Путник

Кулак на мгновение припечатался к подбородку. Затем в ход пошли ноги. Один из нападающих, выпрыгнув у него из-за спины, пяткой рассек ему губы. Кто-то справа заехал локтем в висок. Он не устоял и рухнул на излуженный дождём тротуар. Лужи заметно побагровели. Он потерял сознание. Или же сознание потеряло его? А когда очнулся, встал и пошёл, медленно, не спеша, заметно прихрамывая. Живой!
 
Он шёл вдоль молчаливых домов, вдоль трамвайной линии, освещаемый уличным освещением. Была ночь. И вокруг абсолютно никакого движения. Казалось, что жители этого города навсегда уснули в своих квартирах – многоэтажных гробах.
 
Он шёл, делая вид, что с ним всё нормально, что ничего заслуживающего хоть какого-либо внимания не произошло. И сияющая улыбка разрасталась на его изуродованном лице. Картины детства вспыхивали в его голове, разрыхляя слипшийся ум, подгоняя сердце. Он видел себя совсем ещё мальчиком. Вот на санках он съезжает с белого склона, из его рта валит густой пар, сверстники, шутя, метят в него снежками. Морская волна накрывает его и тонет в его удивлённой радости. Он выбирается на песчаный берег, отец манит его рукой. А когда они вместе направляются к пансионату, музыка усиливается… Мать накрывает на стол. В хрустальной вазе расцвели орхидеи. И т.д.
 
Пройдя с десяток аптек, он свернул за угол и остановился напротив какого-то мрачного здания. Поначалу оно даже показалось ему большим чёрным пятном. Оно было огорожено прочным забором, а внутри, над лестницей, горел огонёк. Подойдя ближе, он понял, что перед ним синагога. И удивился. И вспомнил, кем в этом мире была его мать – еврейкой! И впервые мысленно обозначил своего отца словом «гой». Улыбка тут же исчезла с его лица, замешательство изобразилось на нём, противоречие, внутренняя борьба. Но затем черты его лица снова выровнялись. Он вдруг подумал, что быть евреем, будучи при том гоем, – вполне нормально и, более того, модно. Он подошёл к забору и постучал в железную дверь. Из окна сторожки на асфальт брызнули лучи света, выглянул сторож и, не видя посетителя, крикнул:
– Кто?
– Это я, – прозвучал за железной дверью надтреснутый голос.
– Кто? – переспросил сторож. Но, не дождавшись ответа, прибавил: – Теперь уже поздно. Приходите утром.
Однако посетитель не уходил, неподвижно стоял за дверью, отбрасывая в сторону узкую тень.
– Вы что, оглохли? Закрыто! – воскликнул сторож.
Посетитель молчал. Тогда сторож не вытерпел и, вооружившись газовым баллончиком, выскользнул из своей каморки. Подбежал к двери и снова велел полуночному посетителю убираться подобру-поздорову. Да только тот по-прежнему предпочитал хранить рыбье молчанье и не показываться. Взвесив возможный риск, сторож потянулся рукой к замку, крепко сжимая в другой своё режущее глаза оружие. Медленно приоткрыл дверь, так же медленно протиснул в расширяющуюся щель своё грузное тело. На улице никого не было. Влажный ветерок скатился с его щеки, запутался в густой бороде. Вверх по улице – из-за туч вышла луна; через дорогу – мигающая реклама, безлюдный киоск, стена пятиэтажного дома…
 
Возвращаясь в свою каморку, сторож думал о том, что вот так вот, невидимо и внезапно, к ним в синагогу может однажды постучаться Мошиах и, ощутив недостаток веры в себя, уйти туда, откуда пришёл, – в бескрайнюю ночь. Действительно, чем Бог не шутит…