Эпизод 1

На часах было 7 вечера, она затаив дыхания ждала. Не зная точно чего именно, точнее боялась признаться, не могла сама с собой договорится. Этот звонок в одно и тоже время, а иногда позже, но непременно вечером. И голос, бархатный, глубокий, мужественно-нежный.

Он звонил просто так. И не было цели, и кажется никакого смысла, в таком нужном им звонке. Он говорил ее имя и по — долгу молчал. Она не прерывала длинную, монотонную, тишину, словно боясь перерезать тоненькую ниточку, соединившую их навсегда.

О чем он думал, о чем думала она?

В звонкой, почти оглушающей тишине, оба были готовы сойти с ума и это было лучшей наградой. Проходило время, он начинал говорить, долго и всегда проникновенно, по-особенному интеллигентно. Она нигде не слышала такой стройной речи, каждый эпитет был им старательно отобран. Откуда можно знать столько точных слов, когда нечего добавить и незачем возражать. Сколько книг он прочел, сколько фильмов видел, с какими людьми общался, чем жил? Он был цельным, настоящим, живым. Он брал за душу, вынимал ее, держал в руках и, казалось, наслаждался вертя ее в ладонях. Но никогда не бросал этот кусок теплой плоти, он возвращал ее на место, чтобы та ждала его рук: теплых, больших, нежных. Эти руки не могли причинить зла, они не могли дать больше, чем несколько минут счастья от соприкосновения с их кожей и эти минуты были вечностью, которая никогда не перетекала в реальность.

Проходил час, другой, они уже весело смеялись, звонко, переливисто не над чем конкретным. Им было легко и оба понимали что в голосах друг друга была жизнь, они ее -то и искали, но где-то там, в стороне, а не в друг друге. Он заразительно хохотал и перед ее глазами отчетливо вставали картины его хитрых, прищуренных, зеленых, как изумруды, глаз. Казалось, он так много всего пережил, понял и закрыл в себе, что только глаза выдают в нем настоящую мудрость.

Она никогда не просила сказать его этих слов - я тебя люблю. Она знала что это так и не требовала доказательств. Ей становилось страшно когда он хотел это произнести, словно тем самым он разобьет тысячу хрустальных стаканов и их осколки оглушат ее, а перепонки не выдержат. Она хотела, боялась, ждала и думала что он должен побороть этот страх за нее и сделать единственно-верный шаг. А он молчал.

В темноте, освещенной только фонарем комнаты, он долго смотрел на небо и никто не видел как ком подступал к его горлу. Никто, кроме нее не знал об этом, не чувствовал. Он любил ее за то, что она не просила его быть смелее, не кричала и не билась в истерике и это был так правильно и так похоже на них.

Чего ей ждать, кого? Кого ему ждать, зачем? Они оба знали что нашли родные голоса и такую понятную обоим тишину, которую боялись нарушить.

Светало. И когда первый луч показался на горизонте, она тихо сказала:’’Прости’’. Голос по-детски неуверенно дрожал, отнимая последние силы, еле сдерживающие, поток обжигавших ее гортань слез. Он знал что выразить словами ее боль нельзя, что она слишком сложная и независимая. Она изуродована свободой. Он боялся подрезать ей крылья. Она боялась, что проснется однажды и захочет вырваться из клетки, но не будет знать куда. В ее душе, голове, сердце пульсировала горячая, как лава кровь, казалось еще секунда и она захлебнется ею.

Он положил трубку.

Опухшие, красные глаза с трудом нашли кровать. Он лег на нее, чтобы не заснуть. Долго и внимательно смотрел на потолок и на тени от проснувшихся, проезжавших под окном поливальных машин. Резким движением он вскочил с кровати и открыл окно. В комнату ворвался свежий ветер, резкий, холодный, с запахом ее духов, ее тела. Он не скажет ей ничего, она слишком сложная, чтобы вот-так вот просто полюбить.