Девочки - воровочки, домушницы, карманницы... (окончание)

После полугодовой работы в зоне я наивно возомнила, что меня уже ничем не удивишь. Нет, удивили. Да как!
Захожу в учительскую после своего выходного и слышу:
- Ваша Маша в штрафном изоляторе.
- Чего она опять натворила? – спросила я скорее устало, чем удивленно.
- Двух девочек дежурных избила, ДПНК досталось… Еле скрутили, в общем.
Я представила себе ДПНК – огромного бугая со свирепым выражением на «вывеске» и с фингалом под глазом… Да, дело пахнет керосином. Что делать – надо отправляться к ней в одиночку, я ж классный руководитель.
Отсек с одиночными камерами – отдельная песня. Проходишь два поста и четыре желзно-решетчатые двери и попадаешь в закуток с шестью камерами. В одной содержались девочки со СПИДом (их мы тоже обязаны были учить), в другой – карантин (те, кто только пришел с этапа), в одной из клеток содержалась Манька. Открывается первая дверь – что-то дымом попахивает. Позвонила во вторую, удостоверение в «форточку» протянула – вообще дым коромыслом!
- Вы тут что, шашки дымовые, что ли, взрывали? Или костер разводили? – обалдеваю я.
- Машка Ваша, б.., чтоб ей, паскуде!.. Не хера к ней ходить, она ж е..тая! – мат высотой в многоэтажку, в общем, понятен.
Не ходи. Получай от директора школы и от начальника колонии. Приятная перспектива!
- Да ладно, не съест…
Охранница заскрежетала ключом в замочной скважине.
- Пошли на х…! – понеслось из-за двери.
- Хватит орать! У меня с самого утра от тебя голова болит! Не успела в учительскую прийти! Ты чего тут устроила?! – напустилась я на нее.
- А, это Вы, Екатеринвладимирн! Ну, заходите! – жестом королевы пригласила меня Манька в «покои».
- А я это… Ну, фуфайку немножко разорвала, из нее вату вытащила и на лампочку положила. А когда задымилось, я в окошко постучалась, ору - в туалет хочу! Они дверь-то открыли, а я ватку в коридор и выбросила!
У меня начались судороги смеха. Брызнули слезы и от ржачки, и от дыма, которого я нахваталась в коридоре, а в камере его почти что не было. Это немыслимо идиотская ситуация: ползоны там, за стенами этой камеры, трясет от Маньки, как от лихорадки. А она тут «плюшками балуется»!
- Маш, зачем?
- Скучно!..
Вот так. Все просто, оказывается. Ни против чего она не бунтует, ничего не хочет показать, ей просто скучно, она играется!
- Мань, покайся ты, ведь если не попросишь прощения, на полгода здесь закроют, Маш, знаешь ведь!
- Я не могу, Екатеринвладимирн. Вы ж знаете, мне через три месяца 16 исполнится, на взрослую зону отправят. И кем я там буду, ведь все уже будут знать, что я прощения у «хозяина» выпрашивала. Да и мать моя там ждет, скорей всего, к ней за забор и отправят. Ну че Вы, Вы ж знаете…
Я знала. Знала, что у Машки почти вся семья за колючкой. И зэковские правила поведения она уяснила с пеленок, а вот по поводу правил жизни в нормальном обществе ее забыли просветить. Я знала, как по приказу старшего брата она пошла
добывать бутылку к соседской бабке-самогонщице. Та не дала. Машка пригрозила. Бабка не поверила, и Машка начала ее душить.
- Да я тихонько, че я, нулевка, что ль совсем! Я чуть-чуть, так, попугать. Я ж знала: приду без пузыря, братан лупить будет. Ну, бабке-то и не было ничего, дала она мне пузырь, как миленькая. А утром – фигак – менты к нам на хату заявились! Опа! Все, - говорят, - достукалась. Попытку убийства тебе припаяем, с тобой и возиться никто не будет! С такими-то родственничками! И знаете, че самое обидное? Бабка та раз в неделю сыну деньги от самогона сдавала. А тут он приехал – и за пять литрух недосчитался! Где? А она на меня все свалила, и сказала, что я душила ее. Он и заставил бабку в ментуру заяву писать. А я ж только пол-литра взяла. И не так, а взаймы! А те литры она сама, поди, выжрала! Паскуда старая!
Чем больше я работала в этом кошмаре, тем больше понимала: судить этих девиц – все равно, что казнить папуаса за то, что он сморкается не в батистовый платочек. Они попросту не знают нормальной жизни, не знают, что можно, а что нельзя. Но незнание закона, как известно, не освобождает от ответственности…
И я уволилась. Не потому, что трудно, нет. Я поняла, во что начала превращаться. Я стала напрочь забывать правила русского, я сомневалась, кто написал «Белую березу» - Пушкин, или Лермонтов. Не шучу. А потом… Потом, год спустя, мне на глаза попалась статья о той самой колонии. На трех полосах было красочно расписано, как живут и перевоспитываются девочки. Как дружно и весело проводят всякие конкурсы и праздники – не зона, а курорт. Как на 8 марта проводился конкурс «Мисс Очарование», что девочки сами шили наряды, пели песни собственного сочинения. Только ни слова там не было о том, что за неделю до ежегодного конкурса участниц чуть ли не по одиночным камерам разводят, чтобы те не избили друг друга. Что девицы воруют друг у друга ежедневно то пасту, то прокладки, а потом ходят с нечищеными зубами и непромытыми, сальными головами. Что они все, как одна, жалеют не о содеянном, а о том, что по-глупому попались. Читала и восхищалась: как просто можно навешать лапшу на людские уши! Как можно выжать слезу у читателя: вот, мол, как детишки исправляются в колонии, какие хорошие люди, создающие им такие условия… А ведь слезливые истории, рассказываемые журналистам, были заранее по нескольку раз отрепетированы…
Как-то потом, сама уже будучи журналистом, я попыталась узнать о судьбе некоторых девочек. Оказалось, что большинство снова сидит, уже «на взросляке». Так что малолетка – это не исправительное учреждение. Это лишь начальная школа перед старшими классами…