Лесной гостинец

Цветы на длинных гибких стеблях поворачивают свои головки вслед за дивным мягким светом, льющимся из чуть приоткрытых створок ворот, на которых восседают сказочные жар-птицы, распушившие хвосты. Перья волшебных птиц устилают поляну, соперничая с цветами причудливостью узоров. Хочется стать совсем крошечной, чтобы проникнуть в сад, узнать, как благоухают цветы и прикоснуться к мягкому и пушистому перу.

Подняв руку вверх, решаю провести пальцем дорожку от начала сада до ворот.
- Таня, что ты у окна сидишь? – волнуется бабушка. – Совсем недавно ангиной переболела, дует оттуда, а ты еще и шторы отодвинула!
Бабушка хозяйничает у нас дома: готовит обед, печет пироги. Отец с рабочими уехали за сеном на дальний покос. Как только вернутся, нужно покормить всех посытнее: и работа тяжелая, и мороз нынче знатный.

Отвернувшись от окна, вижу бабушку, застывшую на пороге кухни с ложкой в руках и укоризненно поглядывающую на меня. Верный помощник, темный фартук в мелкий розовый цветочек, с осевшими на нем белыми звездочками муки, придает ей строгость, но разрумянившееся от печного жара лицо, озорные прядки волос, выбившиеся из-под гребенки и блестящие глаза, говорят о том, что она добрая и веселая. За ее спиной жарко топится печь, потрескивают поленья, из чугунка, стоящего на загнетке, клубится пар. Вся посуда на полке вытянулась по струнке, ожидая приказаний; ухват и кочерга важно стоят в уголке; от охапки дров исходит свежий берестяной запах; в большой кастрюле, накрытой белоснежным полотенцем, весело попыхивает тесто.



- Бабушка, ты посмотри только, какое чудо! – указывая на окно, говорю я.
- Мороз-батюшка постарался! – откликается она. – Ишь, узоры-то, какие причудливые! Давай так: можешь еще полюбоваться, только я тебя закутаю.

Всегда казалось удивительным, зачем маленьким старушкам такие большие платки. Укутавшись шалью с головы до ног, понимаю – внуков укрывать, чтобы не замерзли!
Каждый возвращается к своему делу. Но, увы, чудо пропало: теперь предо мною лишь окно, покрытое морозными узорами. Невольно вспомнилась сказка о Снежной королеве, где Кай и Герда, нагрев монетки, смотрели в оттаявшее отверстие. Решаю поступить точно так же. Через несколько минут можно любоваться тем, что делается на улице.

Ветки черемухи и пихты покрыты пушистым инеем, который горит всеми цветами радуги под солнечными лучами. Уезжая, отец не забыл насыпать в кормушку, расположенную на широкой ветке, зерна и хлебных крошек: теперь птички пируют.



Шустрый воробей все норовит отобрать у других лакомый кусочек, несмотря на то, что корма достаточно. Синичка, устроившись на самом краю, деловито клюет зерна, не забывая время от времени чистить клюв. Еще одна уцепилась коготками за кусок сала, висящего на толстой нитке, раскачивается из стороны в сторону, пытаясь позавтракать. Неожиданно с вершины пихты опускается сорока, привлеченная всеобщим весельем; маленькие пташки разлетаются в страхе. Незваная гостья, вмиг почувствовав себя хозяйкой, заполнила всю кормушку, вертясь и явно оповещая всех вокруг о своей победе.

Сбросив шаль, бегу к порогу: скорей на улицу, восстанавливать справедливость.

- Ты куда? – слышится голос вездесущей бабушки.
- Мне нужно. Сейчас я, быстро! – не дожидаясь дальнейших расспросов, захлопываю за собой дверь.

Выскочив во двор и глотнув холодного воздуха, невольно останавливаюсь. Морозно! Снег на крышах ворот и сарая расцвечен голубыми, зеленоватыми, оранжевыми искрами, словно Серебряное Копытце порезвился на славу, выбивая ножками множество самоцветов. Кажется, что поднимающийся изо рта пар, застынет сейчас кольцами, которые можно будет надеть на руку как браслеты. Щеки, нос и руки начинает пощипывать. У собаки, подавшейся из конуры мне навстречу, вся морда в инее.

- Найда, - смеясь, говорю, - ты - как Дед Мороз!
Найда открывает пасть: тоже смеется, заглядывает в глаза, ластиться. Обхватив руками ее шею, прижимаюсь, согреваясь теплом собачьего тела. В ответ она вылизывает мне руки, пытаясь добраться до лица.

- Хватит целоваться, - шепчу на ухо. Нужно прогнать сороку, чтобы малыши смогли хорошенько подкрепиться.

Собака понимающе щурится, всем видом показывая, что она готова помочь мне.

Сделав несколько шагов к калитке, замираю, вспомнив, что бабушка, скорее всего, будет следить за мной из окна. Вовсе не хочется ее огорчать, потому, подумав, как следует, решаю вернуться домой.
- Застыла, поди? – слышу с порога.
- Нисколечко! Всего-то на минутку выбегала, - говорю в ответ.

Выглянув в оттаявший кружок на окне, вижу, что сорока улетела сама, оставив кормушку синичкам и воробьям. Несколько снегирей яблочками расселись на ветках черемухи, ожидая приглашения позавтракать. Синица, поглядывая на них, кивает головой: мол, милости просим, пожалуйте к столу. Снегири тут же снимаются с веток и принимаются за угощение.

Жаль, что нельзя на улицу! Нырнуть бы в тот высокий сугроб, что наметен у дома, скатиться с горки, сбегать к колодцу, чтобы посмотреть на настоящее ледяное царство: вода застывает на его стенах различными фигурами, пройтись по лыжне, слушая, как поскрипывает под ногами снег. Но, несколько дней придётся провести дома, пока достаточно не окрепну после болезни. Вспомнив Серебряное Копытце, снимаю с полки сказки Бажова и отправляюсь с ней на печку, куда не так давно отец провел электричество, чтобы я не читала в темноте.

На печи – тепло, пахнет сухими травами и грибами. От разогретых кирпичей исходит жар, от которого невольно накатывает дремота. Открыв книгу, я переношусь в сказку, лишь изредка отрываясь и прислушиваясь, не едет ли отец. Поднимаются наверх ароматы кислых щей, жаркого, свежеиспеченных лепешек и пирогов с капустой. Слышно как что-то тихонько приговаривает бабушка, да кошка, ворча, воспитывает своих котят. Создавая волны, колышутся голубые занавески по верху печи. Папа объяснял, что занавесками движет теплый воздух, но мне гораздо приятнее думать так, как говорит бабушка: домовой играется. Пытаюсь представить себе его: небольшого роста, лохматый, с озорными голубыми глазами, в лаптях и цветастой рубашке, суетится под печкой, стараясь что-то припрятать. Чтобы лучше увидеть, закрываю глаза. Голова тяжелеет, мимо глаз проносится сотня картин. Укладываюсь на бок, обняв книгу, и во сне вижу и домового, и себя на возу сена, и хитрющую рыжую лисицу, перебегающую дорогу.

- Ох, ты, батюшки! Приехали! – слышится бабушкин возглас.

Скатившись с печи, приникаю к «глазку»: так и есть – приехали! Лошади, уставшие, убеленные инеем, мотая головами, ждут, когда разгрузят возы и дадут, наконец, воды и сена. На крыльце слышатся шаги – это отец. Он появляется на пороге, весь окутанный паром, держа что-то в руках.

- Встречай, Танюша, гостинчик лесной! – весело говорит он, улыбаясь и подмигивая.

У меня перехватывает дух от восторга, подпрыгивая, лечу навстречу, чтобы взять несколько веток рябины, только что сорванной в лесу. Ягоды словно хрустальные, кажется, что качнув ветку, услышишь тихий звон. Прикрыв глаза, подношу к лицу, чтобы вдохнуть горьковато-морозный запах.

- Не вздумай есть, с мороза они! – упреждающе говорит бабушка с кухни.

Покорно взобравшись на табурет, жду, когда отвлечется. Через несколько минут, занявшись пирогом, она забывает про меня. Осторожно губами снимаю одну ягоду с грозди. Маленький ледяной комочек, оттаяв во рту, приносит собой вкус свежести, которая бывает лишь в зимнем лесу.



Предстают пред глазами заснеженные деревья, занесенные тропинки и дороги, нахохлившиеся воробьи на ветках, высокое голубое небо и ослепительно яркое, обжигающее морозом, солнце. Странно, но рябина вовсе не горькая как осенью! Кажется даже, что слаще ягод не ела.

- Эх, ты! Пичужка ты наша! – Бабушка, незаметно приблизившись, прищурившись, смотрит на меня.
- Воробей или синичка? – спрашиваю.
- Свиристелька. Также любишь рябину, - она усмехается. – Также звенишь: голосок, что колокольчик, да вот и хохолок на голове имеется, - ласковой рукой треплет мои волосы.

Уткнувшись в фартук, пытаюсь крепко-накрепко запомнить исходящий от него запах теста и мягких лепешек, тепло и шероховатость бабушкиных рук, радость от того, что она рядом.

С ягод рябины крошечными каплями сбегает вода, падая мне на колени.