Родственная любовь

Старуха любила сладкое. Не дожидаясь своей порции утренней сгущенки, размазанной на кусочке хлеба, она прокралась на кухню и с умоляющим видом подошла к посудомойке. Прочие работники больничной столовой уже не раз прогоняли ее. Посудомойка стряхнула с красных ладоней мыльные капли и, укоризненно глядя на попрошайку, быстро сунула ей пару кусочков сладкой булки.
Старуха, довольная, вернулась за свой столик, где соседка по палате сберегала ее завтрак. Они стукнулись вареными яйцами. Старухино яйцо победило, выйдя из этого испытания без единой трещинки. Больше развлечений здесь не предвиделось, и они засеменили в палату.

Причем, лицо старухи чудесным образом изменилось: все его черты выражали энергичную мысль. Проходя мимо поста дежурной медсестры, она ухитрилась ловким, якобы случайным, взмахом руки сбить со стола стаканчик с карандашами. Пришлось толстушке в белом халате, кряхтя, становиться на колени и собирать рассыпавшиеся предметы.

Их сразу загнали в палаты, объявив обход с участием столичной медицинской знаменитости. В больничном коридоре сначала воцарилась тишина, затем послышались характерные для обхода звуки: перестук каблучков, хлопанье дверей, деловитый гул серьезных разговоров. Наконец процессия добралась и до них.

Старуха лежала, до подбородка накрывшись одеялом, и как коршун за добычей, следила за приезжей докторшей пронзительными блестящими глазами. Она потянула носом струю воздуха и, уловив тонкий аромат дорогих духов, довольно усмехнулась.

Докторша в белоснежном халате, туго перетянутом в талии поясом, так что ее фигура напоминала песочные часы, приблизилась к старухиной кровати, слушая молоденькую медсестру, которая вполголоса стрекотала ей на ухо историю болезни пациентки.

Старуха еще раз многообещающе усмехнулась и неожиданно легко, по-балетному, вспорхнула с постели. Быстро выдернула из-под кровати ночной горшок и уселась, картинно выставив худые жилистые ноги с синими прожилками.
Столичная докторша невозмутимо посмотрела на нее и вопросительно перевела взгляд на медсестру. Та, совсем еще девчонка, недавняя выпускница медучилища, покраснела каким-то пятнистым, леопардовым румянцем и пробормотала: «Она сейчас это прекратит».

- Вредно, девушка, сдерживать « души прекрасные порывы», - назидательно сказала старуха, и в эмалированное дно горшка ударились журчащие струи.
- Хулиганка, - мужским басом пророкотала плечистая фельдшерица, главная усмирительница больничных бунтов. – Привязать? – Она с надеждой взглянула на докторшу, непроизвольно напрягая бицепсы.

Столичная звезда задумчиво переступила своими блестящими туфельками и отрицательно покачала головой. Старуха приподнялась с неудобного сиденья и, подхватив за ручку горшок, как королева заздравный кубок, протянула его докторше. Аромат французских духов, наполнявший палату, как-то вдруг угас.

Старуха понимала, что чересчур заигралась, но не хотела отступать. Еще мгновение – и скандальное содержимое горшка полилось вниз, прямо на нарядные туфельки докторши.

Старуха желала скандала и в то же время побаивалась его. В кабинете главврача, куда ее, нежно заломив руки, привела мужеподобная фельдшерица, ей стало очень неуютно. Почти сразу следом вошла приезжая знаменитость. Она успела поменять туфельки на еще более дорогие и блестящие.
Докторша приветливо улыбнулась, словно она принимала здесь дорогую гостью, и, порывшись в столе, вынула пачку сигарет. Старуха, внутренне напрягшись, как натянутая струна, с усилием сохраняла на лице придурковатое выражение.

- Закурите? – поинтересовалась докторша, улыбаясь еще шире, еще любезней.
Не зная, как поступить, чтобы не ошибиться в непонятной игре, которую затеяла инквизиторша в белом халате, она протянула руку за сигаретой.
Но та поспешно спрятала пачку на место, сказав:
- Совершенно правильно, что вы не курите, Анна Ивановна. Никотин – это яд и гадость невозможная. Отвратительная привычка, с которой безуспешно борются тысячи людей. Видите, как вам повезло. Но с чем или с кем боретесь вы, это вы мне сейчас расскажете.

Старуха недовольно отвернулась, потом уставилась в пол.
- Не хотите говорить? И не надо. Я и так все знаю. Ваша дочь после нескольких неудачных попыток устроить свою судьбу наконец вышла замуж. В доме поселился чужой для вас человек. Вы перестали быть для дочери центром вселенной и в отместку стали всячески изводить своего несчастного зятя. Мои пострадавшие туфли – ничто по сравнению с тем, что пришлось вытерпеть этому человеку. Но то, что ваша дочь обратится в больницу, и именно в такую больницу, вы не предусмотрели. Вам здесь абсолютно нечего делать, милая Анна Ивановна. Сегодня я отменяю уколы и прочие процедуры, а завтра отправляйтесь домой и живите мирно. Оставьте ваших родных в покое, пусть они, наконец, будут счастливы.

- Этот бездельник ей не пара, - глухо проворчала старуха.
- Знаю, знаю. Самый совершенный негодяй, которого когда-либо носила земля, - устало откликнулась докторша, и улыбка ее погасла. Стали заметны морщинки на ее таком безупречно красивой лице. – Все вы, тещи или свекрови, одинаковы. Возись с вами тут. В каждом городе, в каждой больнице вас целая палата наберется. Идите, Анна Ивановна, готовьтесь к выписке.

Старуха подозрительно зашмыгала носом, но в палату вернулась королевой. Лихо скакнула на кровать и запела нарочито резким голосом: «Виновата ли я, что люблю…»
Соседка справа, еще молодая женщина с великолепным южным загаром и соседка слева, в темном платке, похожая на монашку, вскрикнули в один голос:
- Ну как?
- Вытурили!
- Теперь нам точно настоящую сумасшедшую подселят! Да еще буйную, - посетовала «монашка».
- Пока ты здесь ела эту невозможную кашу, у твоей дочки чувство вины росло параллельно с отвращением к мужу. Она уже почти созрела, чтобы выставить его за дверь. Но завтра ты заявишься с диагнозом «эгоистка-притворщица», и ему опять откроют кредит доверия, - рассуждала загорелая особа, виртуозно подпиливая ногти. – Вот я не вернусь домой, пока мой изверг не приползет за мной на коленях.
- И я не вернусь, пока все мои не покрестятся, - откликнулась благочестивая соседка.
- Выходит, вся проблема в этой приезжей фифе, которой ты туфли обмочила, - подытожила интриганка с шоколадным загаром, любуясь почти законченным маникюром. – Ее надо устранить.

«Монашка» испуганно перекрестилась.
- Да вы что подумали? Это просто оборот речи! С ней нужно договориться, - она выразительно пошевелила пальцами, изображая деликатный денежный сговор.

Старуха села на кровати, и неосознанно повторяя жест соседки, тоже подвигала пальцами, но на ногах. Видимо, это движение ее успокоило и подтолкнуло мыслительный процесс.

- Это не по моим финансам. У нее одни туфли стоят столько, сколько остров в Тихом океане. Я лучше тоже замуж выйду. Меня давно персональный пенсионер-чапаевец приглашает.
- Да ты в своем уме, Анна Ивановна?- возмутилась молодая соседка.- Зачем тебе этот старый пень? Если хочешь основательно шокировать дочь, нужно выходить за юного плейбоя. Вот кстати, у меня есть племянник, студент, страдающий от отсутствия жилплощади.

«Монашка» выразительно поморщилась и сказала, подняв глаза в давно небеленый потолок, что, видимо, подразумевало, небо:
- Грех это, и вам, и ему.
Потом покосилась на деловитую соседку и добавила:
- А советчики неправедные, людей Божьих злом искушающие, первые в ад пойдут.
- Если вам завидно, так и скажите.
- Ведем разговоры грешные. Ей не замуж надо собираться, а в храм Божий. Дочку и зятя простить, с обидчиками своими примириться.
- Вот и начните с себя: прощать и примиряться.
«Монашка» поджала губы и замолчала.

Дверь палаты широко распахнулась, и на пороге воздвиглась могучая фельдшерица.
- Эй, хулиганка старая! Давай на выход, к тебе дочь пришла.

Старуха испуганно вздрогнула. Впервые в ее глазах появилось какое-то подобие нежности. Она тихо направилась к двери. «Монашка» перекрестила ее сутулую спину, обтянутую халатом в веселый небесно-голубой горошек.

В комнате, выделенной для свиданий с родственниками, было людно. Кто-то торопливо поглощал принесенный в термосе домашний обед, кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то бранился. Эти щедро выпущенные на простор эмоции и составляли родственные чувства, без которых трудно обойтись какому-либо человеку.
Старухина дочь сидела у окна в глубокой задумчивости. Она не видела вошедшую мать. Но мать хорошо видела ее лицо с голубыми тенями под глазами, с растрескавшимися бледными губами и лихорадочными пятнами на щеках. Ее лицо было таким, каким оно бывает у каждого человека, когда он не успел надеть привычную маску, скрывающую от близких его тревоги и огорчения. Эта беззащитность ее лица растрогала старуху до слез, если бы она сейчас могла плакать. Ведь она пришла настаивать на своем, рвать жизнь самого родного человека на куски. Она и не могла поступить иначе, потому что всегда боролась с людьми и обстоятельствами, доказывала свою правоту, бунтовала и протестовала.

- Тебя завтра выписывают, - погладила дочь ее руку, робко глядя в замкнутое, отчужденное лицо матери. – Все будет по-прежнему: только ты и я. Ты абсолютно права: зачем нам с тобой чужой человек? Я такая эгоистка. Мне надо было поберечь тебя, этот нервный срыв…

- Я совершенно здорова, - опустив голову, перебила ее мать. Она проговорила это так, что дочь сразу все поняла, и между ними больше не было сказано ни слова. Они сидели молча до тех пор, пока комната для свиданий не опустела.
Дочь поднялась и тихо пошла к двери, и мать не решилась ее окликнуть. Старухе стало трудно дышать, она прижала руку к груди, и случайно ее ладонь наткнулась на крестик непонятого ею Бога, который заповедал нам любить и прощать.