А сколько лет твоей душе?

Я постоянно смешу своих родителей, забывая о том, что они живут в городе поменьше, чем Москва. В этот раз я насмешила маму упоминанием сыра «пармезан» при поисках оного в местном сырно-молочном магазине. Мама смеется надо мной, я моя реакция на ее смех – это, конечно, обещание привезти им немного на пробу.
- Вам обязательно надо попробовать пармезан! – горячо убеждаю я.
- Да, да, - отвечает мама, все еще смеясь, - попробуем. И фильм «Остров» посмотрим, и в боулинг сходим, и суши дома приготовим.
Она намекает на мои прошлые «заманушки», которыми я пытаюсь развлечь моих молодых еще родителей, которые почему-то считают себя жутко старыми. В моем городе женщина в 30 лет уже считается стоящей на пороге старости, так что понятно, почему в заведениях кроме малолеток никого не встретишь.
Мне непонятно, почему это так смешно – что я хочу сходить со своей мамой в боулинг, и приготовить с папой суши, и всем вместе посмотреть фильм, который мне нравится. Они же смеются, воспринимая мои «забавы», как куличики в песочнице. «Мы уже старые», говорят мне они. Моя по этому поводу мала-мала протестует. Потому что:

1. Это не моей ли «старой» маме я всю осень по Москве искала сари? Это не моя ли «старая» мама недавно обновила всю кухню по последней моде и занялась йогой? Не моя ли «престарелая» мама в 50 лет снова начала носить каблуки и ходить в кафе и сауну с подружками?
2. И не мой ли «пожилой» папа в одиночку справляется с трехгаражным автосервисом и коллективом рабочих? Не мой ли «старый» папа в 50 лет купил компьютер, сам в нем разобрался и освоил фотошоп? Не этот ли «седовласый старец» открыл кружок авиалюбителей с друзьями на свои деньги, чтоб самим летать и желающих катать?
3. Не мои ли «старые» родители живут сейчас, в 50 лет так, как они хотят?

Моим родителям грех жаловаться на старость, хоть они этого и не понимают. Посмотрите на молодых: в 23 года глаза в морщинах, потому что девушке проще хмуриться, чем улыбаться. В 25 лет с парнем можно поговорить только о том, как бы выхлопотать инвалидность и о том, как плохо о нас правительство заботится.
И вселенский опыт в глазах, безысходность в речи, обида на весь мир, и брюзжание, брюзжание, брюзжание…

Это ужасно, когда молодой человек не видит впереди ничего. Это уже старость. Это как раз старость. Когда и молодым-то еще не был, а уже старик. Когда ему непонятны настроения окружающих людей, тех самых, которые как раз видят перспективу и копошатся, стараются, делают что-то. А молодой старичок только смотрит и ворчит, раскладывает всех по полочкам…

Молодые старички опасны еще и тем, что, несмотря на то, что они старики, они выглядят, как молодые. И поэтому у многих появляется желание к ним прислушаться, и, что страшнее всего, принять их слова на веру (так уж сложилось, что не старость и мудрость, а именно молодость и современность у нас считаются компетентными во всех вопросах). Я была свидетелем того, как один такой молодой старичок разрушил целый коллектив.

В редакцию устроилась девушка, назовем ее Лена, без репортерского опыта, но на редактора произвела впечатление своей рассудительностью, взрослыми суждениями, была мотивирована (с ребенком девушка была), в общем, приняли.

Сначала ей все помогали. Подкупала эта ее милая усталость во взгляде, да и сам факт того, что вот она одна воспитывает дочь, мало кого не растрогал. Благодарности не ждали, но хотя бы на адекватность рассчитывали. Первыми неладное заметили девушки. Сразу несколько: Лена постоянно жаловалась мужчинам на то, что «правительство о ней не думает, и не только о ней», во все разговоры вставляла свое семейное положение и требовала к себе привилегий типа нормированного рабочего дня (а в редакции такое невозможно, не напишешь же ты полстатьи и домой пойдешь), грубо нарушала Устав работы в паре, и на все выговоры и внушения плакала, прикрываясь ребенком. Дали ей привилегии, перестали ее ругать за опоздания, так что же? Она стала вампирить. Присасывалась к какому-нибудь сотруднику мужчине: сначала на перекурах, потом на обедах, потом как-то так оказывалось, что на съемки она ходит только с ним, и с человеком этим под воздействием ее брюзжания происходили любопытнейшие перемены.

Человек буквально стухал. Особенно Костика мы ей не могли простить: балагура и душу редакции Костика, которого она обработала так, что он стал огрызаться на всех, выступать против редакторов, и вести разговоры типа «правительство о нем не думает». И в один прекрасный день уволился.
Затем она взялась за Сашу. Произошло то же самое, по той же кальке. И, хоть ребят уже было не вернуть, мы вмешались и избавились от этого адепта секты имени «Черной Вдовы». Но типаж ее остался в моей памяти навсегда: досадливо прищуренные глаза, усталость во взгляде, морщинки вокруг век от постоянного сощуривания, жестко сжатый рот, и … абсолютная безысходность во всем образе. Просто энергетика безысходности. «Мы все умрем», думалось, общаясь с Леной. Впереди ничего, все позади.

Вот это – настоящая старушка. Оставившая лучшее позади, и теперь только и способная что ворчать и обсуждать соседок. Прикрывающаяся ребенком, как заслугой, трясущая, как орденами, званием матери-одиночки, ничего не желающая сделать для себя, и требующая благ от других.

Так что мои родители, несмотря на то, что не хотят учиться делать суши и играть со мною в боулинг – еще очень молодые люди. И, хоть в этом году им будет 100 на двоих, у меня нет желания воспринимать их на этот возраст. Что бы такое подарить этим юным озорникам?