Слободское кладбище

Место, где расположен красивый кладбищенский ансамбль, растянувшийся вдоль дороги на более, чем километр, куда входят Троицкая церковь и широко раскинутые ею два крыла кладбища, было когда-то за городом. Ближе к Демьяновской Слободе, что за речкой Пятерихой. Постепенно Демьянка присоединилась к вытягивающемуся вдоль Вятки городу. И кладбище оказалось чуть ли не посредине Слободского, немного смещенное к югу.

 
С самого раннего детства я помню наше старинное кладбище, расположенное на главной улице. Когда бы мы ни приходили на могилу деда, обложенного с обеих сторон внуками-младенцами, родившимися до меня братом и сестрой, я всегда находила себе там занятие. Рассматривала кресты, старинные плиты, цветы на могилах. А как научилась читать, старалась запомнить где и кто лежит. Сколько лет было человеку на день смерти, иногда придумывала какую интересную жизнь, оборванную на полувздохе, прожил этот человек. До сих пор в памяти сохранилось расположение могил. Любила ходить на другую, более старинную - дальнюю часть кладбища. Она была полна вековых захоронений с очень нерусскими фамилими.

Троицкий Храм разделял кладбище на две части. Слева более поздние захоронения. Недалеко от стен храма могила нашего деда.
На Слободском кладбище нашли упокоение не только слобожане, но и многие ссыльные из разных уголков Европы.
Кого только к нам не ссылали. Разных именитых архитекторов, поэтов, писателей. В Слободском помню дома, где жили ссыльные Герцен, Салтыков-Щедрин, Ян Райнис, Гриневский -отец известного писателя Александра Грина, рожденного у нас...
 
В середине XIX века в вятскую ссылку прибыли участники польского восстания. По числу ссыльных повстанцев -53 человека - Слободской был после Вятки.
 
Жизнь ссыльных поляков в городе была нелегкой. Голодали, не могли устроиться на работу. Чужих, как и везде, слобожане принимали с неприязнью.
Слободской помнит имена трех польских врачей – Б. Андржеевского, З. Янчевского, С. Жджарского.
Лечить ссыльным врачам запрещалась. Несмотря на запреты, они все равно принимали, не могли отказать нуждающимся, врачей не хватало, и больные к ним шли, ехали из деревень, пренебрегая местными.
 
По доносам слободских врачей началось трехлетнее следствие по обвинению ссыльного доктора Б. Андржеевского, что он лечил. И вылечивал больных. Андржеевского оправдали.
 
Земская управа, ходатайствуя о назначении его уездным врачом, писала, что «по знаниям своим он мог бы быть достойным земским врачом, может быть, одним из лучших в Вятской губернии». Однако, не смотря на все заслуги по сохранению жизней русского народа, после освобождения от общего надзора, Андржеевскому все равно не было позволено поехать домой повидаться с родными. До самой своей смерти в 1874 году он служил уездным врачом Слободского. Его прах покоится на нашем кладбище.
 
О большой любви и уважении слобожан к Андржеевскому -бывшему политическому преступнику - говорит некролог в газете «Вятские губернские ведомости» - наши люди не разбрасываются похвалами по отношению к врачам, а особенно в те годы.
 
В 1872-1877 годах слободским уездным земским врачом был польский ссыльный Станислав Жджарский. Он участвовал в работе III съезда врачей Вятской губернии в 1876 году.
 
Наш город славен еще одним врачом-кардиохирургом, выдающимся ученым с мировым именем Александром Николаевичем Бакулевым.
 
В городе было много ссыльных образованных поляков. Они брали с собой в ссылку важные для них книги. Так у нас в Вятке и в Слободском пополнялись библиотеки.
 
Одним из жертвователей 1895 г. был Казимир Нивинский. Он подарил вятской библиотеке книги П.П. Хохрякова "Аффекты с психологической точки зрения", "О происхождении человека с психологической точки зрения и критика эволюционной морали Спенсера". В библиотеке уже была книга П.П. Хохрякова "Заметки о мировом суде". Как поляк был связан с вятским просветителем?
 
Студент Киевского университета Казимир Нивинский был выслан в Слободской в 1866 г. за участие в польском восстании. В 1870 г. он решил навсегда остаться в Вятке, женившись на красавице Надежде Хохряковой, дочери мирового судьи города Слободского Павла Петровича Хохрякова. Они обвенчались в Слободском Вознесенском соборе 18 мая 1871 г. Родителей и свидетелей при этом венчании не было. Не могла семья смириться с принятым решением дочери связать свою жизнь с поднадзорным чужаком.
 

-могила Хохрякова, только разглядывая фотографию и разобрав фамилию, поняла, что это о нем я только что написала - как странно все сошлось. В 2006 сделала случайно фотографию понравившегося и сохраненного более века памятника-креста, а сейчас -тоже случайно, нашла строчки о событиях в его жизни. Для надворного советника брак дочери с ссыльным мятежником был неприятным событием. Много переживал. В 1894 году Павел Петрович умер.
 
Вот такая невыдуманная история одной слободской драмы.
Сколько счастливых или сломанных жизней, неосуществленных мечтаний и желаний, несвершившихся планов погребено под плитами и крестами нашего кладбища. Время упокоило всех и всё, страсти улеглись. Заземлились.
 

Приходя с родителями на кладбище в Троицу, когда все слобожане -нарядные, солнечные, с бельевыми корзинами снеди на плече, огромным мощным потоком устремлялись на родные могилы, я бывала подхвачена вихрем всеобщего возбуждения и, как только мы вливались в этот поток, во мне поселялось праздничное настроение. Вся наша семья, возглавляемая и сплачиваемая бабушкой, со всех концов города стягивалась на кладбище. Помянув деда и всех родных, ватрушками и слойками, запив мамину стряпню лимонадом, я начинала бродить вдоль могил. Страха не было, потому что весь город перемещался на кладбище, заполонив его яркими пятнами. Могилы были застелены полотенцами, скатерками-самобранками и облеплены родственниками, проводившими там целый день Троицы - с утра до захода солнца.
Старое кладбище мне нравилось,
[/img
 
Я ходила зачарованная, не могла оторвать взгляда от кладбищенского узорчатого перевито-ромбовидного кованного забора, увечивающегося небольшими копьями, на которых, если успею дотянуться-докарабкаться по ромбам, любила повиснуть, пока родители не видят...

Млела от тонкой кружевной ковки на крестах, любила разглядывать все детали соединений железных кружев крестов тысяча восемьсот какого-то года. Было интересно читать надписи на старинных, каменных надгробиях, покрытых где ярко-зеленым, где рыжеватым, выгоревшим на солнце шелковисто-плюшевым мхом. Я была среди людей, но их не замечала, вокруг меня образовывался свой мир, заполненный образами, мыслями, незримо отгороженный от внешнего. Моя маленькая душа тогда вытягивалась от какой-то генетически заложенной боли в тонкую звеняще-поскуливающую струну. Было очень жаль всех тех, давно ушедших, что они пожили на этой земле так мало. Сама боялась смерти. Но все равно ходила и разглядывала - очень хотелось все рассмотреть, прочитать и запомнить-запомнить! Навсегда. Каждый крест, каждую плиту - от них веяло духом старины, стилем жизни того, ушедшего в никуда времени. Кладбищу уже века два с половиной-три, но, слава Богу, что ни у кого не хватило дури сравнять его и что-нибудь выстроить.
 
Не так давно нашла фотографию нашей кладбищенской ограды, сделанной в Слободском.

Была благодарна, что кто-то увидел, разглядел и захотел запечатлеть ту же самую, подмеченную мной с детства, простую красоту каменных столбов -вековых стражей кладбища. В один из своих приездов пошла на кладбище и сфотографировала те кресты и памятники, что мне были интересны в детстве, они стояли вдоль дороги, проторенной посреди кладбища к Троицкому храму. В мое время в храме был архив.

При мне дорога была более узкой и не такой прямой.
 

Молчаливые каменные столбики, аккуратно-искусно, выложенные слободскими каменщиками, стоят по стойке смирно уже не один век, как ошеломленные (в шлемах-шеломах и сброшенные с коней), выстроенные по ранжиру, воины. Они, как верные стражи, которых ничем не свернешь с места, охраняют покой душ наших слободских предков.

 
Для меня старое кладбище было не столько местом скорби, сколь мне там было интересно. Может потому что почти с рождения меня вначале носили, а потом водили туда и кормили всякой вкусной стряпней, показывая и рассказывая, что вокруг меня древняя красота, а может оттого, что весна 1945 года, когда не стало сорокатрехлетнего деда, была очень далека от меня, и моя сестра Таня, брат Витя умерли тоже до моего рождения. Долго-долго не знала я, что мои родители оба очень рано поседели, когда младенцами умерли один за другим их годовалый сын Витя и шестимесячная Таня. Позже- только после невзначай брошенных бабушкой слов, догадалась я о причине ранней седины, сопоставив даты.
 
Скорбели и ничего не говорили. Не могли. Только помнили. Всегда. Смерть каждого из их малышей была для них непроходящей болью. Поэтому они нас с братом назвали их именами и тряслись над нами из-за каждой болячки. Папа сказал, что у них были Таня и Витя. И они будут. Сказал, что все счастье, которое умершие дети не испытали, перейдет к тем, кто будет носить их имена. Мы с Витей родились так же близко друг от друга, как они, через 20 месяцев.

 
Кладбище для меня было таким же притягательным местом, как наш музей. Только под открытым небом. На плитах можно было увидеть имена, которые уже не встречались. Устарели. А ведь для кого-то молодые родители выискивали то единственное имечко, что было милее всех, кто-то жизнь прожил под таким. Был любим, и кто-то любящий образовывал ласковые прозвища от этих необычных для нас имен.

Кладбище было местом поминовения и повиновения определенным правилам. Самое первое правило, что я запомнила - ничего нельзя нести с кладбища в дом. Наше старое кладбище во время моего детства было местом встреч на родных могилах в Троицу.

Красивая круглая часовенка Иоанна Предтечи около самого входа, расположенного с угла, тогда служила пивнушкой. Чего только не придумывали коммунисты, оскверняя святые места, чтобы как можно глубже сделать рану в сердцах верующих слобожан.
 
А о том, что слобожане были всегда таковыми, говорит большое количество церквей и монастырей, высящихся, тянущихся куполами-защитниками в дореволюционное небо в нашем купеческом городке. На 1700 жителей 9 храмов и 2 монастыря! Каждый пятый житель Слободского был купцом. Это за счет их трудолюбия, их кошельков развивался и хорошел город, на их пожертвования строились белокаменные храмы. Истово верили в Бога. И теперешние слобожане - богобоязненны.
 
Город преображался, строились здания, которые до сих пор являются лицом города.
 
В 1833 году городским купечеством и мещанским обществом было принято решение с 10% годовых Анфилатовского банка на Красной площади города построить каменный Гостиный двор.
На что последовало Высочайшее соизволение. Проект Гостиного двора был утвержден в 1835 году Главным управлением путей сообщения и публичных зданий. Архитектор – Гейденрсих.
 
«25 июня 1839 года в День Рождения Его Императорского Величества Царствующего государя Императора Николая Павловича заложен общественный Гостиный двор с высочайшего разрешения на 10-летние проценты с капитала Анфилатовского банка Городским Головой Николаем Косаревым и строителями от городского общества с молебствием и торжеством».
 
В июле 1839 года строителем Гостиного Двора, что стоит в центре города до сих пор, вместе с Иваном Громозовым был назначен Прокопий Ворожцов.
 
Прокопий Дементьевич Ворожцов – отец первого городского врача – Прокопия Прокопьевича Ворожцова, похоронен рядом с могилой своего сына. Оба погибли, заразившись во время эпидемии, поразившей Слободской.
 
В нашем городе жил Анфилатов Ксенофонт Алексеевич (1761-1820)- вятский купец 1-й гильдии. Первым из русских купцов начал торговать с Северо - Американскими Соединенными Штатами. В 1806 году шхуна "Иоанн Креститель", снаряженная Ксенофонтом Анфилатовым, отплыла из Архангельска в Америку, через год благополучно вернулась с товарами, в 1809 году К.Анфилатов основал в Слободском первый в России общественный банк.
Главная улица города, на которой стоял наш дом №2, раньше называлась Анфилатовской.
 
Совсем недалеко от нашего дома, на высоком угоре над Спировкой и Вяткой стоял Бакулевский завод. Братья Бакулевы - династия слободских колокололитейщиков. В 1793 году основан колокололитейный завод Никиты Бакулева (современный ремонтно-механический завод) по отливке колоколов и на протяжении двухсот лет, в семи поколениях, вели заводское дело. Наши слободские колокола разливались своим чистым звоном над многими звонницами городов русских.
 

 
Прах колокольных дел мастеров тоже покоится на нашем кладбище. Сколько талантливых умнейших, воспитанных людей покоится на нашем старом кладбище. Они очень много сделали для того, чтобы город имел свое лицо, отличался архитектурой, манерой поведения, начитанностью граждан.
 
Дед всемирно известного композитора Чайковского жил в нашем городе.
В январе 1795 г. Пётр Федорович был назначен городничим города Слободского. В метрической книге Вознесенского и Екатерининского собора от 20 июля 1795 г. есть запись в разделе «О рождающихся»: «Находящегося города Слободского в должности городнической Петра Федоровича Чайковского сын Илья».
 
Наш город изменился, появились иностранные вывески. Он должен соответствовать требованиям подрастающих слобожан, не должен застывать во времени. Хотя оно у нас все равно шло и идет медленнее, чем везде.
 
Город растет, молодеет или старится вместе с нами. Только его возрастные изменения происходят в другом временнОм измерении, не как наша человеческая жизнь. В изменившихся чертах дорогого сердцу городка детства нам все равно хочется увидеть и разглядеть в деталях то, что хранит наша память. Мы все еще помним тот тихий, очень зеленый с сохранившимися купеческими домами город, что соответствовал нам от рождения, детства, юности. Он изменился...
 
Но и мы тоже изменились. Время расписалось не только на улицах города, но и на наших лицах и фигурах... Если посмотришь в зеркало, то не увидишь там ту худенькую восторженную девчушку, стоящую в центре города в очередь за мороженкой, что накладывали в вафельный хрустко-ломкий стаканчик из больших металлических кругло-длинных бачков-кассет, хранимых в обломках льда, или ту малышку, что роняя в пыль росинки боли и детского горя, капающие с ресничек, вытирает от крови ободранные только что коленки сорванным листком подорожника или лопуха.
 
Отраженная в зеркале будет стоять взрослая, может быть плотная, может грузная, а может все еще тонкокостная, стройная женщина, умудренная жизненым опытом, прорисованным на ее лице бороздками морщинок. Вся эта мудрость будет в ней очень зримо просматриваться. И только смежив веки, можно вытащить из закоулков памяти образ девочки из далекого детства, которая несясь на Троицу домой от бабушки вся красивая, нарядная в красном с белым мелким горошком штапельном струящемся платьице, вдруг спотыкается и летит с тропинки прямо в яму с крапивой, откуда не так просто выбраться из-за железяк, на дне этой ямы. До сих пор помню, как по дороге домой и на кладбище целый день было больно. Всё худенькое тельце было в волдырях от крапивного ожога. А бабушка еще приговаривала, слегка щелкая по затылку:
-Говорила тебе, загниголовая, смотри под ноги, да не лети быстро. Вот теперь всю жизнь помнить будешь, что тише ходить надо.
С трех лет помню. Но тище не ходила.
 
Как бы хотелось вернуть время вспять, чтобы все были живы, чтобы мама, завидев на дороге одного из своих ненаглядных, бежала навстречу открывать ограду... Не выдержало материнское сердце разлуки со всеми четырьмя. В феврале уехала из дома Ирина, а в апреле не стало мамы. Рано ушла из жизни. И вслед за собой вскоре увела папу. На новое кладбище. Старое больше не принимало к себе жильцов на вечное поселение.
 
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
 
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
 
Путешествие в обратно
Я бы запретил...