Рассказ на продажу

Уже само начало истории было необычным: я написала книгу. Самую настоящую книгу, с главной героиней  и бурлящими вокруг неё страстями. Книгу, объёмом почти в десять авторских листов, или в триста восемьдесят шесть тысяч знаков с пробелами. Конечно, это были не четыре тома «Войны и мира» и даже не один том «Божественной комедии», но на издание в мягком переплёте, в каком выпускают дамские романы и детективы, вполне хватило бы.
 
Но главным было не доведение рукописи до необходимого печатного минимума, я вообще не думала об объёме книги, сочиняя её. Я написала эксклюзивную вещь – историю женщины, усыновившей ребёнка. Получилось нечто среднее между дневником, записками сумасшедшей и модным нынче социально-провокационным романом.
 
Я давно мечтала написать книжку. В детстве я писала стихи, они были нескладные и примитивные, но я почему-то не стеснялась их тогда, как стеснялась бы сейчас, и даже одно стихотворение про весну послала в журнал «Пионер». Разумеется, меня не напечатали, но мне, вопреки всем порядкам о нерецензировании и невозвращении рукописей, прислали ответ, в котором похвалили первую строчку стихов о подтаявшем на крыльце снеге, посоветовали избегать расхожих штампованных фраз и пожелали успехов в будущем творчестве.
 
Я до сих пор помню большой, почти с альбомный лист, фирменный конверт с названием журнала, отпечатанным жирными красными буквами, и свой безумный восторг при обнаружении этого конверта в почтовом ящике. Мне хотелось тогда бежать по улице с этим письмом в руках и показывать его каждому прохожему. Ответ сотрудника московского журнала стал для меня невыносимым счастьем, почти Нобелевской премией.
 
Потом были юношеские стихи о любви, вернее, о её ожидании и желании полюбить. Они были несравненно лучше, не такие корявые и надуманные, как в детстве, но у меня уже хватала ума не вытаскивать их из своего альбома провинциальной барышни на столичный литературный суд.
На первом курсе филологического факультета мы объединились, несколько писак-самоучек с амбициями непризнанных (пока непризнанных! ) гениев. Сначала мы просто показывали друг другу свои стихи и прозу, а потом непреодолимая потребность поиска новых и новых читателей (и почитателей!) подкинула нам одну идею: создать свой журнал. Самый настоящий, литературный, рукописный журнал под названием «Авантюра». Если кто-то ещё сомневается, кто придумал такое название, скромно потуплю глазки и признаюсь: это была я.
 
Поначалу всё шло просто прекрасно: эпатажное название, девиз для журнала из Франсуа Рабле (ах, это раннее французское Возрождение!) и целая куча литературного материала на выбор. Да, кое-что ещё о моей скромности: я претендовала на пост главного редактора журнала.
А потом всё заглохло, нам было по восемнадцать лет, и мы все были слишком увлечены собой и своим творчеством, чтобы переписывать и править чужие стихи и рассказы.
 
Я ушла с филологического, поступила на экономический и потом много лет если что-то и сочиняла, так только пояснительные записки к бухгалтерским балансам и запросы в налоговую.
 
Моя жизнь очень изменилась с появлением в ней чужого ребёнка. Именно чужого, потому что время летело неумолимым галопом, а ребёнок упорно не хотел становится родным. Когда я впервые это поняла, я испугалась. Я стала анализировать ситуацию, раскладывать её на составляющие, чтобы было удобнее решать проблему по частям. Я начала по косточкам обсасывать и разбирать и свои поступки, и поведение ребёнка. Я искала выход и нашла его: я написала книгу, где подробно расписала нашу совместную с ребёнком жизнь, чтобы посмотреть на неё как бы  со стороны и увидеть в ней то, чего не видно изнутри.
 
Как учёный не всегда сможет предугадать, какой продукт на выходе он получит в результате своих опытов, так и я, начинающая писательница, не могла себе представить, что в конце концов выйдет из-под моего пера. Я затевала совершенно невинное описание нашего быта: горшки, болезни, кастрюли, слёзы и капризы, а у меня получился гневный социальный протест против беспредела властей и бесправия приютских детей. Я хотела казаться себе тётушкой Лаской в белом чепчике и накрахмаленном переднике, хлопочущей на кухне возле кастрюльки со сладкой кашей для ребёнка, а увиделась чуть ли не Женщиной-Свободой на баррикадах, сошедшей с картины Делакруа.
 
Но книга была закончена, и я стала искать издательство, которое бы её напечатало.
Я знала название одного питерского издательства, специализирующегося на выпуске интеллектуальной литературы, но я не могла найти его электронного адреса, чтобы сбросить им свой текст по электронке. В Интернете я разыскала сайт этого издательства, но там не было никаких рекомендаций по приёму рукописей от новых авторов. Вообще, полазив по сайтам всевозможных издательств, я удивилась, насколько разнятся требования к авторам. Одни просили заполнить творческую заявку, другие снисходительно предлагали представить им на рассмотрение первые три главы книги. Но общий тон обращений к желающим издаться был таков: вложите в конверт с вашей белибердой пятьдесят долларов, а мы ещё подумаем, стоит ли с вами связываться.
 
Только одно издательство разместило доброжелательную информацию для своих потенциальных авторов и украсило свои пожелания о сотрудничестве тёплыми словами. Но это было очень крутое издательство, оно печатало Дарью Гонцову и Татьяну Бустинову, и мне было бы неловко, если бы в этом калашном ряду указали на моё свиное рыло.
 
Пока мы переподключали Интернет, пока настраивали собственный электронный адрес – короче, прошло почти два месяца, прежде чем я всё-таки решилась набраться наглости и отправить книгу в единственное лояльное, как мне показалось, издательство.
 
Да, моя книга не похожа на детективы Гонцовой и Бустиновой, да, она не такая, как их произведения, но она не хуже их, просто она другая. Конечно, я признаю: у меня никогда не хватит извилин, чтобы сочинить детективный роман, зато до сих пор ни у кого не хватило смелости написать правдивую историю усыновления ребёнка.
 
Моя книга талантлива и оригинальна. В ней трагичное разбавлено смешным, а назидательность перемешана с сомнениями. Это лучшая книга на свете, и уж в этот раз я получу за неё настоящую Нобелевскую премию. И мы купим домик на берегу океана, и я буду продолжать писать свои книги.
Писательство захватило меня бесповоротно. Свою книгу я писала довольно долго, месяцев восемь в общей сложности, работая над ней не каждый день и даже не каждую неделю: то ребёнок болел, то на работе квартальный отчёт, а то не было подходящего настроения. Это сейчас я уже не ловлю вдохновения, а оно само приходит ко мне, лишь только я сажусь за письменный стол.
 
Мне очень нравится сочинять. И я окончательно разочаровалась в своей работе главным бухгалтером. Я даже вычитала в одном журнале умный диагноз: профессиональное выгорание.
Ответа из издательства на мою книгу пока не было, и я решила попробовать временно писать женские рассказы. Всё было очень логично и объяснимо: не факт, что мне удастся быстро издать свою книгу, получить заказ на её продолжение и законный авторский гонорар. Вероятно, мой опыт писания социально-провокационных романов какое-то время не будет востребован. А моя душа требовала продолжения праздника сочинительства так же, как и тело требовало пищи и одежды, а совесть и чувство долга – оплаты коммунальных услуг и ежемесячных взносов по ссуде. Чтобы найти компромисс, я должна была писать то, что можно наверняка продать. Наверное, лучше всего у меня получится женский роман. Вот я и потренируюсь на женских рассказах, чтобы потом написать роман. А рассказы я предложу в областные газеты, у меня была одна из них на примете, то ли «Сверстница», то ли «Горожанка», там как раз всегда печаталась художественно описанная история любви со счастливым концом.
 
Я даже не ожидала, что это будет так увлекательно: писать рассказы о любви. И тем более на продажу. Это только на первый взгляд кажется, что сложно придумать сюжет, героев, выписать диалоги и концовку. Рассказ о любви – это лёгкое облако летних грёз, это покрывало, сотканное из тёплого осеннего тумана, или вкус растаявшей на губах первой снежинки. Это рассказ-настроение, рассказ-мечта, рассказ-подарок. Он пишется легко и весело, он светлый и тёплый, добрый и наивный. Но не убогий и примитивный, как может показаться со стороны.
 
Я обратилась в редакцию газеты с просьбой печататься, когда у меня уже было готово несколько рассказов. Я писала об осени, о собаках, о девчоночьей дружбе, о журавлях в небе и синицах в руках, о знакомых зелёных глазах и маленьком шрамике над левой бровью.
 
Мне очень понравилась женщина-редактор. Она настолько искренне похвалила мои рассказы, что я подумала, что она сама что-то сочиняет, может быть, тоже рассказы на продажу, в ожидании выхода в свет своей первой книги. Мы договорились, что я буду предоставлять по три рассказа в месяц и получать за это деньги. Это было для меня удачей и возможностью наконец-то расплеваться со своей постылой бухгалтерией.
 
Я так увлеклась своим новым творчеством, что даже мысли о написанной мною книге стали не ежедневными. Что мне до проблем справедливого деления социального пирога между всеми нуждающимися, когда у меня в голове вырисовывается и созревает прекрасная история о светловолосом загорелом молодом офицере? И когда я получила ответ из издательства, в которое я посылала свою книгу, это было даже не громом среди ясного неба – это было каким-то камнепадом. В письме высказывался несомненный восторг от моей книги, оговаривались сроки и условия её издания и предлагалось заключение договора на то, чтобы я написала следующую книгу – продолжение первой.  
 
Я впервые прочувствовала на себе, что такое состояние аффекта. Это состояние длилось всё время ведения переговоров с издательством, составления и подписания договоров с ним и, наконец, получения гонораров и авансов.
 
Я с воодушевлением и переполняющим меня чувством огромной собственной профессиональной значимости начала работу над вторым романом. Сбылась моя самая отчаянная мечта. Я была просто счастлива, потому что писала книжки, и счастлива вдвойне, потому что эти книжки издавались. Но, немного отдышавшись от навалившегося на меня огромного счастья, я поняла, что стала скучать по своим женским рассказам, рассказам на продажу. Мне очень импонировала моя благородная роль вскрывателя и врачевателя общественных гнойных нарывов, этакого санитара леса, но мне так не хватало моих рассказов о родинке над верхней губой или о холодных первых весенних ветрах, расправившихся со всеми зимними обидами и неурядицами! Мне так хотелось не расставаться с выдуманными мной героями рассказов и сочинить о них свой первый женский роман! Может быть, моя мечта когда-нибудь сбудется?