Приснился мой Казахстан...

Самые ранние воспоминания идут еще из Казахстана. Поселок Майский на берегу Иртыша. Мы живем в большом деревянном доме-бараке, так называемом «финском» доме на четыре семьи. Я не помню, кто жил рядом, но помню наш палисадник, помню клумбы с красивыми очень яркими цинниями. Деревья с листьями, похожими на листья мать-и-мачехи. Они с одной стороны гладкие и ярко-зеленые, а с другой - бледные и бархатистые, а главное такие же тепло-холодные.

Когда я стала более-менее взрослой и начала обращать внимание на недвусмысленные намеки по поводу того, как подчеркнуто хорошо ко мне относится отец, как иногда вдруг обрывают разговор домашние в самом естественном месте, только тогда я вдруг стала вспоминать кого-то еще из моей детской жизни. И вспомнила… Это отец. Родной. Вот откуда на некоторых фотографиях мама в военной форме не по размеру. Вспоминаю – отец высокий блондин с гитарой в руках лежит на кровати. В военной форме. И коврик с оленями, прибитый гвоздями к стене над моей железной кроваткой. А я с отвисшей губой от какой-то обиды сижу на краю кровати в тюбетейке, ноги косолапо свисают с кровати. Так я и иду по жизни с обидой на отвисшей большой нижней губе - силикона не надо.

Помню еще большие красивые белые пароходы. Помню, как по весне разливался Иртыш на противоположном низком берегу, и из воды торчали кроны деревьев, а мы на лодке плавали и рыбачили. На том берегу (мы его так и называли «тот берег) был черемуховый и боярышниковый лес. Мы из черемухи варенье варили. А уже здесь в Минске, я тогда в четвертом классе училась, надо мной смеялись, и даже Зоя Васильевна, учительница биологии, по рукам била, когда, случайно наткнувшись в лесу на черемуху, я стала ее жадно уплетать за обе щеки. Сказали, что это ядовитые ягоды. А я до сих пор так обожаю черемуху! Давно искала, где бы выкопать и посадить у себя в саду. В прошлом году увидела у Гвоздика, покойного соседа-алкоголика, откопала и посадила под окном столовой. Вчера порадовалась – подросла и почки распускает моя черемуха. Нет красивее дерева! И запаха приятнее нет!

До сих пор не знаю, почему развелись отец с матерью… Все фотографии уничтожены или он вырезан. Одну помню, но ее как-то вдруг не стало однажды. На ней мама, отец, его младшие сестры-близнецы и мать отца, моя бабушка. Мне кажется, у меня ее глаза. Кто из них был виноват, я не знаю. Теперь, когда сама уже дважды развелась, понимаю, что это не очень-то и важно.

Точно так же не понимаю и того, как могли сложиться в пару два таких разных человека, как мама и отец теперешний, отчим. Мама была не просто ярким, а выделяющимся из всех людей человеком. Шестидесятые годы – годы оттепели, как я понимаю, были как нельзя кстати, чтобы яркие личности смогли себя реализовать на полную катушку. И чем только мама не занималась! Была секретарем комсомольской организации совхоза, довольно крупного хозяйства. По ночам она писала плакаты. Я помню эти плоские перья, широкие, для крупных букв. Я, наверное, благодаря этим плакатам, и научилась в 5 лет и читать и писать. Из этих больших плакатов, которые едва помещались в доме, я строила себе домики и пряталась в них.

А самое главное и яркое воспоминание из маминой деятельности – это мое диск-жокейство. Мама работала заведующей клубом. А в те времена клуб был центром всей жизни. Фильм не приходили смотреть только больные. Весь наш поселок встречался на просмотре нового фильма. Сидели на каждом свободном клочке пола и сцены, кому как повезет! Я очень хорошо помню «Зиту и Гиту». Индийские фильмы своей красочностью и музыкальностью раскрашивали серость, которая окружала всю нашу жизнь. По выходным я сидела на сцене и меняла пластинки - в клубе танцы! Песни тех лет я помню все наизусть до сих пор. Теперь все перепевки тех прекрасных трогательных мелодий называются римейками. Боже, как в каждом доме готовились к танцам! С утра стояли на ушах, брились, мылись, накручивались на бигуди-бумажки с веревочками, специально шили платья. Мама обучала бальным танцам. Я помню и фокстрот, и квикстеп, и вальс, и румбу… Как это было красиво, торжественно и трогательно! Мама моя была невысокого роста, всегда на высоченных шпильках, с тонкой талией, с самой красивой улыбкой на свете. Она всегда выделялась их толпы. Она закончила три техникума: торговый, культмассово-просветительский и железнодорожников. Ну не понимаю, зачем она поступала в железнодорожный, если железной дороги у нас и в помине не было?

Отец (отчим) появился как-то незаметно, так незаметно и прожил с ней всю свою жизнь…
Он откуда-то появился (как целинник, наверное) в нашем поселке, ремонтировал электричество на столбе напротив нашего дома. Да как-то и прижился. Помню, мы с ним идем за водой к колодцу, а соседки спрашивают: «Наташа, а с кем это ты за водой идешь?» А я отвечаю:» С папой!» А они его хвалят-хвалят. Какой он молодец, женился на Кате с ребенком.

Оба маминых брата и младшая сестра жили тут же. Оба как-то нелепо закончили свои жизни. В старшем дяде Толе было так много настоящего мужского! Он был отличным охотником и рыбаком. Страсть к рыбалке у меня в крови, я до сих пор обожаю рыбалку. Даже здесь, где почти ничего никогда не ловила по настоящему. Сам процесс, когда в тишине на поплавок смотришь, а он так заманчиво подергивается… Супер! Это так хорошо, столько удовольствия в этом тихом ожидании! На Иртыше даже червей не надо было. Часов в пять утра едем в низовье Иртыша с отцом на его грузовике. Обрываем кусочек черной резинки-прокладки от двери грузовика размером с рисинку, стоим по колено в воде на песчаной косе и просто успеваем тягать из воды рыбку за рыбкой. А они косяком на резинку бросаются. Даже не интересно. Часок - и ведро готово!

А во дворе у нас, как и у каждого русского в поселке, стоит коптилка. Сразу полведра чистим и – на сковородку, а оставшееся – коптить.
Но те рыбалки, на которые я попадала с дядей Толей, скорее надо называть охотой. Потому что дядя Толя сидит в рукавицах грубых на руках, ловит стерлядь, каждую выловленную рыбину ростом с меня тогдашнюю, сразу ломает хребтом через колено, чтоб из лодки не выпрыгнула!

Охотника, равного ему, у нас в поселке не было. Когда мама с отцом поженились, он брал отца с собой на охоту. А какой охотник с отца-то, если он и кабана заколоть не умел, и курице голову отрубить ему было не по силам. Бабушка курицу во дворе ловила, а он в доме прятался.

Однажды поспорили два Анатолия, дядька и отец, что сможет отец кабана заколоть. Вечером за рюмкой водки поспорили, а утром отец спит как ни в чем не бывало, про все уже и забыв. А тут дядька является в шесть утра, требует «обещал, если мужик - выполняй, иди коли». И шило принес с собой. Отец – в кусты, не могу, мол. Дядька – ни в какую «Докажи хоть раз, что мужик». Колоть отец не смог бы точно, решил застрелить. Включили в доме громко музыку, чтобы нас не пугать. Пошел отец в сарай, раздался выстрел … И мы увидели – носятся все по двору, а кабан за ними! Оказывается, он в лоб кабану попал и только подранил. Не помню, как все завершилось, но свежина в доме была.

Часто отец с дядькой и охотились. Но думаю, что к добыче, которую отец приносил с охоты, он имел очень небольшое отношение. Вряд ли отец грешен за всех тех уток, волков, сайгаков.

Дядя Толя пил, как и все мужики в поселке. Жена его, Нина, по-моему, не отличалась особой верностью. Что-то такое из детских воспоминаний приходит в голову. Он ее гонял и бил, мне кажется, не просто так. Однако, они успели родить двух девочек перед отъездом в Ташкент. Уехали к тете Нининой сестре, да так там и остались. Почти в это же время и вся наша семья уехала из Казахстана. У дядьки родились еще две дочери и сын Миша. Жили, я так понимаю очень нехорошо, потому что постоянно приходили телеграммы: «Катя, срочно вышли такую-то сумму». Эти телеграммы приходили гораздо чаще, чем письма, из которых мы узнавали немногое. Дядька умер в больнице от туберкулеза, буквально следом за ним хоронили тетю Нину, она, вроде как, в автомобильной катастрофе разбилась. Танька, старшая, и Ольга, вторая сестра, уже взрослыми были. Младших детей сначала тетка помогала растить, потом они в детском доме были, а позже они все переехали жить в деревню под Тамбов. Это уже тогда, когда начались беспорядки перестроечные, русские стали из Узбекистана и Казахстана уезжать.

А раньше, в то время, когда мы их еще просто поддерживали деньгами, обе девочки, и Танька и Ольга, приезжали и жили у нас по году-два. Учились вместе со мной в моей школе.
Мы сами жили бедно, очень тяжело дались переезды. Но зимой девчонки ходили в зимней моей одежде, а я в осеннем пальто. Это всегда у нас так было – все лучшее другим, потом себе. Я, помню, обижалась на маму, глупая была. Но молчала. Я запомнила на всю жизнь свой «первый раз в первый класс. Тогда мы обе с Танькой готовились к 1 сентября. Мама моя шила белые переднички. Таньке успела закончить, мне – нет. Так и пошла я в переднике с приколотым булавочками подолом. У меня фотография сохранилась, где я читаю какой-то приветственный текст на праздничной линейке перед школой. Заплаканная-заплаканная. Вот такое торжество! И все равно я – самый счастливый в семье ребенок, потому что на меня пришлись молодые годы мамы, самые насыщенные ею, ее темпераментом и богатой ее душой. Я не помню ни одного вечера, когда бы мама не рассказывала мне что-нибудь на ночь. И по-моему, она мне не сказки рассказывала, а просто истории из жизни. Я их все помню, по крайней мере, больше всего и до сих пор. А сказки она мне много читала. И книжки все свои почти детские помню. Мама какое-то время и в школе работала, а поскольку я рано научилась грамоте, ну и потому что я была КАТИНОЙ дочкой, в школу меня взяли в неполные шесть лет.

Проучилась я недолго, может около месяца, потому что попала в жуткую историю. Чуть не погибла.
Баба Нина тогда работала в магазине, я постоянно бегала за ней хвостом, держась за подол. Однажды взяла она меня на бахчу за арбузами для магазина. Машина на выгрузке у магазина стояла, я на борту арбузы подавала, ну просто, как всегда, при деле ребенок был. В это время вдруг стал обваливаться высокий ( наверное высота берега была с девятиэтажку) берег Иртыша. Машина, слава Богу, только одним колесом накренилась и замерла на месте, а вот арбузы вместе со мной - вниз в реку! Я больше ничего не помню вообще, ни больницы, ни после. Не помню даже из рассказов мамы, как меня спасали. Знаю только, что то место, в которое скатывались арбузы, было самым крутым и опасным. Это была отвесная абсолютно гладкая глинистая стена, вся испещренная ласточкиными гнездами. Мы иногда с противоположного берега Иртыша за нею наблюдали. От ласточек такой крик всегда стоял, и было их так много!

В этом месте река делала поворот на Семипалатинск, там был какой-то омут, опасное место, там часто тонули люди. Зимой однажды там под воду ушли две военные машины с людьми. И их не достали. Зимой через Иртыш проходила дорога на противоположный берег. Мостов нигде не было рядом – очень широкая река. Ну так вот, почему река приняла в подарок грузовик арбузов, а от меня отказалась непонятно. Только я, избившись вся в кровь об эти ласточкины гнезда, долетев почти до воды, зацепилась за какой-то глиняный природный крюк, да так и осталась висеть. Как меня доставали, даже при нынешних возможностях МЧС не представляю. Висела я довольно высоко, альпинистов не было у нас в поселке, а место это по берегу абсолютно недоступным было. Мама меня спасла. Я была одета в новенькое платье, сшитое ею к лету. Внизу по подолу двойной крепкой тесьмой была пришита оборочка. Вот за эту тесьму я и зацепилась!

Я была так сильно изуродована, особенно лицо, что мама боялась, что вот жива-то осталась, а лицо какое страшное у девочки будет! Остался только один шрамик под подбородком, зажило, как на собаке! Но из-за черепно-мозговой травмы школу пришлось все-таки оставить. Пошла потом как и все – в положенное время. Может, теперешние непонятные поступки объясняются тем падением – ума-то нету!

Еще я помню, как мы, дети с корытами и тазиками разными ловили волны после пароходов и катались на них. На пристани мы забегали на пароходы, плыли до заправки километра 2-3, а оттуда домой возвращались. Так здорово!

Второй раз меня уже из-под винта парохода доставали … Я вбежала на палубу самую верхнюю, а пароход как-то резко толкнуло, ну я в воду и шлепнулась. Плавать-то не умею, да еще куда-то под самый винт. Солдат-пассажир (представляете, я его лицо до сих пор помню!) прыгнул практически одновременно, то есть машинально, не думая, наверняка, о подвиге и достал меня. В этот раз уже меня почти не поранило, разве что дома пару раз ремешком бабушка проехалась. Что за прорва я такая была? На детей сейчас ругаюсь, а они-то паиньки по сравнению с мамашей!
Ну, ладно, сразу и третий ужастик рассказываю, и все!

Знаете, что такое перекати-поле? Я и сама не знаю, как называется это засохшее степное растение. Мы его назвали просто перекати-поле. Оно когда высыхает и летает по степи под властью сухого ветра, приобретает форму абсолютного шара, очень легкого, размером сантиметров в 40 в диаметре. Когда множество таких шаров катается по степи и находит перед собой какое-нибудь препятствие, оно, задерживаясь об это препятствие нарастает и нарастает, шар за шар цепляется колючками, и вот уже вокруг любого незначительного препятствия – столба ли, камня, вырастает целая огромная сухая серая гора. Бывало летом в сухую ветреную погоду, когда ветер с песком налетает на наш поселок, просыпаешься утром, а в доме темно, потому что весь дом такими шарами перекати-поле до крыши усыпан.

Вот однажды я играла с девочкой-немкой (у нас был целый немецкий поселок на окраине, в котором жили немцы-переселенцы) во дворе ее дома. Родители для нее соорудили во дворе маленький макет настоящего дома. Весь двор и все дворы и дома по улице были усыпаны перекати-поле. Как-то моментально вспыхнул пожар в этой сухоте. Мы испугались и сидели тихонько в этом детском домике. Люди выбегали из домов, а про нас вспомнили так поздно, что мы чуть не сгорели. Несколько домов по улице в тот день сгорели за какой-то час.

Огонь и вода пройдены. А медных труб не предвидится пока. Но, мне кажется, это самое легкое испытание для нормального человека. Так что, не страшно совсем… А сегодня снился Казахстан... Надо на родину свою, все-таки, выбраться...