плечу. Спасибо и за то, что возил воду.
Осенью, закончив полевые геологические работы, мы увезли Агрессора в тайгу и там оставили, чтобы берлогу себе на зиму сооружал. Этому никакого медведя обучать не надо. Берлоги строить они от природы умеют. Инстинкт такой у них врожденный.

Берта.
В то лето мы перенесли стоянку своей геологической партии на сотню километров выше по течению Большого Дурая. Тайга здесь была мелкая, но богатые ягодники.
В Дурае водилось много хариуса, а в ручьях, впадающих в реку, таймени – здоровенные такие рыбины, не то что хариус, хоть и вкусный, да мелюзга. А тайменя одного хватало, чтобы сварить уху на всю партию. Считай, на двенадцать человек.
Благодатные места для людей и зверя. Я про медведей говорю. Медведь отменный рыбак. Зайдет в ручей, станет на задние лапы и подкарауливает тайменя с поднятой передней лапой. Может стоять так часами. Но вот увидел тайменя. Весь напрягся, ждет, чтобы тот подплыл к нему поближе.
Молниеносный удар поднятой лапой и – оглушенная рыбина летит на берег. Но сразу не ест. Сначала закопает в песок или галечник и, усевшись поодаль, сторожит добычу, пока она слегка не протухнет. Потом уж, когда она размякнет, лакомится.
Но ни на ягодниках, ни на тайменных ручьях медведей мы что-то долго не встречали. Когда это однажды утром проснулся я, вышел из барака на улицу, да так и обомлел – прямо перед бараком громадная медведица сидит и двое маленьких медвежат возле нее шебаршатся.
Стою, не шелохнусь, у меня и дар речи отняло, крикнуть не могу. Медведица прямо ну в двух шагах, внимательно смотрит на меня желтыми глазами.
Нападать вроде не собирается, морда, как бы это сказать, добродушная что ли. Хотя медведицы с детенышами смирным характером не отличаются. На человека без раздумий кидается, чтобы детенышей защитить. Загрызть – не загрызет, но прогонит.

Однако тут что-то не то. Медвежата, как два лохматых шара, к самым моим ногам подкатились, а она сидит, уши развесила. Первый раз видел, чтобы у медведя уши опали. Ну, явно с миром пришла. А что ей надо – как понять?
Опамятовался я, зову из барака народ.
«Медведица! – кричу, – с медвежатами!»
Народ высыпал гурьбой, и все, конечно, от удивления рты разинули. А медведица упала на передние лапы и морду на них положила, как собака.
Тетя Варя побежала в хозяйственную палатку, принесла на лопате сахарного песка, рафинада тогда у нас не было. Но медведица только раз лизнула, как бы для приличия, и опять голову на лапы.
«Больная она, наверное, – сказал кто-то. – За помощью пришла. Видать, с людьми уже зналась, свойская».
«Постой-постой! – хлопнул себя по лбу ладонью геолог Степан Калюжный, – Это же Берта деда Игнатия! Верно, она, вон кончик уха откушен. Года два назад с рысью дралась».
Дед Игнатий был знаменитым в Якутии охотником. Он в своей избушке в тайге жил, от нас еще выше по Дураю километров на полтораста.

О его Берте мы наслышались: Степан рассказывал, встречался с ней дважды, на ручье Россомашьем и у деда Игнатия. Шел по ручью и за поворотом крутой излучины почти вплотную на медведя напоролся, когда тот пойманную рыбину в галечник закапывал. У него, у Степана, то есть, ружье мелкой дробью было заряжено, медведя дробью не возьмешь, тем более мелкой. С перепугу Степан еле ноги унес, хотя медведь на него ухом не повел.
Прибежал к избушке деда Игнатия, она там неподалеку стояла, рассказывает и никак не успокоится. А старик смеется:
«Так то же Берта моя».
«Какая такая Берта?»
«Ну, медведица, охотники прозвали ее так – Берта. У меня она седьмой год живет, полу ручная полудикая. Вон там за избушкой у нее берлога, на зиму в ней залегает. Я, может, сахарком иногда побалую, а так не нуждается она во мне, вольная зверина. Я и не приручал ее, своей охотой привязалась. Пестуном, должно, у кого-то из людей жила, потому и ко мне, видать, расположилась».
Пока Берта рыбачила на Россомашьем, Степан оглядел ее берлогу.

Коряг на ее крышу медведица натаскала из тайги неподъемных, а внутри спальное место кедровым лапником и травой выстлала. На коряги тоже лапника и травы навалила, чтобы зимой не поддувало. Сообразительная.
Вечером она вернулась с рыбалки, уселась перед избушкой. Ждала, пока дед Игнатий выйдет, в дверь не ломилась. Тот вынес ей карамелевых конфет, подал на ладони. Она осторожно подобрала их губами, схрумкала и облизнулась. Больше клянчить не стала, потопала к берлоге отдыхать. Степан стоял тут же, но на него она не обратила внимания.
И вот эта Берта с двумя маленькими медвежатами явилась к нам в геологическую партию. Дед Игнатий прошлой зимой умер, и она, наверное, искала себе нового хозяина, а может быть, приятеля.
Мы, ясное дело, с радостью ее приняли. Кормили сырым мясом и наваристым супом с тушенкой свиной, который она хлебала очень охотно. А медвежата мамкины сиськи сосали.
Через несколько дней Берта где-то пропала не целую неделю, потом опять ранним утром пришла и денек пробыла с тетей Варей. Та ее сладким угощала, кормила, и медведица, возможно, признала ее хозяйкой.

Так Берта со своими детенышами и навещала нас все лето, пока мы не уехали на зимние квартиры в наш базовый поселок.
Медведица каким-то образом поняла, что мы собираемся уезжать, и в тот день пришла с заметно повзрослевшими медвежатами проводить нас.
«До свиданья, Берта, до следующего лета!» – поочередно прощались мы с ней, почесывая ее за ушами. Она прикрывала от удовольствия глаза и в ответ лениво урчала, а тете Варе, которая на прощанье угостила ее большой шоколадкой, впервые облизала руки.
Тетя Варя растрогалась, наговорила медведице ласковых слов. И та, облизывая ей руки, урчала по особенному, словно хотела успокоить тетю Варю: не волнуйся, мол, со мной и моими детьми все будет в порядке.

Победитель конкурса "20 лучших статей декабря-2010"