Китайский фарфор

Наш дом отличался крайней бытовой неустроенностью, можно сказать, что он представлял собой идеальное экспериментальное поле для электриков, водопроводчиков, столяров, обойщиков и мастеров прочих профессий, так или иначе связанных с ремонтом.
Мама, в отличие от других одиноких женщин, не стремилась научиться работать молотком и отверткой. Она обладала иным талантом, более редким, чем умение вогнать гвоздь в штукатурку. Мама приклеивала к этой самой штукатурке, там, где она облупилась, звездочку из блестящей шоколадной фольги. Постепенно на стене появлялись целые созвездия. Когда я вырос, то без труда находил на небе знакомые очертания.
Если я вел себя примерно, мама разрешала мне поиграть перламутровой бусиной, которую она гордо именовала жемчужиной. Бусина хранилась в маленькой шкатулке, где кроме нее лежали пластмассовые серьги-клипсы, несколько пуговиц разного цвета и размера и большая швейная игла.

Жемчужину добыли темнокожие ныряльщики со дна океана, она очень редкая и ценная, ее нельзя совать в нос или уши, объясняла мама. Чтобы пополнить ею ожерелье восточной принцессы, жемчужину просверлили, но злонравный визирь, по совместительству черный маг, устроил дворцовый переворот. Наследницу престола посадили в яму с леопардами, которых она, впрочем, быстро приручила. В общем, все закончилось хорошо, только было очень много хлопот, и об ожерелье как-то забыли. Бусину получил в награду за верную службу парикмахер принцессы. Тот, который ежедневно спускался в яму с леопардами, чтобы причесать свою повелительницу. Далее жемчужина с разными приключениями попадает в Россию. Здесь за нею охотится глава мистической секты, чтобы с ее помощью усилить свое могущество. Я с замиранием сердца слушал эту арабскую сказку и верил каждому слову.

На праздники мама вынимала из буфета чашку, которая казалась мне вместилищем самых чудесных снов. Она была тонка до прозрачности, по ободку вился узор, напоминающий сплетенье легких облаков, у донышка затаился красный дракон. Эта чашка в маминых рассказах называлась чашкой китайского императора. Мне позволялось пить из нее чай, сопровождаемый бесконечными историями о странствиях этого фарфора, прежде чем чашка появилась в маленьком сибирском городе, в нашей семье.

Как-то, я учился тогда уже в пятом классе и бегал вечерами на тренировки по боксу, ко мне в гости пришли одноклассники. Среди них была девочка, которую я слегка поколотил, потому что она мне очень нравилась. Чтобы привлечь ее внимание, я вынул из шкатулки бусину и стал вдохновенно рассказывать о восточной принцессе и ее коварном визире.
Одноклассники хохотали. Сначала я приписал такой успех занимательности рассказа, но потом догадался, что мне просто не верят. Больше всех смеялась та девочка. Я распалился и стал горячо доказывать правдивость этой истории. Но у меня не было никаких серьезных доказательств, а несколько логичных вопросов с их стороны заставили заколебаться и меня. Передо мной встал вполне взрослый выбор: примкнуть к одноклассникам и посмеяться вместе с ними или отстаивать свою веру, несмотря на то, что она уже зашаталась.

Никто из нас не видел настоящий жемчуг, и многие давно не верили словам родителей. Я любил свою маму и никогда в ней не сомневался. В общем, мы подрались. Это была вялая потасовка, которая почти сразу же закончилась.
На следующий день в школе мне присвоили звание барона Мюнхгаузена. Собственно, ребята вскоре забыли эту историю: у них-то бусина не торчала каждый день перед глазами. А я чувствовал себя так, словно обрушились какие-то стены. Хотелось поменьше бывать дома.

Потом я взял у соседей набор столярных инструментов и, как мог, отремонтировал вываливающиеся наружу дверцы шкафов. Мама сказала: «Ты растешь, сынок». И вздохнула, наверно, тоже почувствовала, как рушатся старые стены.

Теперь чаепития из китайской чашки не приносили мне радости: я бы предпочел пить из железной кружки, закоптелой и помятой, лишь бы она была подлинной, невыдуманной – то есть, я больше не верил, что это надтреснутое барахло - собственность императора.

Однажды мы с мамой поссорились. Ссора была ни о чем, просто я цеплялся к каждому ее слову, и все ставил под сомнение. Она смотрела на меня огромными испуганными глазами, и когда я уже больше не мог переносить этот взгляд – я поднял императорскую чашку и с силой стукнул ею по краю стола.

С тех пор нам стало как-то трудно вдвоем, и я поспешил жить. Учеба, работа, опять учеба. Мы разговаривали только о самых необходимых вещах. Мое детское доверие, наша общая радость испарились, как облака на осколках чашки. Когда мы попытались ее склеить, скрупулезно собрав самые мелкие кусочки, произошла очень странная вещь. Чашка полностью восстановила свою форму, но с ее боков исчезла та легкая воздушная дымка, которая так меня завораживала, и которую я принимал за облака. Мы спрятали чашку подальше от глаз и решили об этом больше не говорить.

Когда мамы уже давно не было, и мне подвернулась эта поездка в Китай, я ей не особенно радовался. Я не любитель копаться в прошлом страны или человека - все равно. Щелкая на всякий случай фотоаппаратом, я лениво скитался из дворца в храм, из усыпальницы в музей. В одном из них, за стеклянной витриной (мне пришлось нагнуться), на самой нижней полке была выставлена знакомая фарфоровая чашка.
На ней красный дракон поднимался из моря к легчайшим, как сон, облакам. Как утверждал экскурсовод, плохо говорящий по-русски, (настолько плохо, что я его едва понимал) чашка когда-то принадлежала самому императору. В фотоаппарате закончилась пленка и то единственное, что могло меня интересовать в этой стране, я не снял.

С тех пор все во мне перевернулось: жизнь стала казаться какой-то ненастоящей. Ремонт квартиры, долгожданная покупка дачи обернулись скучными, бессмысленными затеями. Подлинными были лишь вещи из детства: стеклянная бусина, покрытая перламутровой краской, да фарфоровая чашка, которую так любила моя мама. Пил ли из нее китайский император или японский городовой для меня теперь не имело ни малейшего значения.