Пуд творожных сырков

Профессия перешла мне по наследству от мамы. Вместе с рецептом яблочного пирога, дореволюционным изданием Гоголя и черными туфлями-лодочками. Что еще могла завещать дочери пенсионерка-библиотекарша? Впрочем, она называла себя полномочным представителем Книги.

У нее была оригинальная теория о взаимоотношениях человека и печатного издания, которое попалось ему в руки. Чтобы раскрылся потаенный внутренний смысл книги, главное – не спешить. Медленно полистать, погладить переплет руками, почувствовать вес, уловить запах. Улыбнуться и сказать именно ту фразу, которая в первую очередь промелькнет в голове.

Иногда эти самые взаимоотношения не складываются. Потенциальный читатель по совершенно загадочным причинам может оказаться неприятен книге или недостоин ее. В этом случае человеку предстоит исправить что-то важное в своем сознании. Я смеялась и говорила ей, что отсюда недалеко до язычества. До жертвоприношений в каком-нибудь экстравагантном виде. Не только в виде кож и древесины. Для меня книга всегда оставалась только информацией, выложенной в условную форму.

Как бы то ни было, в свое время я отправилась в институт культуры на библиотечный факультет, где постигала сугубо материалистические основы отношений человека с книгой. Отсюда естественным оказался переход к роли штатного библиотекаря в знакомое с детства книжное закулисье. Здесь доживали до пенсии две старушки, сестры-близнецы, с одинаковыми брошками, вонзенными в крахмальные блузки в опасном соседстве от сухонького горла. Они отличались старомодной учтивостью и девической восторженностью.

Старушки сразу взяли меня под свое крыло. Или под крылья? Работа радовала возможностью без отвлечений повышать свой интеллектуальный уровень. Или только уровень информированности. Огорчало скромное материальное вознаграждение за этот труд. Боюсь, что своей дочери, если она у меня, конечно, появится, я смогу передать лишь рецепт яблочного пирога. Двухтомник Гоголя пойдет в уплату неизбежных при такой зарплате долгов, а туфли я истопчу на библиотечных мероприятиях.

Самое главное: в эпоху юности моей мамы, когда она еще не строила никаких странных теорий, библиотека была местом паломничества молодых мужчин. Здесь роились инженеры, студенты-заочники, холостяки и острословы. Теперь здесь пристукивали пластмассовыми зубами старушки в поисках свежих идей для борьбы с обнаглевшими коммунальщиками. Надежда на появление в библиотечном зале мужчины с неоконченным высшим образованием, чувством юмора и высокими нравственными принципами через месяц работы исчезла совершенно. Скорее сюда забредет трижды разведенный неоднократно судимый перманентно пьющий грузчик в поисках бесплатного туалета. Обидно за маму. Она так верила в святую миссию библиотек по преображению погрязшей в пороках человеческой натуры.

Старушки-близняшки не унывали. Они предлагали возродить деятельность книгонош. Нагрузиться классической литературой и отправиться доставать читателей прямо на местах их работы. Я представила того благоухающего перегаром грузчика, соображающего на троих с Толстым и Достоевским, и отказалась. Навязывать всем подряд то, что тебе дорого, заранее обречено на неудачу. Чтобы культура привилась, ее надо выстрадать. Ее надо захотеть каждому, индивидуально. Пушкина не читают строем, под барабаны.

Особенно грустно было в библиотеке в канун праздников, делящих читателей по половому признаку. Наши старушки делали сложные дореволюционные прически, поминутно краснели и волновались. Мы накрывали на стол. Пирожки из соседней булочной с рисом и яйцом, консервированная сайра с консервированным зеленым горошком и чай с халвой. Поздравляли друг друга и делали сами себе по очереди комплименты.


***
Как-то зашла речь о первой любви. Именно о первой. Странно, что никто не смог выудить из своей памяти ничего подобного. Замужние вспоминали, как напился на свадьбе их супруг, и им пришлось тащить его на себе в уютный семейный уголок общежития. Или что-то в том же роде.

Разведенные возвратились к эпизоду развода, единственному яркому событию в своей жизни, и, пылая отмщением, развернули дискуссию о мужской неверности.

Неразлучные близнецы опять покраснели и хором заявили, что никогда не рассматривали вопросы любви вне вопросов законного счастливого супружества. Все взгляды обратились на меня.

Мне было что рассказать. Мужчина уже с ранних лет являлся объектом моего пристального внимания. Я увлеченно потрошила его мозг, сердце, наблюдала инстинкты и рефлексы. Меня гложила обида за женскую физиологическую ущербность, и я стремилась отыскать его уязвимое место. Наблюдая или атакуя. Порой как умный осторожный разведчик, порой как бесшабашный налетчик.

Я часто думала о себе в мужском роде. Копируя поведение противника, мы проникаем в его мысли. Больше всего странностей в мужском характере выявилось при приближении к сфере любовных отношений. Сами мужчины в этой области умышленно все огрубляют. От страха. От страха заводят нелепые хобби и отчаянно бросаются в работу, науку, секту или разбой. Они боятся в нас раствориться.

В меня, пятилетнюю, был влюблен восьмилетний мальчик. Причем, я сразу все поняла. Он не отходил от меня ни на шаг, радостно получая совочком по голове. Застегивал мне сандалики и подтягивал спустившиеся гольфы. Я получила в полное распоряжение живую игрушку и испытала удовлетворение рабовладельца при виде суетящегося раба.

Я кормила его травой, сорванной из придорожной колеи. Выбирая самую грязную и колючую. Он обреченно жевал, не переставая улыбаться. Хорошо, что там не росла цикута, столь любимая римскими отравителями. Потом я заставляла его открыть рот и тщательно проверяла, все ли он проглотил.
Но первая любовь меня застигла в первом классе.

Это было потрясение от соприкосновения с красотой. Он обладал внешностью, выдуманной художниками: золотисто-карие глаза, теплые и радостные, при них густые ресницы, которые казались приклеенными, настолько они были длинные; четко очерченные губы и над всем этим совершенством высокие тонкие брови, не рассыпающиеся на отдельные волоски.

Только в первом классе возможно такое всеобщее дружное поклонение перед красотой, каким был окружен этот мальчик. Он уже осознал уготованную ему роль дамского угодника и активно источал улыбки. Острословил и слегка ухаживал за всеми, не выделяя никого. Его коронным номером был следующий трюк: получить легкий касательный удар по голове букварем от смеющейся поклонницы и упасть, картинно зашатавшись, закатывая в потолок свои прекрасные глаза.

Я молча наблюдала, я вся ушла в глубокое созерцание его движений и жестов, не забывая при этом о роли прилежной отличницы. Однажды оказавшись рядом, я поторопилась и, волнуясь, опустила на его аккуратно стриженный затылок учебник, не рассчитав силу удара. Конец куртуазной игры оказался для меня неприятным. Обласканный всеми красавчик, в свою очередь, схватил букварь и треснул им меня по голове. Изо всех сил.

Так я впервые увидела легендарные искры из глаз и свидетельствую об истинности их существования. Вместе с этими искрами ушел интерес к их творцу. Моя первая любовь окончилась анекдотом.

Все это я рассказала любознательным сотрудницам библиотеки, ожидавшим услышать нечто более трагическое, роковое и страстное. Неожиданно в беседу вступила молчаливая работница абонемента. Она относилась к тем счастливицам, которых драматурги оставляют без речей. Они присутствуют в пьесе, но всегда остаются в стороне от главной сюжетной линии, не разделяя страданий, выпавших на долю красноречивых героев, поминутно разражающихся монологами.

Испуганная всеобщим вниманием, нервно сжимая пальцами поджаристый пирожок, так, что из него полезла начинка, получившая вдруг право голоса "валаамова ослица" сказала, что этот казус нельзя назвать первой любовью и что она у меня еще впереди. Все вдруг зааплодировали, словно она произнесла тост, и слегка стукнулись кружками с зеленым чаем.

Если быть педантично точной, то постоянный читатель в мужском обличье у нас имелся. Максимилиан Вениаминович, семидесятилетний любитель острого сюжета. Уже несколько лет подряд он читал одну и ту же пару-тройку детективов.

Старичок страдал болезнью Альцгеймера, и при каждом новом посещении заново записывался в библиотеку. Возвращая прочитанные книги, он тут же снова их выбирал. Это были самые востребованные издания нашего абонемента.

Библиотекари, как и многие другие граждане, бывают подвержены суеверным страхам. Неразлучные старушки хранили в памяти легенду о призраке, который в пятницу тринадцатого являлся заказать книгу, которой у нас никогда не было – ни в хранилище, ни в читальном зале. Получив отказ, призрак страшно негодовал, скрипел зубами и удалялся, звеня цепями. Отказавший ему библиотекарь немедленно заболевал свинкой. Старушки считали, что в их возрасте неприлично приобретать болезнь с таким неаристократическим названием, и заранее отпрашивались с работы в злополучный день.

Много было слухов о пропавших и вновь появляющихся книгах, о загадочных голосах в хранилище, окликающих по имени и пророчащих снятие с должности видных городских чиновников. Думаю, что всем этим явлениям можно найти рациональное объяснение.

Вот и сегодня, после праздничных посиделок, Алла Тимофеевна, наша библиотечная мать-героиня, которая воспитывала пятерых детей и всегда спешила то в садик, то в школу, то в поликлиннику, зловещим шепотом объявила, что полчаса назад в читальном зале спрашивали ТУ книгу. Имелось в виду редкое издание "Фауста", с академическими подстрочными комментариями и великолепными гравюрами, одобренными самим автором. Давно было замечено, что после подобного запроса в библиотеке прорывало трубы, загоралась проводка, среди сотрудниц начиналась эпидемия гриппа и прочие неприятности. Библиотекари составили негласный заговор: придерживать "Фауста". Однако встречались особо настойчивые читатели или рассеянные сотрудницы. Сегодня, например, скандальный томик побывал в руках читателя из-за неосведомленности в этом деле новенькой работницы. Теперь она сидела за столом со сконфуженным видом и мысленно обещала себе никогда ничего никому не выдавать.

Мы быстро дожевали пирожки и в страшной спешке дружно покинули библиотеку. Это напоминало срочную эвакуацию при чрезвычайных обстоятельствах. Я даже не успела подкрасить губы. На улице мы бросили прощальный взгляд на ветхое здание родного учреждения: пока стоит. Что нас встретит здесь завтра?

По дороге домой я завернула в недавно открывшийся магазин быстрого обслуживания "Канарейка", где меня привлекала возможность подержать в руках приглянувшийся продукт и спокойно изучить указанные на этикетке ингредиенты. Иногда, все, что я могла здесь совершить, заключалось только в одном: подержать и положить обратно.

Сегодня потянулась за любимыми творожными сырками, но вовремя вернула руку на обычное ее место. Денег хватало только на хлеб и молоко. Я уже развернулась, чтобы идти к кассе, как вдруг громила в черном пиджаке, лопающемся под напором бицепсов, спокойно загреб ладонью, похожей на ковш экскаватора, пирамиду сырков и меланхолически стал их поедать. Я не удержалась от горькой зависти и сообщила канареечно-желтой сотруднице магазина о творящемся беспределе. Она поправила кепочку ядовито лимонного цвета и официальным шагом направилась к громиле. Его спина излучала дружелюбие и благодушие, достигнутые, я уверена, путем пожирания сырков.
- Чего надо-то? – обернувшись, поинтересовался громила.

"Канареечка" молчала. То ли не сразу нашла слова от такой безмятежной наглости, то ли загляделась на столь крупногабаритного покупателя.

Я не стала дожидаться обвинений в адрес ближнего, уличенного с моей помощью, и гордо прошествовала к кассе. Настроение, подпорченное "Фаустом", значительно улучшилось.

Удаляясь от "Канарейки", я услышала за собой тяжелые шаги. Оглянулась, уже предвкушая нечто неприятное, и увидела догоняющего меня пожирателя сырков. Громила двигался удивительно быстро и неотвратимо, с грацией паровоза.

- Девушка, вы меня подставили. Почему? Природный инстинкт справедливости, священное чувство неприкосновенности чужой собственности, религиозный фактор или...
- Или, - ответила я, предусмотрительно перекладывая в правую руку зонтик.
- Вечно не успеваю пообедать, есть приходится наскоро, на ходу. Сырки я очень уважаю, - доверчиво поделился громила.
- И часто вы так ...обедаете?
- Да почти каждый день. Угощайтесь, - он протянул мне руку, полную сырков, выхваченных из необъятных карманов.
- Спасибо. Обычно я плачу за покупки.
- Может, тогда где-нибудь поужинаем вместе?
- Да, закажем побольше дорогих блюд, а потом убежим, не заплатив.
- Если вы на этом сильно настаиваете, то я готов.
- Вот когда мы с вами вместе съедим пуд...творожных сырков, тогда и я буду готова к подобным приключениям, а сейчас – извините за банальность, мне пора домой

На следующее утро в библиотеке царило необычайное оживление. Мимо меня дружным маршем прошли продавцы "Канарейки" в своих желтых униформах. Библиотекари что-то жевали, не отходя от рабочих мест. Интеллигентные старушки-близнецы с удовольствием давили вставными челюстями некие продукты, которые при ближайшем рассмотрении оказались творожными сырками. Похоже, что их здесь было в неограниченном количестве.

Мне радостно сообщили, что дурные предзнаменования, ожидаемые накануне, не сбылись, а даже наоборот, все очень хорошо, наверное, кто-то взял на себя неприятные последствия от общения с "Фаустом".
Алла Тимофеевна восторженно рассказывала, как сегодня продавцы из "Канарейки" в полном составе записались в библиотеку и унесли всего Тургенева. Меня также пригласили присоединиться к поеданию творожных сырков, которые нам любезно привез хозяин магазина, вдруг воспылавший любовью к чтению.
- Это такой громадный, весь в мышцах? – догадалась я.

Алла Тимофеевна утвердительно повторила мои круговые вращения руками вокруг себя. Из читального зала прибежала новенькая сотрудница. На ее остреньком личике был написан ужас:
- Там опять спрашивают "Фауста"!
- Скажите, что он ушел прогуляться!

Я уже знала, кому срочно понадобилось приобщиться к мировой литературе, и, ничего не видя перед собой, помчалась в читальный зал.

Он, ворча, копался в каталоге.
- Почему мне нельзя посмотреть именно это издание? Если я не окончил среднюю школу, значит, автоматически обречен на пожизненное чтение комиксов?
- Я дам вам эту книгу.

Он стремительно обернулся и замер. Мы молча стояли друг перед другом, словно танцевали медленный вальс.

Почему какой-то человек, один из многих, вдруг становится единственным?
Под его взглядом, как под теплым душем, было легко и комфортно.
В прошлом месяце мы наскребли денег на ресторан и отправились праздновать юбилей наших дорогих старушек. Под тяжелыми и липкими мужскими взглядами я усиленно старалась поглубже погрузиться в платье. Натянешь тонкую ткань на плечи – сползает с колен. Так и промучилась.

- Как тебя зовут?
- А тебя?

Мы вместе полистали "Фауста". Что теперь с нами будет? Только хорошее.
Сегодня здесь съели пуд сырков, чтобы ускорить процесс познания друг друга. Поднимаю руку и провожу пальцами по его лицу, словно рисую и создаю его заново.

В библиотечном коридоре навстречу нам движется подслеповатый старичок с младенческим пушком на голове. Он осматривается вокруг с видом туриста, забредшего в критский лабиринт.

Это Максимилиан Вениаминович в очередной раз пришел записываться в библиотеку.