Бумеранг

Соня умирала.
Она умирала уже давно на пятом этаже серого здания дома для престарелых на окраине города. Ей было больно. Кишечник почти не работал, полиартрит – болезнь всех стариков, скукожил руки и ноги так, что сама ходить она уже не могла.
Теперь больно было всегда – и от движения, и от лежания, от любой пищи, от холодного отношения персонала, и от того, что дочь с внучкой не приходили ней уже год. Она ужасно устала от бесконечной боли и ей хотелось побыстрее умереть. «Господи, за что мне все это?» - часто повторяла она, в минуты, когда терпение уже кончалось.
 
На удивление, голова у Сони работала хорошо, она не потеряла ясность сознания и быстроту мысли, что было для нее еще хуже, и Соня страшно завидовала почти безумной соседе по палате. Той было все равно, приходят ли к ней родные, какой сегодня день и как с ней разговаривает медсестра. Она только прятала недоеденную еду под матрац и, периодически вскакивая, спрашивала скрипучим старческим голосом: «Машина уже пришла, мне собираться?». Потом успокаивалась, молча лежала, улыбалась и была довольна всем.
 
Нянечки принесли обед – жидкий постный суп и картофельную запеканку. Соседка ела жадно, почти не прожевывая и давясь, а Соне было противно – она вспоминала маленький уютный ресторанчик в Крыму, мужа офицера и себя – молодую, красивую и капризную. Как же было хорошо тогда – южное солнце, синее море, дегустация терпких Массандровских вин, теплые июльские ночи и много-много любви. Как быстро все закончилось, как быстро прошла целая жизнь!
 
Муж умер от сердечного приступа десять лет назад, и ее взяла к себе дочь, продав ее квартиру и пообещав заботиться. А через год Соня сама попросилась в «дом ветеранов». Она не смогла видеть, как ее родные зажимают нос и морщатся, вынося ее судно; как со словами «Какая вонища!!!» раскрывают «во всю» окно даже в мороз. К ней в комнату старались не заходить, по целому дню не разговаривали.
 
Соня не смогла вынести это страшное чувство беспомощности, зависимости, и то, что ты на старости лет – груз, камень, обуза для родных и любимых людей. «Господи, за что мне все это?» - Соня повернулась набок и увидела, как соседка быстрыми движениями запихивает под подушку куски недоеденного хлеба. А ведь где-то она уже это видела – нет, не здесь, а в другой жизни. И тут Соня вспомнила жаркий солнечный городок под Ташкентом, запах пыльной улицы, политой вечером из холодного резинового шланга, узорную вязь винограда и их трехкомнатную квартиру в типовой пятиэтажке.
 
Двенадцатилетняя Сонька жила там с родителями, жили очень богато и хорошо, как и все их родственники. Отец работал завскладом на мебельной фабрике, мать – бухгалтером, хотя могла и совсем не работать, денег хватало и так. Ковры были не только на полу и стенах, ими застилали диваны и от этого, их квартира была похожа на шкатулку – мягкую и разноцветную.
 
На столе не переводилось свежее сливочное масло и копченая колбаса, а по выходным мать готовила ароматный узбекский плов и жгучую корейскую чимчу. Еще у них был цветной телевизор «Рубин» и Сонька иногда пускала в дом своих подруг посмотреть мультики. Жить тогда было весело и приятно, им многие завидовали и старались дружить.
 
Все веселье закончилось в тот день, когда родители привезли из деревни девяностолетнюю мать отца – бабушку Марину. У нее, наверное, от старости отказали ноги и родители решили, что теперь она будет жить у них. Бабку поселили в самой маленькой комнатке, переделанной кухне, куда вмещалась только кровать и тумбочка.
 
Родители целый день были на работе, и в Сонькины обязанности теперь входило смотреть за бабушкой и кормить ее обедом. В общем-то, ела она сама, нужно было только погреть и подать еду, но и это Соня делала «через силу». Чувство брезгливости и гадливости к этой сморщенной, худой, плохо пахнущей старухе заставляло ее резко ставить чашку с супом на тумбочку так, что он проливался.
 
Она резко впихивала ложку в сведенную артритом бабкину руку, а хлеб нарочно клала подальше от нее, чтобы ей было тяжелей дотянуться. «Жри, старая», - голос у Соньки звенел от обиды – о подружках и улице можно было и не мечтать. Марина, обжигаясь, быстро ела и ложилась опять. А вечером, придя с работы, мать вытряхивала из ее наволочки недоеденный кусок лепешки, громко ругалась и выговаривала отцу.
 
В такие минуты Сонька ненавидела бабку еще больше – за эти ежевечерние скандалы матери с отцом, и за то, гости больше не приходят к ним, и за то, что нарушился привычный ритм жизни. Иногда бабка вылезала из постели и ползла в туалет. Она ползла по дорогим коврам на попе, подтягивая к себе непослушные ноги и Сонька, специально садилась на пол живой преградой, чтобы противной старухе было тяжелей и дольше ползти. Марина утыкалась в нее и глядя на внучку голубыми слезящимися глазами, беззубо улыбалась, как бы извиняясь за свою неловкость. Она огибала Соньку и молча ползла дальше, не слыша громкий шепот вслед: «Когда же ты сдохнешь, сволочь?» Она умерла только через три года во сне, в слякотный ноябрьский день и после ее смерти мать вытряхнула из-под матраца несколько сухих кусков недоеденной лепешки…
 
«Машина уже приехала, мне собираться?» - вывел ее из задумчивости голос соседки. Соня повернулась к открытому окну. Там, за окном была ранняя весна. Чирикали воробьи, пахло талым снегом и пыльной рамой. Сильной болью опять скрутило желудок. Она скрючилась, стараясь унять боль и лечь поудобнее. Боль накатывала и отступало как волны моря в далеком Крыму, лоб покрылся испариной. Соня «умирала» от боли, плакала и повторяла в такт накатывающей волне: «Господи, за что мне все это?»..