Простите нас, пожалуйста.

Пожалуйста, простите нас!
Мы лежали в послеродовой палате, нас было пятеро. Компания подобралась веселая, молодая, все первородки. Наслаждаясь последними беззаботными денечками, весело щебетали о своих родах, детях, как и что с ними делать, ну и о мужиках конечно, как же без этого.
Только что забрали детей, мы собрались пить чай, как дверь палаты открылась и санитарка, буквально втащила еще одну женщину. Помогла ее лечь и вышла. Понимая, что женщина (назовем ее Лена) только что родила, мы примолкли, давая ей возможность отдохнуть. Подошло время следующего кормления, привезли малышей, все оживились, как всегда началась радостная возня. Лена встала с кровати и вышла. Мы не обратили никакого внимания, ну, мало ли зачем ее надо было выйти.
Когда детей принесли в следующий раз, все повторилось. Лена встала и, не говоря ни слова, вышла в коридор. В палате она появлялась, после того, как малышей уносили. Приходила, молча ложилась на кровать и отворачивалась лицом к стене. Тут уж до нас стало доходить, что что-то случилось. Лена молчала, и молчание это было не просто нежеланием говорить. Оно было какое-то тягучее, давящее, почти удушающее. Мы не знали, что делать; она молчала, молчали и все мы.
В очередное кормление мы спросили у санитарочки про Лену. И она рассказала о том, что роды были очень длительными, тяжелыми, а ребеночек погиб. Это был шок! Каждый представил себя на месте Лены! Конечно, все мы слышали про такие истории, но это было понарошку, где-то не в нашей жизни! И вдруг вот оно, рядом, совсем рядом!
В один миг мы стали другими! Я не могу описать какими, но другими! Наверное, повзрослели, вот так, вдруг, взяли и повзрослели, так бывает в жизни. Наша щенячья радость и беззаботность исчезли, испарились, и мы осознали, какая ответственность легла на наши плечи за своих малышей, по крайней мере, за их жизни. Было чувство хрупкости этого мира, его несовершенства и несправедливости по отношению к не родившемуся ребенку, к этой женщине… ко всем нам. Чувство радости, материнства, оно не пропало, нет. Оно сконцентрировалось в какой-то маленький светящийся шарик, который все мы спрятали глубоко в себя, чтобы уберечь, сохранить и не дать померкнуть.
Следующее кормление, хотя Лены как всегда не было, прошло как-то тихо-тихо. Мы держали своих малышей как бесценные, хрустальные кубки и волна нежности, безграничной любви и еще каких-то чувств, которые я не в силах описать, захлестывала наши сердца и души.
А Лена, Лена молчала! Приходила, отворачивалась к стене и молчала. Только тихо покачивалась панцирная сетка – Лена плакала, беззвучно, молча, отчаянно. Нам было так жаль ее, но мы не знали, как подступиться к ней, как заговорить, как суметь высказать все то, что мы чувствовали по отношению к ней, к ее горю, чтобы не сделать еще больней.
Врач на обходе молча прошел мимо ее кровати, как будто ее вовсе не было. Не было несчастной женщины, не было ее слез, ее горя, ее, не родившегося ребенка, а значит, и врачебной ошибки тоже не было. Все отделение шепталось об этом. Не могу сказать, насколько это было правдой, но, судя по поведению врача, скорей всего так оно и было.
На следующем обходе Лена сказала, что у нее ужасно болит грудь. Врач обернулся, глянул на нее и посоветовал не пить воды. И это все… не пить! Тогда мы не понимали и не могли оценить, верен этот совет или нет, но та интонация, манера его подачи, безразличие врача просто потрясли. Потихоньку обсудив все это, мы пригласили заведующую отделением и рассказали ей и про то, что теперь Лена не только не ест, но и не пьет, и про отношение врача, и про то, как Лена уходит в коридор при каждом кормлении, и про ее слезы. Мы просили перевести ее туда, где бы она не видела детей, может тогда ей будет легче. Нас молча выслушали, все осталось по-прежнему.
Злые на себя, на врачей, на весь белый свет, мы опять молчали. Мы опять не нашли для Лены слов поддержки и утешения.
Я не знаю, чем закончилась эта история. Меня выписали первой, а так как рожала я не в своем городе, то больше не видела женщин, лежавших в нашей палате.
Говорят, чудеса случаются. Может быть, мне повезет, и мой рассказ прочтет та несчастная женщина, имени которой я так и не узнала. Я хотела бы попросить у нее прощение. Прощение за всех… и за все!