Вот говорят...

Вот говорят, вдохновение, вдохновение… Редактор мне сказал: ты должна искать состояние, в котором ты написала один из лучших своих текстов. Вспомни, говорит. А что вспоминать? Утром я переругалась со своими домашними – никто не признавался, кто закрыл дверь ванной, где стоял горшок кота. Дверь оказалась закрытой на всю ночь, в результате котик навалил инсталляцию у двери ванной. Упрекнул еще, мол, я стучал-стучал… И как водится, добавил:
 
-- Злые вы, уйду я от вас… И потом сидел неподалеку круглым мохнатым упреком, показательно печально опустив уши и отвернув надутую обиженную усатую морду в тень.
 
Это не я! – кричала дочь.
И не я! Я вообще ушел спать раньше всех, -- протестовал ее отец.
-- И не я, -- это сын, он у нас вообще вне подозрений.
-- Значит, я, -- сделала вывод я и стала убирать с стыдливым моим котиком Мотеком. С этого началось утро.
Потом у меня сгорело жаркое. Ну забыла, забыла – потому что все с утра пошло не так. Куриные грудки, маринованные в имбире, соевом соусе, меду и лимонном соке намертво приварились к сотейнику. В доме стоял смог. Кот и кролик чихали, собака закрыв морду лапой, выскочила во двор, а попугай Иннокентий верещал как пожарная сирена и пытался на телефоне когтем набрать 101.
Затем я побежала на работу -- на репетицию моего театра – генеральную, между прочим. Оказалось, что актриса Алла в свои 18 лет подхватила ветрянку. У Вадима случились отработки в институте, он позвонил, что тоже не приедет. Пропал мини-диск с минусовкой. Осветитель оказался в стельку пьян. И валялся в своей рубке, беспечный и счастливый, напевая «…пашлю дролич-и-ке письмо и мы нач-и-нем все сызнова» А на сцену в выпрошенное у дирекции для моего коллектива время пришел молдавский танцевальный ансамбль «Ватра» в количестве 16 пар, и шестнадцать пацанов взяли да посымали сапоги. Извините. Ну такой был день.
Потом я поехала проведать Аллу с ее ветрянкой. Когда я выходила из машины, на меня наехал велосипедист и порвал мне новые брюки.
Вечером домашние спрашивали, почему в доме горелым пахнет и что у нас на ужин, собака требовала гулять, подходя к каждому и заглядывая в глаза, но у дочки было святое – домашнее задание по химии, у сына и мужа было святое -- футбол, у кролика, попугая и кота было святое – что_на-ужин, гулять собаку никто не мог. Пришлось мне.
После всего – повторяю – после всего я села за компьютер. Он сказал «ой, чот устал» и через три минуты монитор погас.
Тогда я улеглась в постель с решением уснуть и проснуться через неделю, когда премьера в театре уже пройдет.
Но не спалось совсем, я включила ночник, нащупала блокнот и написала тот самый, по мнению редактора, лучший свой смешной и позитивный текст.
*
Вот говорят, намеки.
А они ведь очень бывают разными.
Собрались, к слову, в одном заведении гости. В основном дамы бальзаковского возраста, такие полненькие, милые, уютные…
И один… Взял гитару и как запоет «Тридцать три коровы, тридцать три коровы…» И повторял и повторял припев. Я, например, ушла первая. Намеки…
*
Вот говорят, бывают драконы… Даже, говорят, среди женщин бывают.
Вот новая дама – инспектор. Ужасная. Огнедышащая. Женщина-дракон. Говорят – с ней невозможно договориться. Но надо идти договариваться. Все боятся. Наш редактор говорит:
-- Пошлем Гончарову. Она сообразительная, всегда найдет правильные слова, сумеет найти подход. Давай, иди – благословил меня редактор, -- Главное, имя-отчество не забудь. Ольга Сергеевна, -- редактор заглянул в бумажку, -- да, Ольга Сергеевна ее зовут. Ольга Сергеевна! – мне вслед.
Ну я пошла. Повторяла про себя, чтобы не забыть "Ольгасергеевна. Ольгасергеевна." Я. Сообразительная, ага.
Пришла. Выдохнула. Приоткрыла дверь, заглянула. Сидит. Ольгасергеевна. Большая. Мрачная. Из ноздрей дым. Буквально. Курит потому что. Медленно подымает тяжелый взгляд. Водит челюстями. Дракон. Чистый дракон.
Я: Добрый день.
Она: Ды-ыр-рррррень.
Я: Ольга Сергеевна…
Она: (ворчливо) Валентиновна.
Я: Ой… Ольга Валентиновна…
Она: (закипая) Свет-ла-на!
Я: А?!
Она: (уже сильно на взводе) Светлана! Валентиновна! Светлана Валентиновна! Шо надо?!
Я: Ничо-ничо. Извините. Ошиблась… Я… Светлана… Валентиновна…
Когда та полыхнула огнем, я уже успела прикрыть дверь.
И быстро оттуда убежала трусцой, попискивая и поскуливая от страха и бормоча: «Светланавалентиновна, главное — не забыть… Светланавалентиновна…»
*
Вот говорят, осень… Птицы улетают в жаркие края…
Да. Орали, крякали, паковали чемоданы, суетились, спорили, разрабатывали стратегию полета, строились, перестраивались, совещались о сохранении энергии в длительном перелете. Утки на нашей речке. Посидели на дорожку. Ну! Наконец разбежались – сняаааались. Эээээйэх!
Мы все выскочили, козырьком ладошку ко лбу, у кого-то глаза увлажнились – утки наши на юг улетают, в теплые края, вот и осень… Увы-увы…
А эти – торжественные, серьезные, селезень впереди – чистый боинг, гордый, шея блестит, сделали круг над нами – крылышки хлопают, ветер делают -- круг прощальный, мол, спасибо за все вам, люди добрые! Что не стреляли в нас, спасибо! Что не ловили нас, что не жарили, что не ели нас, спасибо всем вам, жители этого доброго прекрасного квартала над рекой, спасииииииибоооо!!! Мы все им машем, машем, прилетайте прилетайте к нам!
Полетали-полетали над нами, развернули гордо клин -- и… ай, да чо там! опустились на соседнее с нашей рекой озеро.
Там и перезимовали.
*
 

Вот говорят, что все как у людей. И не только у людей.
Вот баклажан. Какой же у него самодовольный вид. Этот его лиловый лоснящийся пиджак. Толстое тугое пузцо. Лежит такой важный, значительный. А рядом стыдливо простые кабачки как деревенские родственники. Среди кабачков – одна, не местная, патиссон, юная, вся в оборочках. Мадемуазель патиссон.
К ней скучающий баклажан подкатывается, мол, ну чо, лимита?
А патиссон нарядная, вся в фестончиках ему: -- А ну двигай отсюдова, дядя!
Баклажан ей: -- Ты смотри, лепнина гипсовая, я тя на икру порублю.
Мадемуазель патиссон ему в ответ: -- Хтоо?! Тыыы?!
Баклажан: -- А ну катись отсюда, периферия!
Патиссон: -- Не ты меня сюда лОжил, не тебе указывать, толстый!
Покупательница: -- Мне килограмм синеньких. И вот этот! Вот этот толстенький мне тоже взвесьте. (патиссон хихикает)
Продавец: --Возьмите патиссон.
Покупательница: -- Пожалуй… (баклажан гогочет)
Продавец: -- Что готовить будете?
Покупательница: -- Испеку. На икру порублю.
Надутые баклажан и патиссон в корзинке препираются:
-- Толстый!
-- Лимита!
-- Дебил!
-- Лепнина!
Короче -- дураки оба.
*
Вот говорят, любви все возрасты. Ее порывы, в смысле.
Вот Катя. Мы ей говорим, ты, Катя, рожай, тебе же всего-то сорок три! А Катя нам: -- Даа… Он родится, свяжет меня по рукам и ногам лет на пять-десять, а потом уже старость и не захочется покупать туфли и ухаживать за нижними веками, и влюбляться-влюбляться! Влюбляться и любить. А останутся только сериалы и цены на соль.
А Лола, она вдова, ей семьдесят пять, Кате говорит:
-- Дура ты, Катя! Я – говорит Лола – теперь только о любви думаю. Только о любви. Я присматриваю себе наряды и по утрам делаю степ-аэробику. Я бы еще и в этот танцевальный клуб ходила бы в еврейском народном доме, но там же одно старичье, песок с них сыплется. И танцуют все медленненькое. А мне бы сейчас как вдарить быстрячок! Ты знаешь, как я танцевала краковяк в школе? Лучше меня никто не танцевал. А на па-де-спань меня приглашали сразу трое. Всегда. Ну а уж танец «Конькобежцы» -- это был мой конек. Как я танцевала «Конькобежцы»!
Лола напевая какую-то старинную мелодию уходит вихляя пятой точкой в джинсах. На заднем кармане надпись: «Love girl»
Так что – рожай, Катя!
*
 
Вот говорят, всюду жизнь.
Вот я только улеглась, и вдруг слышу:
-- З-з-зыыыыыы! З-з-зыыыыы! Ззззззыыы!!!
Матёрый, думаю, комарище – сожрет и не подавится.
Но тут из угла комнаты ему в ответ тоненькое нежное:
-- Иииии… Иииии…
И напористое:
-- Ззззыыыы!
В ответ трогательное стеснительное:
--Ииииии…
--Ззззыыы!
--Иииии…
Ну я и уснула спокойно.
В эту ночь им было не до меня.
*
Вот говорят, как не любят очередь.
А я очень люблю стоять в очереди на почте. Там такие персонажи! Маня, прекрасная тетя Маня Фридман, живет в доме рядом с моей мамой, уже уплатила, ждет сдачу, девочка ушла просить поделиться мелочью в другой отдел.
-- Нет, вы видели? Мало того, что я стояла сюда, так я еще стою отсюда! Мелочи у нее, понимаешь, нет!.. (Та задерживается). Нет, как вам нравится?! Из-за каких-то пяти копеек я должна ждать!.. У меня ноги не казенные!.. (Очередь начинает роптать). Пошла как будто в монетный двор – печатать мои пять копеек. (Из очереди: — как не стыдно! Нате вам ваши пять копеек и идите уже!...) — Не нужны мне ваши копейки! Мне мои нужны!... Так, ладно, вы свидетели, я честно ждала… (уходит. Вдруг резко возвращается)
-- Ну и что, что пять копеек?! Да мне на них плевать! Но я из принципа буду тут стоять и ждать. Из принципа! Вот посмотрю – принесет она мою сдачу или не принесет. Вы все свидетели -- я из принципа!
Девушка, наконец, возвращается.
— Вот, но у меня только десять. У вас нету пяти копеек сдачи?..
*
Вот говорят, телевидение, телевидение.
А мы ведь ему совсем не нужны. Телевидение само по себе. Мы сами по себе. Вот типичная программа одного из каналов на субботний вечер:
телесериал «Мужчина во мне»
«Пусть говорят» с Андреем Малаховым
хф «Она – мужчина»
хф «Любовь и прочие глупости»
«Секс» с Анфисой Чеховой
А в три часа ночи -- хф «Шаловливые пальчики»
И за ужином мы на кухне остервенело пультом -- щёлк! щелк! щелк!
И вдруг – сюжет. И мы все друг другу: -- тихо! а ну тихо все!
По аллее, шурша листьями, прогуливаются три… не сказать, старухи – три пожилые дамы. Хоть и одеты они в черте-что, и обувка худая, и стрижки горшочками по моде Серебряного века. Но зато голоса – молодые, звонкие, чистые, а речь – жемчуг. И говорят о простом, о своем – об их общей знакомой Маринке, о какой-то Ане, о Париже.
Это уже потом, в конце передачи выясняется, что Маринка – это Цветаева, Аня – это Ахматова. А Париж – …
Да, а Париж это Париж.