Голубка

Она сидела на сентябрьской скамейке магнитогорского Арбата и кормила хлебными крошками осенних голубей. О чём она думала в это время? Может быть о прожитых годах? Может быть. Грустно, конечно, что оставшееся за плечами время уже не вернёшь. А как будто вчера это было. Тесный семейный мирок. Она, молодая женщина, хорошая жена, отличная мать, работящая вдруг влюбилась! Она, быть может, и справилась бы с этим своим чувством, да вот беда, оно оказалось взаимным. Это было счастье, да какое ещё счастье! Семейная жизнь её стала ещё лучше, чем была. Муж ничего не знал, сама же она стала веселей, нежнее со своими - и, как ей казалось, вдвое работящей. Она не ходила по земле - она летала над землёй, как голубка, а повседневные дела её и на работе, и дома делались как бы сами собой. Она стала хороша, как на картине настоящего художника, глаза её блестели.
 
Она понимала, конечно, что счастье её основано на лжи, что это очень плохо, но ведь другого пути у неё всё равно не было: отказаться от него она не могла. Сказать мужу - значило бы разрушить всё, в том числе и семей6ный покой. Видеться с любимым она могла не так уж часто, да и виделись они больше по скверам и выставкам, всё время на людях, а побыть наедине могли только в каких-нибудь случайных квартирах. И всё равно оба были счастливы.
И вдруг всё пропало, кануло в какую-то пропасть. Не потому, что открылась их тайна и вмешались какие-то потусторонние силы, нет, на их любовь никто не покушался, она стала сама потихоньку затухать, как зола в костре - не у неё затухать, у него. То ли устал любимый от необходимости прятаться и лгать, то ли возникли ещё какие-то обстоятельства, только он становился всё равнодушнее и холоднее, в то время как её-то любовь как раз разгоралась.
 
Потухла любовь, потухла и она. Через силу уже везла тот воз женских обязанностей, который до сих пор был ей лёгок, через силу стала работать в своей родной средней школе - и, наконец, невмоготу стало ей жить. Она приняла большую дозу каких-то таблеток, всей душой надеясь умереть. Не умерла. Спас врач "скорой помощи", которого тогда вызвали в её дом ночью. Уже уходя, врач гневно заметил, как могла она, мать двоих детей, как осмелилась распоряжаться жизнью, которая ей уже не принадлежит?! Но она и сама не могла понять, что толкнуло её на этот невозможный шаг. Помрачение?!
 
Уже потом, с годами, она уяснит себе одну вещь: двое, живущие вместе, почему-то думают, что опасность семье грозит извне, а она таится внутри, именно изнутри подтачивает. Даже при большом душевном богатстве, при огромном запасе духовных ресурсов трудно заполнить одним собой и сделать яркой жизнь другого, а в случае с ней душевного богатства как раз и не хватило кому-то из двоих - тревога ревности сужает и сушит душу. И остались они двое в удручающем одиночестве друг с другом.
 
Это удручающее одиночество она и хотела тогда разорвать. Не смогла! И чуть не умерла. Не думала она, что впоследствии нет-нет да и станет в разговоре с учениками на уроках литературы часто обращаться к Евгению Онегину, мол, Онегинское "я, сколько ни любил бы вас, привыкнув, разлюблю тотчас" принадлежит не только холодной натуре Онегина, привычка вообще не способствует сохранению яркости и свежести чувств. Повседневность наша часто неприбрана и неумыта, нужна высокая духовность и подлинное духовное единство, чтобы её преодолеть. В злых заботах, в вялой лени отношений, среди трудностей быта, в усталости, раздражении начинает тонуть семейный корабль, и тогда команда его мечется, тратит силы во взаимных обвинениях, не может понять, в чём её беда. Он, этот семейный корабль, может окончательно разбиться о первый попавшийся риф. Даже от одного слова, которое, как известно, не воробей.
 
... Она бросила последние крошки голубям. Они и их съели, воркуя в знак благодарности доброй женщине. А она пошла дальше своей дорогой, неся на своих плечах нелёгкий груз прожитых лет, среди которых было у неё время, когда она от большого счастья быть любимой летала, как голубка.