Вибрации родины. Дом. Часть вторая

Когда я уехала из Слободского, очень долго скучала. Но позже, после внезапной смерти мамы, а через 2 года папы, меня очень долгое время угнетало то, что моих родителей сжили со свету в 52 и 58 лет омерзительные чиновники, гонявшие их по парадным подъездам.

Долго не могла туда ездить, где от нашего дома, где мы все родились и от того, который мама начала строить, и меточки не осталось. Как будто нас всех выдрали с корнями и вышвырнули подальше с глаз и место заровняли, многократно проехавшись асфальтным катком. Не было вас тут! Пусто! Было больно. И когда я после смерти папы оформляла все документы, в каждой заштатной конторе мне вставляли палки в колеса! Каждый гонял как мог. Могу представить как они маму выгоняли до смерти по своим кабинетам.
Ходила мама, собирала справки. Знала, что в пятницу они уже были готовы, пришла, просит секретаршу-машинистку отдать бумаги.
- Приходи, Менчикова, в понедельник. Мне сегодня некогда тобой заниматься, все пороги тут опинала.
Мама в слезах ушла оттуда. Как прожить еще два праздничных дня в тяжком ожидании, какое решение вынесли по ее вопросу.
Было 21 апреля 1978 года - пятница. Надвигалась Пасха. Мама все перестирала, перемыла, перечистила. Все время слезы были на ее глазах. Их видно на фотографии, сделанной на Доску Почета за два дня до смерти. Что стоило той машинистке достать из кучки бумаг мамины документы, чтобы Пасха для нее стала действительно светлым праздником.
 
На неделе ближе к вечеру звонят на мамину работу из этой городской конторы:
- Передайте Менчиковой, чтобы за своими бумагами пришла! То бегала каждый день, пороги опинывала, а то вдруг перестала. Мне ее подпись в получении нужна.
- Не придет к вам больше Менчикова. До смерти вы ее затаскали.
- Чо такое? Где она?
- В гробу дома лежит, дожидается своих детей со всех концов света. Без них ее мать хоронить свою дочь не хочет.
Мама, умерев на Пасху, четыре дня стояла в мерзлом новом доме в гробу. Ждали тетку из Донецка, Толю из Черкасс, Ирину из Тюмени, Витю из Польши и меня из Австралии. Послали на "Собинов" уже несколько радиограмм.
 
***
Капитан, который на нашем судне замещал Сопильняка, не сказал мне о радиограмме. Он имел на это право. Капитану решать-извещать или нет о трагедиях, происходящих на родине в семье. Хотя раньше у меня был разговор с ним. Зашел разговор о том, что мне очень неспокойно на душе, как будто я жду какой-то беды. Это состояние не отпускало меня с декабря 77 года. Был апрель. 4 апреля мне исполнилось уже 24 года. Я тогда ему сказала, что сильная и для меня легче знать, чем жить в неведении и страдать от предчувствия беды. Оно не отпускало меня, жгло, мешало жить, дышать. 25 апреля 78г. у нас в Сиднее произошла смена капитанов- пришел наш. С ним пошли домой. Мы уже отошли от причала Мельбурна около 12 ночи.
 
В 2 часа ночи заходит в каюту вахтенный, будит меня. Сказал, что капитан вызывает на мостик.
 
- Славик, что случилось? Опять у пассажира из М2 что-то?- Был у меня такой неспокойный белогорячечный алкоголик, шедший из Сиднея к матери в Стокгольм. И он доверял только мне, предварительно рассказав, что я должна делать в случае его приступов.
Если с ним что-то случалось, я приходила и помогала с нашим врачом прийти в себя.
 
-Таня, Ник.Ник. тебя вызывает, я не знаю что там.
 
И прячет глаза. Вышел, чтобы я оделась. Повел через открытую палубу, хотя на мостик можно зайти изнутри. Оставил стоять на время и ждать, пока доложит капитану.
 
Океан тяжело и угрожающе вздыхает в темноте, как огромный зверь, то поднимая судно к звездам, то низко ввергая в пучину. Кажется еще чуть-чуть и пасть волн над головой захлопнется. Проглотят и не подавятся. Страшно. И ожидание зависло, как та волна... Наконец пригласили.
 
- Проходи,Таня
 
- С приездом Ник.Ник.
 
- Таня, что с твоей мамой?
 
- С моей мамой все в порядке! Почему Вы спрашиваете???
 
- Она умерла.
 
- НЕЕТ!
Этого не может быть! Моя мама молодая! Ей всего 52 года! Нет! Это ошибка! Это не моя мама, это чья-то! Может судно перепутали! Может не на "Собинов" посылали, может это "Соболев"! Есть такой сухогруз! Я по судоходству учила-помню!
 
- Нет, Таня, это твоя мама и твоя фамилия. Нет ошибки. Я 2 дня проверял. Зная тебя, решил сказать об этом сейчас.
 
Убеждая, он убил во мне всякую надежду на чудо. Не может быть, что три дня назад мама была! Ходила, дышала, плакала. Но была!!! А тут ее нет. Как такое может быть про маму???? Она просто должна!!! быть!!! Как жить, как дышать без мамы??? Не стало на Пасху. Как повернуть время назад??!! За что!? такую молодую???
 
В меня как будто электричество включили. Каждая клеточка жила своей жизнью и неслась в своем направлении, сталкиваясь с другими. Будто под кожей поселились муравьи и носятся их одного края в другой. Я не могла уложить в фразу черное слово "смерть" и доброе, живое, теплое слово "мама".
Не согласовывались они.
Никак.
 
Ник.Ник. старался как-то поддержать меня, сказал, что у него тоже отец умер и он тоже не смог быть на похоронах, хотя судно стояло в Одессе. Ему не позволили сойти на берег, потому что таможня уже закрыла границу. Не дали сыну проститься с отцом. Он стоял на мостике и, глотая слёзы, смотрел в ту сторону, где был его дом.
 
Я тогда сделала такую глупость, что мне до сих пор стыдно.
 
Сказала, что мне только 24, а ему уже 36. Это хорошо, что он понимал, как это - терять родителей, простил, вернее постарался не обратить на это внимание.
 
В любом возрасте тяжело терять родителей.
Черное Горе трощит всё.
Ты раздавлен и умер тоже.
Только оболочка ходит и делает что-то.
 
Потом происходит частичное воскрешение. Но это занимает долгое время. Всю Жизнь...
 
Капитан объяснил, почему он не сможет отправить меня в Союз на похороны, сказал, что может освободить на время от работы.
 
- Нет. Кто же за меня работать будет? Девочки не виноваты в том, что у меня такое... Не надо никого, я сама справлюсь. Никто не должен больше работать только потому, что у меня горе.
Я не замечала ни людей, ни времени, ни событий, которые происходили вокруг.
 
Через пару дней стала замечать, что вся одежда как-то странно висит на мне. Была в лазарете, встала на весы, оказалось, что потеряла 10 кг за 3 дня.
 
***
 
На память о турбоходе в конце круиза фотографы из СТС делали прощальные фотографии с нами в национальных костюмах.
Марк всегда просил меня, чтобы я была на съемке, почему-то наши туристы охотнее фотографировались со мной и потом забирали фотографии. Я это всегда делала с удовольствием. Не пропускала ни одного прощального ужина.
 
Но со смерти мамы я перестала сниматься. До 40 дней я даже придумать не могла, чтобы я надела что-то цветное. Марк и его партнер француз много теряли в деньгах. Имя француза забыла уже, но они с Марком очень сопереживали. Поплакали вместе со мной...
В самом конце рейса в Саутгемптоне (Англия- судно было зафрахтовано известной фирмой Кунард Трэвелинг Компани) они долго прощались. Говорили очень много добрых слов. (У меня сохранилось много фото с австралийцами, англичанами). Во время моего траура они ждали, когда я отойду, старались поддержать, когда видели на вахте. Нам не разрешалось даже разговаривать долго, сразу же могли обвинить в измене родине, а в невахтенное или нерабочее время боже избавь, чтобы кто-то увидел около тебя кого-либо из Stuff или туристов. Ссадили бы за первым поворотом в Индийском океане.
 
***
Долгое время мне просто не хотелось ехать в Слободской. Это не город-колыбель, это город-кладбище, куда очень рано власти переселили моих родителей. А с какой душой на кладбище едут?
 
Был у нас отчий дом, куда всегда тянуло. Он светил нам своими теплыми окнами...
От него как от строения и меточки на земле не осталось, чтобы можно было вернуться, дернуть за веревочку верхнего западка в ограде, повернуть кольцо нижней щеколды, пройти по дорожке к крыльцу, заглянув слева в кухонное окно,слегка приподнявшись на цыпочки,подняться на 3 широкие ступени лестницы крыльца, которую мы постоянно мыли, скобелем выскребая доски добела, пока не покрасили охряной краской. Крыльцо тоже было на задвижке, открывающейся при помощи простой, согнутой из толстой проволоки уклюжины - крюка. Сразу с крыльца надо было зайти в дверь налево, пригнувшись ступить в сени, сделав 3-4 шага,нащупать рукой на левой стене широко расставившую свои концы, полукругом оттянувшуюся от полотна двери тонкую чугунную скобу и потянуть на себя дверь, обтянутую мешковиной с утеплителем. Опять пригнувшись, переступить высокий порог, на котором я любила сиживать и смотреть на огонь, бушующий в подтопке. Мама меня гнала оттуда, закрывала дверцу печки.
 
- Нечего на огонь пялится. Не сиди на пороге! Нельзя.
 
А меня тянула стихия огня. Так же как и воды. Глаз оторвать не могла от пляшущих языков пламени, которые жадно облизывали, а потом съедали ладные поленца березовых дров, оставляя после только золу.
 
Может оттого, что уехала я в 18 лет, тосковала по дому сильно, вспоминала часто, поэтому могу по памяти рассказать о том, где какой дом стоял, какие ассоциации вызывал у меня, кто жил там, как выглядел, чем занимался. Память бережно хранит образы, запахи, цвета и формы той, давно ушедшей жизни. Пока мы живы, мы храним для чего-то воспоминания. Уйдем мы и кто будет помнить, что кто-то был изумительно красив, пел или плясал так, как никто не мог, был в чем-то непомерно талантлив. Кому это надо, чтобы мы пришли из тлена в этот мир гОлы, создали что-то (или разрушили- у кого какая миссия) и ушли в тлен так же голы, оставив созданное или разрушенное тем, кого мы вырастили, для кого старались сделать что-то. Они тоже, как и предки наши, уйдут, ничего не забрав с собой. Кому-то это нужно, заставлять нас, чтобы мы учились, трудились, переживали, к чему-то стремились, а результат для всех один - погост. Что-то я ушла в минор. Простите.
 
Уже никогда я не смогу окунуться в тот мир, где мама по воскресным утрам поднимала нас четверых на блины да оладьи. Это было ее воскресной традицией. На столе, застеленном домотканой скатеркой в мелкую красную с синим клеточку, два узкие полотна которой соединены посредине мережкой из тканого на коклюшках кружева, стояли наши вятские разносолы. Груздочки, порезанные с луком и заправленные постным маслом, а если не пост, то сметаной, сладкая ледяная вода, растопленное масло, яйца всмятку, варенья, соленья, лук толченый, сметана и молоко. Если это лето, то зеленый лук с укропом, присоленый и толкушкой притоптанный и приправленный постным маслицем.
 
Мама, не спавшая всю ночь, ходившая за тестом, как за малым дитём, стояла у печи, оперившись на сковородник и ждала, когда на сковороде начнут подниматься с коричневатыми пятнышками-веснушками оладушки или блины. Иногда в тесте запечётся тонкий уголёчек, отскочивший от потрескивающих в зареве усталого огня поленьев. Мама низко поклонится челу печи, чтобы вытащить испечённое и сунуть туда только что налитые оладьи. С пылу-жару она, подхватив за кончик двумя пальцами оладью, широким жестом шлёпала ее на ту стопку, что была с краю. Когда мама стояла у печи, пламя огня освещало ее лицо - молодое, доброе, красивое.
 
Трое из нас садились на лавку под божницей, а один на табуретку или стул, приставленный к столу с краю. Никогда не садились на папин стул, стоявший напротив божницы спинкой к окну,выходившему в ограду, если он был дома. Мне нравилось подменить маму, показать ей, что я тоже могу, так же как она, ловко подцепить сковородку сковородником и поставить около сгребенных вправо, переливающихся на черном красными сполохами прогорающих углей.
 
Мы наедались до отвала, перемывали все и шли по своим делам. Зимой любили кататься на лыжах, просмоленных папой в подтопке, намазанных лыжной мазью, чтобы можно было легко слететь с Кропачевских гор. Туда еще дойти надо было. Иногда там играли в заказы, съезжая между сосенками и елками. Как не боялись шею свернуть, а главное, как наши родители не боялись нас отпускать на эти кручи? Или мне они только казались такими высокими? Мне приходилось играть с мальчишками, потому что девочек моего возраста на Зимовке было раз-два и обчёлся. Я да Римка Колпащикова - огород через забор. Почему-то их приземистый домик посредине огорода звали банькой. И дом Авы Григорьевой тоже посреди огорода называли банькой.
 
Мы бегали по рвам, что около "Металлиста", что стоял на угоре недалеко от излучины Вятки и Спировки, катались на санках, а когда была маленькой, папа прикручивал палочками к валенкам коньки-союзки, находил полянку чистого льда на Спировке и показывал, как надо кататься. Наша Зимовка стояла чуть обособленно от города. Мы жили на угорчике за Спировкой, с которого в детстве катались на санках. Спировка была тихой и смирной речушкой зимой, летом и осенью, но опасной по весне. Я обожала разливы. Половодье. В это время не могла сидеть на месте. Воздух был другой, звал в дорогу, волновал и толкал на авантюры. Например на самую простую - катание на лодках в паводок. Были лодки у Докучаевых и Платуновых. Но как-то один раз папа пришел на лодке со Стекольного завода по Вятке и мы скакали от радости, что у нас тоже есть! Кто-то дал ему на время. От весел волдыри вспухали на ладонях. Но нам ли быть в печали от каких-то пухырей, когда тут открывается такая возможность - пуститься в самостоятельное плаванье! Мы обходили все, чего можно было достичь на лодке - все лесочки, поднимались вверх и спускались вниз по течению. Обходили по периметру залитый Монастырский луг, опускавшийся вниз от угора, где стоял "Металлист", заплывали в лес, что скрывал от глаз Александровскую дачу. Туда нас тоже носило каждое лето. Нам только не разрешалось уходить на веслах дальше луга. Там начиналась Вятка и нас могло унести сильным течением, никто бы не помог. Каждое половодье кто-то тонул.
 
Память хранит столько всего. Образы людей, населявших Слободской, дома, которых уже нет, деревья, даже выбоины на дорогах, траву, что росла на Зимовке, трещины в асфальте на Советской, половицы деревянных тротуар, по которым ходилии в мороз и в жару...
Летом нас часто уносило на Александровскую дачу. Были у нас в старину такие предприниматели, основавшие спирто- и пивоварение. Основателем дела был отец, после его смерти братья не стали делить наследство, а согласились вместе управлять им. За нашей Зимовкой шла нижняя дорога по-за "Металлистом" (бывшим колокольным заводом Бакулева), по крутому угору старая нижняя дорога спускалась по краю заливного луга, миновав бывшее Бакулевское производство, огибала его и, теряясь в высоких болотистых травах Монастырского луга, изгибом вползала в лес.
 
В волглой прохладе, настоянной на аромате трав, цветов и смолы, растопленной солнцем,и застывшей на блестящей розовато-коричневой коре сосен янтарными слезами, сопровождаемые звонким свистом птиц, мы - зимовской ватагой доходили до Александровской дачи.
 
Меня всегда впечатляло это строение. И когда я читаю книги русских писателей, я часто представляю действия и героев именно в интерьере этой дачи.
 
Там одно время жили удмурты - муж с женой, которым нелегко приходилось преодолевать погодные и природные преграды и зимой и по весне. Зато лето сполна воздавало за все перипетии. Было ли это их работой или им негде было жить и город дал им это жилье... Не знаю.
 
Внутри я бывала только один раз очень маленькой и ничего особо не запомнила. Только помню, как на веранде ветер лениво играл с кисейными шторами, они то раздувались как белый парус, то устало опадали.
 
Мне сейчас больше чудится, чем помнится, что там плетеные из лозы кресла и стол, увенчанный самоваром, а вокруг него в танце старинные чашки в глубоких блюдцах. Стеклянные затейливые розетки, выдутые местными умельцами стеклодувами, наполнены земляничным вареньем, аромат чая из душицы и зверобоя плывет над столом...
 
Время лениво откукивается механической кукушкой, высовывающей свой нос каждые полчаса, чтобы убедиться не доползли ли гири до пола. Лениво жужжат мухи, кружась медленным хороводом вокруг подвешенной к потолку керосиновой лампы, которую к вечеру зажгут и она будет мягко очерчивать круг света, делая все углы еще темнее...
Слышно радостное ржание подкативших лошадей, что наконец-то они будут рассупонены, напоены и отпущены в луг на сочную траву...
 
Но... Это только чудится... Узнала недавно, что дачу кто-то сжег... Кому мешала??? Ушла красота и история дымом...
 
Не смотря на то, что дома нашего нет давно на земле, и живем в разных частях света,- наша семья,- старшее поколение которой изрядно поредело, мы все равно вместе.
Родители, бабушка заложили в нас чувство родни, родства, единения на всю оставшуюся жизнь. Мы знали всех своих троюродных братьев. Потому что в детстве часто встречались на семейных праздниках. И дети наши такие же как мы. Выросло новое поколение. Мои двоюродные племянники все знают и меня и сеструхи, конечно же брата. Живут в одном городе. Когда я смотрю на них - девушек и молодых мужчин - внуков наших родителей - образованных, красивых, стройных и высоких, как все Менчиковы, гордость за них разрастается как огромный пурпурный пион, заполняя меня до краев. Родители оставили по себе нас и наши росточки - наших детей. Они оставили на земле добрую память. Доброе мудрое поколение, у которых уже родились дети, наши ненаглядные внуки и внучки.
Может они там видят нас и радуются?