Силы бесовские

Воистину неодолима сила научного атеизма, особенно днем. Очевидно, как раз поэтому, всякая нечисть всегда прячется под покровом темноты и мраком суеверия. Увы, но из последней фразы также следует и печальный вывод: раз прячется, значит есть. А коль есть, значит стремится нанести моральный ущерб передовым позициям научного коммунизма. Именно поэтому настоящие атеисты, коим, несомненно, являлся Вовка, особенно бдительны ночью.

Улица, по которой он возвращался поздно ночью с дискотеки домой, хотя и была кратчайшим путем между двумя точками, но пролегала по дну извилистого яра с крутыми склонами, заросшими огромными деревьями, и была настолько темна и безлюдна, что требовалась вся бдительность подрастающего атеиста, чтобы остановить разыгравшееся воображение и тем самим преградить дорогу в материальный мир порожденной им всякой нечисти. Дабы убедить последнюю в том, что она имеет дело с воинствующим атеистом, Вовка, шагая нестроевым шагом по пересеченной местности со скромным названием улица «Пролетарская», во всю глотку орал дурным голосом песни, бессовестно перевирая тексты и мелодии хитов тех времен. Более того, чтобы остановить рвущиеся изо всех щелей подсознания передовые отряды ночных кошмаров, он не брезговал даже и блатным жанром. Он был убежденным атеистом и верил в великую силу искусства. Верил, что от такого репертуара даже у мертвых не только будут уши вянуть, но и волосы на голове вставать дыбом.

Известно, что всякая нечисть по своей природе коварна, действует исподтишка, а потому чаще всего нападает на свои жертвы сзади. Поэтому Вовка постоянно бдительно оглядывался назад. Но так как при этом зад тут же становился передом, а перед задом, бдительность заставляла его постоянно крутить голову вокруг туловища, чем он очень напоминал собаку, пытающуюся ухватить собственный хвост.

Было еще одно обстоятельство, которое смущало дух воинствующего атеиста. Накануне на этой улице умер старик, бывший кладбищенский сторож, который, по словам ветхозаветных старух, знался со многими сомнительными постояльцами своего безвременного пансионата, а теперь и сам нашел свое место в этой достойной компании. А так как он и при жизни отличался мрачным, кладбищенским нравом, то на благоприятный исход променажа возле его лачуги Вовка особо не надеялся. Нет, он совершенно точно знал, что никакой чертовщины в природе не существует, но идти возле дома умершего все равно почему-то не хотелось. Не хотелось вот и все тут.
Существует ли интуиция, Вовка точно не знал. Но когда вышел из-за поворота к покосившейся хибарке покойника, понял, что она, по меньшей мере, не менее реальна, нежели то, что он увидел. На склоне оврага под старым ветвистым дубом стоял одетый в бесформенный балахон старик, который время от времени то ли сокрушенно, то ли осудительно кивал головой со стороны в сторону. И хотя Вовка не знал к кому это относится, у него появилось такое же ощущение, как у человека, находящегося в компании, где совершилось воровство. Хотя и не воровал, но из-за возможных подозрений преисполнен чувства вины. Однако следующее, что он увидел, лишило его не только чувства вины, но и вообще всяких чувств, кроме чувства пульсирующей тошноты в желудке и рвущегося из него наружу сердца. Весь склон оврага за мертвецом мерцал зеленовато-голубым светом, казалось, идущим из глубины земли. В этом сиянии было столько тревожного и мистического, что все его сознание превратилось во взъерошенного, перепуганного насмерть котенка, а тело, казалось, приобрело легкость и эфемерность, более свойственную представителям потустороннего мира, нежели мира реального. Первым желанием, пробившимся сквозь пелену все парализующего страха, было непреодолимое стремление бежать. Бежать без оглядки в любом направлении, оставив до лучших времен философские рассуждения о происхождении потусторонних объектов и аномальных явлений, как невежественных проявлений незрелой психики.

«Легко сказать без оглядки, – настороженно шепнула интуиция. – Не успеешь повернуться и …». Что она имела в виду, Вовка так и не понял. Да он и не первый, кто не понял или не так понял собственную интуицию с ее недомолвками. Не успел он повернуться, как под ногами громко хрустнула невидимая ветка. Этот звук разорвался гранатой в помраченном сознании несчастного атеиста, погребая под его обломками остатки здравого смысла.

Вопли бывают разные. Особое место в их классификации занимают душераздирающие. И хотя Вовка не верил в душу, вопль все же получился душераздирающий, высшей категории по двенадцатибальной шкале. Ноги, которые, как оказалось, лишь только ждали какую-либо команду, тут же сделали командный рывок. Да это был рывок! … Но не более.

Предательская ветка второй раз подряд изменила идеалам материального мира и услужливо поспособствовала потусторонним силам зла. Стреножив несчастного Вовку, уложила его наземь, как жертвенного агнца на заклание.

Парализованный ужасом Вовка был готов ко всему: разверзнутым вратам ада, пришествию «Самого» «Оттуда», не говоря уже о каких-то там разных вампирах и вурдалаках и прочей нечисти. Он был готов ко всему, но только не к этому. Но так уж бывает, что часто реалии материального мира превосходят в своих ожиданиях все заморочки мира потустороннего. Когда он осторожно приподнял голову, то из этого, унизительного во всех отношениях нового положения, вместо зловещего мертвеца увидел на стволе дерева лишь игру теней листьев и бликов света далекого фонаря. «А-а-а …, – злорадно и осудительно протянула оклемавшаяся от испуга атеистская часть его собственного я. – Трусоват ты, братец, и с гнильцой. Нет в тебе ни веры, ни знаний». «Ну а как с адским пламенем на склоне оврага?» – задала резонный вопрос осторожная интуиция. «Да, да», – испуганно поддакнули пришедшие в себя, но все еще пессимистически настроенные остатки здравого смысла.

«А ты подойди поближе», – храбрилось его совсем недавно посрамленное атеистское начало.

Странное это чувство, когда одновременно испытываешь любопытство и страх. Еще более странно то, что побеждает при этом любопытство. Движимый противоречивыми чувствами Вовка медленно поднялся на непослушные и плохо гнущиеся костыли, с брендовым названием «ноги», и походкой слепого паралитика, попавшего в мыльню общественной бани, двинулся к полыхающему склону оврага. Протягивая руку к мерцающему пламени, он был готов ко всему, что может подсказать больное воображение. То, что он ощутил в действительности, не было похоже ни на что из того, что было известно воображению, но до боли ему знакомо по эмпирическому опыту. Это были светящиеся дрова-гнилушки, привезенные старику незадолго до его смерти. Атеистское начало торжествовало над посрамленной интуицией и здравым рассудком.

Прямым следствием такой расстановки сил в его психике было то, что он, вопреки здравому смыслу, но в соответствии с ментальностью среднестатистического обывателя, соорудил из кусков гнилушек прямо на дороге огромный, полыхающий мертвым, холодным пламенем крест и череп, при виде которого содрогнулось даже его атеистское начало. После того как этой ночью в этом же месте очутился возвращавшийся из объятий Бахуса запойный сосед среди людей поползли страшные слухи и долгое время запоздалые прохожие возвращались в родные жилища окольными, но безопасными путями.

Наверное, на этой торжествующей ноте, символизирующей победу научного коммунизма над средневековым мракобесьем, можно было бы и завершить эту невыдуманную историю. Но, очевидно, не так просто устроен этот мир, не говоря уже о том, что однажды просочившийся в человеческое сознание мистический страх терпеливо ждет возможности распахнуть дверь в мир Фрейдовских химер. Поэтому не следует особо удивляться тому, что много лет спустя Вовкин атеизм, а заодно и он сам опять подверглись жестокому испытанию.

Надо сказать, что на сей раз силы потустороннего мира весьма удачно выбрали время и место для реванша. Как это у них всегда принято, события разворачивались глухой ночью. Как показали дальнейшие события, изюминкой их сценария была зимняя пора года. И хотя вместо старого, заброшенного средневекового замка графа Дракулы был обыкновенный современный недостроенный дом, поводов для его выбора у нечисти было больше чем достаточно. Строение было расположено в довольно безлюдном месте недалеко от леса. Без поэтажных перекрытий, зияя пустыми проемами окон и дверей, с единственной лампочкой, расположенной на чердаке под самой крышей, оно было весьма заманчивой игровой площадкой не только для постановки многосерийных триллеров. В соответствии с тонко продуманным врагами всего человечества сценарием дул сильный порывистый ветер, свидетельствующий о приближающейся оттепели. Его порывы мощно сотрясали крышу здания. Он с шумом врывался в пустые глазницы окон, завывал, как это у него принято в таких случаях в дымоходе, раскачивал во все стороны единственную лампочку, которая, отбрасывая блики света и тени во все стороны, оживляла все то, что могло представить испуганное человеческое воображение. Глухо и тревожно шумевший невдалеке лес органично вписывался в эту леденящую душу картину. Пикантность задуманного сценария состояла в том, что присутствие Вовки в этом неуютном месте ни с чем сверхъестественным не было связано. Никакого принуждения и тем более насилия с какой-либо стороны по отношению к нему не было, и таким образом на всех представителей потустороннего мира распространялась презумпция невиновности. Явка Вовки к месту драмы была организована исключительно на добровольных началах. Причина весьма тривиальна: дом на вполне законных основаниях был его собственностью и любимым детищем.

Работу, которой Вовка занялся в этот раз, можно было назвать экстремальной, т.е. тяжелой и небезопасной. А как еще можно назвать работу, когда приходится складировать брус, доски и другие пиломатериалы, перепрыгивая при этом с ними с балки на балку в неверных бликах раскачивающейся под потолком тусклой лампочки над зияющей внизу черной пустотой. Не удивительно, что при этой эквилибристике он больше походил на macaque erectus, нежели на homo sapiens.

На сей раз силы потустороннего мира избрали, с учетом сложившихся обстоятельств и приобретенного опыта в борьбе с закоренелым атеистом, другую тактику – медленное, но непрестанное просачивание во все клеточки человеческого естества все парализующего страха, не оставляющего каких-либо шансов для здравого смысла и тем более для зарвавшегося атеизма.

Увлеченный работой Вовка совершенно не подозревал, что сцена готова и декорации уже расставлены. И хотя в театре одного актера аншлаг не ожидался, представление никто ни под каким предлогом отменять не предполагал. Как в театре и полагается, все началось со звонка. Первым звонком было внезапное и непривычно отчетливое скатывание по крыше какого-то мелкого предмета, вынудившее Вовку приостановить работу и вслушаться в шум ветра. «Наверное, ветер сдул осколок кирпича или штукатурки», – подумал он. «Это все дурацкая погода», – лениво зевнув, подтвердило атеистское начало. Постояв какое-то время, чтобы малость отдохнуть, он с новым рвением взялся за работу. Но не тут-то было. Второй звонок, предупреждающий о приближении начала представления, не замедлил себя ждать. Новый стук камушка по крыше неприятным эхом отозвался в его душе. «Хм», – иронично хмыкнула атеистская составляющая. «Что бы это могло быть? Что там случилось?» – живо поинтересовалась проснувшаяся интуиция. «Возможно, кто-то шутит», – высказал здравое предположение здравый смысл. «Ладно, пусть его, – подумал Вовка. – Некогда отвлекаться по пустякам», – и принялся за работу. Но, очевидно, это был не его день. Только он взял в руки очередной брус, как вдруг опять раздался стук камушка по крыше, вызывая в его душе необъяснимую тревогу. «Какой дурак балуется?!» – крикнул Вовка, пытаясь перекричать ветер. Какое-то время он напряженно вслушивался в шум деревьев, пытаясь различить человеческие шаги или какие-либо другие подозрительные звуки. «Этого только не хватало», – проронило подсознание. «Ох, и не нравится мне все это», – сказала интуиция. «Ну, ну, посмотрим», – иронично, но не убедительно пробормотала атеистская часть Вовки. Здравый смысл, как это не удивительно, промолчал.
И хотя трудовой энтузиазм у Вовки несколько поубавился, он снова взялся за прежнюю работу. Несмотря на то, что работа в целом спорилась, на душе было как-то муторно и неспокойно. «Глупости все это, – успокаивала атеистическая составляющая его материалистического мировоззрения, – расслабься». «В общем, да», – согласился Вовка и расслабился, наклоняясь за очередной доской. А зря. Кусочек льдинки, упавший сверху за шиворот и тут же превратившийся в тонкую холодную струйку, показался ему расплавленным свинцом, которым, по свидетельству Котляревского, в аду заливают глотки всяким и разным. Трудно сказать, кто вырвал из его глотки нечленораздельное мычание, которое можно было бы перевести как бессмысленное, но экспрессивное и отнюдь не литературное выражение, – душа, ушедшая в пятки, или сердце, подскочившее к горлу. «А я предупреждала», – противно заныла интуиция голосом жены. «М-да-а-а», – кисло протянул здравый смысл. «Да совпадение все это», – неуверенно промямлила атеистическая компонента того, что еще недавно гордо называлось материалистическим сознанием в философском смысле слова. Подсознание, хотя на этот раз промолчало, но больше в эту ночь Вовка не расслаблялся. Не доверяя больше себе и научному атеизму, он неохотно принялся за работу. И несмотря на то, что ничего больше не происходило, работа больше не клеилась. Всякие нелепые мысли роились в голове. «Да ну вас к черту», – подумал Вовка. И хотя формулировка была размытой, адресат был указан точно и в недобрый час.

Поперхнуться можно супом, хуже крепким напитком, опасно словом. Вовка поперхнулся мыслью. Она застряла. Неизвестно где, но казалось, что навсегда. Да и что тут удивительного. Если залп Авроры лишил миллионы людей на огромном расстоянии способности здраво мыслить на многие годы, то чему удивляться, что подобный грохот, раздавшийся прямо за Вовкиной спиной, лишил его вообще какой-либо способности мыслить. Неизвестно, сколько простоял бы он в состоянии каталепсии, если бы не робкое атеистическое «ну что там?». Стоя во вздыбленной позе насмерть перепуганной своим отражением в зеркале кошки, готовой в любой момент задать стрекача, он медленно и осторожно оглянулся назад на стоящий невдалеке цельно сварной металлический куб, который, издав этот невообразимый грохот, продолжал тихонько то ли гудеть, то ли стонать. «Черт знает что», – выдало подсознание, продираясь сквозь паутину помутившегося сознания и живо иллюстрируя сказанное с помощью встревоженного воображения. «А может, что-то упало на него?» – с робкой надеждой спросил здравый смысл. «Ага, – въедливо сказала интуиция, – а, по-моему, пора сматываться», – и умолкла. Попытки обнаружить возле куба кирпич бревно или просто палку не увенчались успехом. Здравый смысл подсказывал, что ночью лучше всего в теплой постели при жене, а не на чердаке при странных обстоятельствах. А интуиция тихо скулила: «Сейчас такое буде-е-ет…». «Ты что, баба», – упрямо талдычило атеистское воспитание. «Ладно, еще положу одну доску и все, тушу свет». Как в воду глядел. Только взял доску, как внезапно погас свет и в это же мгновение прямо над головой, словно в ухо, громко каркнул ворон и что-то очень больно прищемило средний палец.

«Вот и накаркала», – с ужасом успела подумать интуиция и вырубилась вслед за светом, потому что в этот момент у Вовки в голове тоже что-то перемкнуло и он, а также все его бессознательное и сознательное, включая весь научный материализм со всеми его приложениями, забились в эпилептических конвульсиях страха.

Нельзя сказать, что Вовка после этого случая повредился в уме. Просто у него в его сознании произошло немыслимое, с точки зрения философии, слияние двух извечно непримиримых начал – идеализма и материализма.

Да, он понимал, что была оттепель и сильный ветер скатывал с крыши оттаявшие кусочки кирпича и раствора. Да, он понимал, что благодаря этой оттепели оттаявший кусочек льда упал ему за шею. Да, он понимал, что металлический куб громыхнул из-за резкого снижения атмосферного давления, вызванного той же оттепелью. Ничего удивительного с точки зрения материализма не было и в том, что ветер на какое-то мгновение замкнул провода на столбе, отчего и погас свет. Да и старый беспризорный ворон, заночевавший на крыше его дома, не был явлением сверхъестественным, потому что на этом месте раньше рос старый дуб, на котором прошла вся его бессознательная воронова жизнь. Ну и уж тем более нельзя назвать сверхъестественным прищемленный доской в испуге палец, хотя и распухший до невероятных размеров.

Не удивляла его и подобная цепь событий, так как она не противоречит теории вероятности и никакими законами, в том числе и человеческими, не запрещена. А раз не запрещена, значит может быть. Но что-то доселе неизвестное нашептывало, как ему казалось, весьма убедительные, но смущающие его материалистические взгляды мысли. «Посуди сам, – нашептывало оно. – Мы существуем в материальном мире. И существуем по его законам. И устроены по его законам, а потому воспринимать что-либо в этом мире можем только в соответствии с этими законами. Все, что не от мира сего, чуждо этому миру и неспособно в нем себя проявлять. И потому не может что-либо потустороннее прийти в наш мир со своим уставом. Мир материален. И какое-либо проявление потустороннего мира возможно лишь, как утверждали некоторые, в виде «материализации чувственных идей», присущих нашему миру. Невозможно определенно сказать, где и когда мы соприкасаемся с потусторонним миром, но можно с уверенность утверждать – обнаружить его научным образом невозможно». Вот такие и более сомнительные, с точки зрения реликтовых остатков его здравого смысла и научного атеизма, с позволения сказать, мысли осаждали его бедную голову.

Он настолько увяз в этой идеалистически-материалистической путанице в собственной голове, что порой ему трудно понять – в ней или в доме теперь творятся странные вещи. И когда иногда случайные гости в доме заслышав непонятные звуки с испугом озираются по сторонам, он шутливо говорит: «Не бойтесь, это свои, барабашка». А может и не шутит. Кто его теперь поймет.

А порой совершенно не к месту добавляет: «Да, нелегко быть атеистом в наше просвещенное время, особенно ночью, когда темно».