Я ЛЮБЛЮ ЭТОТ ГОРОД ВЯЗЕВЫЙ

Приехал Есенин в Москву, гулять по ней стал. Понравился ему этот город вязевый. Да только тополя в этом городе не звенят листвой крылатой. Но оно и понятно: в Москве троцкистской сволочи жить хорошо и прочим матёрым материалистам, а Есенин из деревни приехал. Ему бы в ивовых рощах купаться да солнечное молоко пить... А тут разношерстная публика обступила, стихов требует.

Есенин, душа добрая и открытая, согласился этой публике стихи читать. А публика вызвалась водить поэта по кабакам. В конце концов, Есенин к заведениям пристрастился так, что нередко отправлялся туда один, часто в ночное время, когда над землёй светит ярко (чёрт знает как) месяц.

В заведениях Есенин много пил, с той же публикой, с бандитами всякими; много читал стихов проституткам, которые нежно, по-матерински на него смотрели и щекотно купали в его золотистых волосах свои тонкие пальчики.

А однажды, в очередной раз пребывая в окружении социальных низов в одном из московских увеселительных, почувствовал Серёжа, как сердце его вдруг застучало, заколотилось, словно у посаженной в клетку синички. Прислушался к своему сердцу сквозь разошедшуюся гармонь и понял: оно уже давно учащённо бьётся. Бросил в окошко тревожный взгляд. А там дождь и серость. Дверь на улицу распахнул. А там, кроме того, что дождь и серость, так ещё и большевики маршируют, задевая штыками щербатые козырьки.

Возвратился к кабацкой братии. Уселся между какими-то отщепенцами и, нахмурившись, говорит: «Я такой же, как вы, пропащий, мне теперь не уйти назад». Один из отщепенцев его по плечу похлопал; другой – надпитый стакан протянул. А разливистая гармонь загудела протяжно, прихлынула – точно пшеница на рязанском ветру... На коленях вспотевшая женщина примостилась.