Ромовая баба

Я проснулась с уверенностью, что мне снился сон. Сна я не помнила совершенно. Лишь какие-то смутные ощущения его связи с мамой. И еще в голове задержались два слова из моего далекого детства. Ромовая баба. Я снова прикрыла глаза в надежде что сознание мое проскользнет, провалится, вернется обратно в сон. Что я сумею заглянуть туда где я снова увижу что-то очень важное. Мне ведь достаточно щели неплотно прикрытой двери, замочной скважины наконец. Сон не возвращался. Зато нахлынули воспоминания и я вернулась в тот день, почти пять лет назад.
 
Я знала, что он наступит. Немного побаивалась и остерегалась последствий, но избежать его не было никакой возможности.
Я приезжала к маме каждый год, проводила у нее большую часть отпуска. И каждый год мама ждала того дня, когда мы с ней отправимся на городское кладбище.
 
Из квартиры мама последние годы никуда не выходила.
 
Заботы о покупке продуктов давно уже взяла на себя моя племянница, которая жила с моей мамой - ее бабушкой в этой же квартире.
 
По врачам мама тоже не ходила. Принципиально. Считала, что дело врачей - лечить молодых.
-Нечего на нас старух внимание обращать, если какая болячка и есть, это дело вполне нормальное. Смерти тоже к чему-то привязаться нужно будет.
- Они и так работой загружены!
Так она уже о врачах говорила. И никакие уговоры не могли поколебать этой ее убежденности.
Она принимала чуть ли не с обидой неизбежное, когда я не сумев убедить упрямицу в том что встреча с врачом необходима, просто напросто вызвала участковую домой. Мама начинала волноваться. Щеки ее краснели. Даже мне, далекой от медицины, было ясно - опять у нее давление подскочило. Я чувствовала себя где-то виноватой, хоть и знала - иначе нельзя. Врач оставляла рецепты. Я шла в аптеку. И жестяная коробка из под печенья, в которой мама хранила таблетки пополнялась лекарствами. На случай, если давление поднимется. Поднималось оно часто.
 
Единственное на что мама соглашалась был визит к глазному. Потерять зрение она боялась. И очень гордилась, когда убеждалась после очередной проверки, что показатели не изменились. О глазах мама заботилась. Закапывала регулярно капли и даже вполне благосклонно принимала таблетки с экстрактом черники. Все потому, что она любила читать. Читать мама очень любила и читала много. Так уж получилось, что всю ее жизнь времени на чтение почти не оставалось. И сейчас, в последние годы своей жизни, мама наслаждалась книгами. Она не то чтобы старалась наверстать упущенное, она действительно наслаждалась чтением.
 
Иногда буквы начинали прыгать и мама откладывала книгу, чтобы через какое-то время снова ее взять.
 
Вся наша библиотека помещалась на стеллаже. Стеллаж упирался головой в потолок. Книги стояли в два ряда. Каждый раз приезжая в отпуск я пополняла библиотеку. Мы часами валялись на кроватях с книгами в руках. Мама была счастлива. Я терпела. Мне было трудно усидеть в отпуск дома. Но и маму я понимала и поэтому тщательно скрывала свою скуку и нетерпение.
 
Мои попытки как-то разнообразить наше времяпровождение не давали плодов, засыхали на корню, так и оставаясь жалкими попытками.
 
Я пробовала уговорить маму сходить в театр.
Как она раньше его любила. Даже для меня, тогда еще ребенка, вечера похода в театр были чем-то необычным. Мама наряжалась в свой парадный костюм. Из под плотно застегнутого пиджака выставлялась у шеи необыкновенной красоты желтая капроновая манишка. Мама едва касалась губ помадой, ее единственные духи Красная Москва извлекались из верхнего ящика комода. Их запах оставался в комнате даже после ухода родителей, обещая подробный рассказ о спектакле на следующий день. Эти рассказы мне нравились гораздо больше любимой передачи по радио - театр у микрофона.
Но сейчас на мое предложение мама махала руками.
- Что ты! Что ты! Куда мне в театр!
Я понимала, она стеснялась. Стеснялась своей неуверенной походки, стеснялась старости. В ее понимании в театр должны ходить молодые и красивые.
 
Даже в сад я не могла ее уговорить съездить. Напрасно объясняла, что такси не так и дорого, что машина подъедет к подъезду и довезет нас до самого домика в саду. А там уж мы справимся.
- Посидишь на свежем воздухе. Мам, ты же не выходишь никуда.
- Это что? Как старуха Нелюбина?
Мама вспоминала уже давно умершую старуху с соседнего участка.
- Помню, привезут ее. Она пойдет с палкой между грядок, да и завалится на бок. А потом кричит - Подымайте!
Нет, не хочу. Чего людей смешить!
Видимо боязни "насмешить людей" досталось моей мамочке слишком много. Я даже думаю, что и моя доля каким-то образом к ней перешла.
 
Единственное место куда мама хотела пойти было кладбище. Я знала о ее желании. Она не раз говорила мне о нем еще до моего отпуска по телефону. Я обещала свозить ее "на могилки" (так она это называла), но не спешила выполнить свое обещание.
 
Я знала, что на кладбище мама, конечно, расстроится. Что даже доехав до ворот кладбища на такси нам придется много ходить. Тень там есть только на старом кладбище, заросшем огромными елями. Остальное же пространство палит жаркое июльское солнце. Так ведь и в дождь не пойдешь. Я представляла, как мама будет проходить мимо могилок, опираясь на палку. Как у нее будет кружиться голова и ее начнет качать (тоже ее выражение). Как она будет держаться за памятники, оказавшиеся под свободной рукой. Как на узких тропинках между могилами мне трудно будет ее поддержать и уж совсем невозможно там подставить ей свою руку, согнутую в локте калачиком.
Я боялась и скачков ее давления. Боялась, что мама сляжет совсем и даже по квартире не сможет ходить.
 
Оснований для моих страхов было много. Но я понимала, что она ждет. Она ничего не говорила, не спрашивала. Но мы слишком хорошо знали и понимали друг-друга. Она молчала и не напоминала о моем обещании. Я знала, что этот день должен наступить.
По утрам я бодро спрашивала
- Ну как ты сегодня?
Она неизменно отвечала
- Хорошо.
 
Вот уже целую неделю мама безропотно измеряла свое давление и вздыхая глотала таблетки, уверяя меня, что все нормально и так у старух и должно быть. Иначе не бывает.
Дальше тянуть было некуда. Мы договорились, что отправимся на кладбище на следующий день. По прогнозу жара должна была немного спасть, но и дождя пока не обещали.
 
Такси подвезло нас прямо к кладбищу.
У кладбища в нашем городке нет ворот. Оно растянулось за городом вдоль дороги, ведущей в соседнюю деревеньку. Но автобусы в эту деревеньку ходили так редко или не ходили совсем, что надежды на автобус не было.
Прямо от проезжей дороги перпендикулярно к ней располагались дороги кладбищенские.
Кладбищу этому почти сто лет и оно разросталось с каждым годом все больше.
 
Раньше мы доезжали до последней остановки городского автобуса и дальше всегда шли пешком. Девчонкой я не слишком любила эти походы. На кладбище мне казалось скучно. Мама всегда там печалилась и часто смахивала со щеки слезу. Она старалась скрывать свои слезы. Но я ведь не дура. Я видела. Но не понимала с какой целью нужно приходить в это печальное место?. По дороге у речки мы набирали в ведро воду. Ведро с водой нес отец или один из братьев. Еще мы несли с собой краску, кисть и маленькую лопатку. Я обычно ничего не несла. Я была самая младшая и еще девчонка. Поэтому в мою обязанность входило нарвать цветов. Цветы вдоль дороги было рвать весело и это как-то мирило меня с посещением кладбища.
 
Родители моего отца покоились где-то на Вятке. Это далеко. На нашем же городском кладбище лежали умершие родственники со стороны мамы.
 
Первой мы посещали могилку бабушки. Я всегда удивлялась, что звали бабушку как и меня. Верой Ивановной. Я бабушку никогда не видела. Дата ее смерти 9 мая 1941 года. Маме было двенадцать. Общее, одно на двоих имя нас как-то роднило. И я всегда чувствовала, что эта родственная связь очень важна маме. Вплотную с бабушкиной могилкой была еще одна, маленькая.
Каждый раз мама сетовала на то, что она появилась когда-то давно зимой. Видимо снега в ту пору было много, вот и выкопали эту могилку между двумя уже существующими, прямо на дорожке. Могилка была маленькой. Памятника настоящего на ней не было. И только один ржавый железный крест торчал из земли рядом с бабушкиной могилой. На кресте можно было с трудом разобрать надпись - здесь покоится раба божья..., дальше разобрать я не могла. Однажды к маминым сетования по поводу этой могилки, выкопанной не на месте, я добавила свое замечание:
- И ладно бы человека похоронили, а то какую-то рабу Божью.
Ах это беззаботное атеистическое детство. Позже мне объяснили, что раба Божья это человек и скорее всего маленькая (судя по величине могилки) девочка. С тех пор я приходила сюда не только к бабушке. Маленькая раба Божья стала мне тоже близка. И я вместе с мамой убирала сухую траву и рыхлила землю маленькой лопаткой. А отец в это время красил памятник краской -слоновая кость. На могилах росла земляника и цвели ландыши.
 
Вот и сейчас мы вышли из машины у дороги к старому кладбищу. Мама безошибочно правильно свернула между могил и мы вышли прямо к огромной ели. Я подумала, что здесь с каждым годом становится все темнее. В тени деревьев ничего не растет кроме земляники, затянувшей холмики могил и ландышей. Ландыши мы посадили с мамой очень давно, привезли их из сада. Во время цветения ландыши были похожи на жемчуг рассыпанный щедрой рукой, а ближе к осени на месте цветочков алели коробочки семян. Это было тоже красиво, но здесь на кладбище мне казалось жутковато. Как будто кровь разбрызгана.
 
- Ну что мамочка, видишь, я пришла.
Мама опустилась на колени у бабушкиной могилы. Ее руки машинально гладили землю, как будто ласкали ее.
Я присела на корточки с другой стороны. Начала выдергивать сорняки. В листьях земляники моя рука натолкнулась на железный крест. Раба Божья. Я воткнула его в землю, как могла. Понимая, что не надолго. Сохнут, затопчут.
Освобожденная от сорняков могила бабушки выглядела вполне ухоженно. Я налила из пластиковой бутылки воду, взятую с собой из дома в банку, вкопанную в землю у памятника. От охапки купленных накануне цветов отделила примерно третью часть. Цветы оживили зеленый ковер.
Мама поднялась с земли. Когда мы уходили направляясь к дороге, она оглянулась, потом посмотрела на меня.
 
- Вот и меня тут же похорони, обещаешь? Сейчас здесь разрешают хоронить, к старым могилкам родных подкапывают. Вот и меня к маме. Мне с ней хорошо будет.
Наверное мне нужно было как обычно возмутиться и сказать, что рано ей еще о смерти. Но я понимала, что не это сейчас для нее важно. Ей было важно мое обещание. И я кивнула.
 
А мама как-то оживилась, будто успокоилась, улыбнулась.
- Ну пойдем.
Мы шли медленно. И не только потому что маме было тяжело. На кладбище нельзя торопиться. На дороге мама взяла меня под руку.
 
Мы шли от одной знакомой мне с детства могиле к другой. Мама держалась молодцом. Она не плакала. Наоборот улыбалась. Рассказывала что-то о людях, которых я знала лишь по именам.
Тетя Клаша. Мамина тетка. Она была очень доброй и толстой. Ее муж работал на железной дороге и тетя Клаша могла не работать. Оставшихся в войну одних маму и ее сестренку Люську тетя Клаша оставляла ночевать на выходные у себя в доме, водила в баню и кормила вкусно и сытно.
Мама никогда не видела, что сама тетя Клаша ела. Она пила чай из самовара. Всегда очень горячий, почти кипяток. На шею тетя Клаша перекидывала полотенце и вытирала им вспотевшее лицо.
 
Тетя Степа. В детстве меня это имя всегда смешило, перед глазами возникала картинка из книжки и я интересовалась ростом умершей маминой тетушки.
 
Тетя Маша, еще одна мамина тетушка. Я помню ее мужа. Его звали дядя Вася. Дядя Вася был первый покойник, которого я увидела. Мне было тогда четыре года. Дядя Вася лежал в гробу и мне было страшно. Кто-то сказал мне чтобы я дотронулась рукой до его ноги и тогда страх пройдет. Трогать ногу дяди Васи мне не хотелось. Я вышла в коридор их коммунальной квартиры и непонятно откуда взявшаяся девочка угостила меня конфетой Мишка косолапый. Такие конфеты я еще ни разу не ела. Конфета мне показалась необычайно вкусной и впечатлила меня гораздо сильнее лежащего в гробу дяди Васи.
Тети Маши я в тот день тоже не запомнила, хотя видела ее наверняка. Не запомнила я и ее смерти. А вот Мишка косолапый...
 
Постепенно у меня создавалось впечатление, что наша прогулка по кладбищу больше напоминает просто визиты к дальним родственникам. Мы оставляли родственникам цветы и немного помогали по хозяйству (прибирали могилки). Мама рассказывала о них, как о живых. Позже, я это хорошо поняла. Мы всегда думаем о близких как о живых. Даже о тех, кто ушел не так давно и горечь потери все еще жжет сердце, а слезы сами катятся из глаз. Даже о них мы думаем как о живых.
Многое из того, что рассказывала мне мама я уже давно знала из ее прежних рассказов, но не перебивала ее.
 
Постепенно мы приближались к новому кладбищу. Здесь нет больших деревьев. Не было тени. Тоска и боль потерь была здесь неприкрытой, свежей, горькой.
- Здравствуй папа.
- Ну как ты здесь, Ваня?
И опять мы прибираем могилку, вырываем сорняки.
Яблонька, которую мы посадили на следующий год после смерти отца вытянулась, но не задерживает лучи солнца. Яркие желтые цветы. Все как ему нравилось. Спи спокойно.
 
Такие же цветы на могиле моего старшего брата. И здесь они растут привольно. Это очень страшно, хоронить своих детей. Не дай Бог пережить такое, никому не дай Бог.
Мама смахнула слезу.
- Ничего, ничего, не волнуйся. Сейчас пойдем.
Это она уже мне.
 
Обратный наш путь чуть под гору.
- Устала, мам?
Уверяет, что не устала. Мы медленно спускаемся с пологой горы. А она рассказывает как хорошо, как легко ей стало. И я начинаю верить ей, хотя еще вчера это казалось мне невозможным. Мама держится меня одной рукой, другой упирается на палку. Иногда ее нога оступается на неровной дороге и мне приходиться поддерживать ее, крепче прижимать ее руку своим локтем.
Мама снова и снова повторяет, как ей хотелось здесь побывать и какое облегчение она сейчас испытывает.
Я все еще недоверчиво заглядываю в ее глаза и сомнения исчезают. Я давно, очень давно не видела ее такой счастливой. Не помню, когда в последний раз. Выражение ее глаз мне знакомо, но почти забыто. Так сияли ее глаза в далекую пору моего детства, когда мы с ней держась за руки сбегали с косогора недалеко от сада, а потом падали и смеясь катились дальше колбасками. Когда на закате солнца купались в теплой, как парное молоко, воде, визжали и брызгали друг-друга. Когда еще? Я не помню.
 
Как только мы вышли на дорогу, нас догнал автобус. Оказывается за кладбищем "настроили садов" и сейчас туда ходит автобус. А я и не знала.
Мы доехали до города. Конечная остановка городского автобуса.
 
А я и забыла, что где-то стоят вот такие колонки. Сюда ходят за водой. Раньше, во времена моего детства, мы добирались до этой остановки пешком. Здесь мы останавливались, мыли руки, умывались и пили. Обычно к этому времени я уже уставала. Мы заходили в магазин и мама покупала всегда одно и то же. Хлебцы для всех и ромовую бабу для меня. Ромовая баба всегда поднимала мне настроение. Усталость мгновенно забывалась. Толстая продавщица подавала мне это лакомство прямо в руку. Мои тонкие пальцы буквально впивались в мягкие влажные бока бабы. Сладкая белая глазурь гипнотизировала меня и я начинала ее обгрызать. Это были минуты блаженства. В те времена я была уверена, что нет на всем белом свете ничего вкуснее ромовой бабы. Ее сладкой белой глазури. Пересиливая себя я спрашивала братьев и родителей - не хотят ли они откусить? Облегченно вздыхала, услышав отказ. А потом, уже в автобусе, я снова и снова облизывала свои пальцы. Я слышала осуждающее покашливание отца, чувствовала взгляд мамы, предлагающей мне платок. Но пальцы мои были такие сладкие и так восхитительно пахли ромовой бабой, что я не в силах была сдержаться. Я отворачивалась к окну и надеясь, что меня не увидят, облизывала пальцы.
 
- Мама, помнишь этот магазин? Ты покупала мне здесь ромовую бабу!
Здание магазина ничуть не изменилось. Красные кирпичи стен. Пристроенная к стене лестница в виде трапеции. По ней можно было подниматься к входу в магазин с двух сторон вдоль стен здания. Дверь. Раньше она мне казалась тяжелой.
Неожиданно для себя я удивилась. На месте толстой добродушной продавщицы стояла молоденькая девушка. Я стала шарить глазами по полкам. Полки пестрели товаром, рассыпались печеньем, румянились блестящими боками булочек, но ромовой бабы я не нашла.
И тогда я купила небольшую ржаную булку. По размеру и форме она напомнила мне ту, оставшуюся в моем детстве, ромовую бабу. Я подумала, что мама неохотно ест сладкое и хлебу обрадуется больше. Не знаю почему я купила этот хлеб.
Дома нас ждал приготовленный с вечера обед. Наверное мне хотелось вернуться в детство.
- Вот смотри, какие сейчас здесь ромовые бабы продают.
Мы сидели в автобусе и обе, одна за другой обламывали кусочки ржаного хлеба и с наслаждением толкали его в рот. В будний день автобус был почти пустой мама не боялась смешить людей. А когда мы съели булку, я отвернулась к окну, совсем как в детстве, чтобы никто не видел, и облизала свои пальцы. Они пахли ромовой бабой.
 
Вот уже три года, как мама лежит рядом с бабушкой. Ель над их могилами уже такая большая, что не заметно как она растет. Все те же ландыши и земляника, только памятник у бабушки уже не нужно красить. Сейчас у них два одинаковых, мраморных с фотографиями на камне. Только вот крестик рабы Божьей затерялся. Последний раз я его видела когда хоронила маму.Наверное в этом тоже есть свой смысл. Они здесь, с нами, пока мы о них помним.

Победитель конкурса "10 лучших статей по версии Allsoft.ru"