Декларация независимости

«Есть люди, которые умнее человечества, но это не про нас с тобой».

Это не мой дедушка. Вообще, он никогда не был чьим-то дедушкой, потому что никогда не был женат.
- Вы считаете семейную жизнь непростительной глупостью для философа? - задала я ему свой наивный вопрос.
- Нет, просто я против двойного гражданства.

Такое заявление меня очень заинтриговало, но я не кинулась с расспросами, по опыту зная, что при настойчивом вопрошательстве он закроется как морская раковина.
Через два дня, вдохновленный созерцанием личной свободы, он сам вернулся к этой мысли, сидя на крылечке дома с соленым огурцом в одной руке и граненым стаканом в другой.
- Как гражданин своей страны я обязан платить налоги, служить в армии и нести прочие неудобные для меня повинности.
Семья – это государство в государстве. Налоги здесь – в виде зарплаты, смиренно сложенной у ног свирепой в своей меркантильности супруги; служба в армии, - он деликатно покашлял, все-таки, на момент этого исторического разговора мне было всего семнадцать лет, - это каждую ночь – под ружье.
Но самое главное – это борьба за власть, как в государстве, так и в семье. Любая женщина стремится к диктатуре, а я слишком мягкий человек, - он с сожалением повел глазами на опустевший стакан. - Моя душа требует свободы, парения над убогим бытом, а тут, здравствуйте вам, жена в железных бигудях с ключами на поясе. Ключи – от дома, гаража, машины, погреба, наконец.
Она приступает к тебе с сотней глупых вопросов, не давая при этом на них ответить, потому что ответы ее не интересуют. Ей нужно высказать вопросы!
Ты приходишь со службы домой, где в течение восьми часов тобой помыкал какой-то нездоровый на голову тип, тебе нужен сеанс психотерапии, - тут он снова выразительно показал глазами на стакан, - а какая-то женщина, которую ты двадцать лет назад опрометчиво прописал в своей квартире, отправляет тебя выносить мусорное ведро.

Конечно, и я могу увлечься, но ненадолго. Наутро я ей скажу: «Кыш, кыш, дорогая!», - он помахал руками, словно хворостиной прогонял из огорода кур. – Сначала мне нужно заслужить твою неземную любовь. Прославить ее подвигами, сочинить в ее честь стихи. Но на это потребуется время. Столько времени, что в ЗАГСе наши паспорта встретятся только при выписке свидетельств о смерти, - он довольно захохотал.
- Нет, - подытожил дедушка свою пространную декларацию независимости от семейных уз, - я против двойного гражданства.

Почему я называла его дедушкой? Потому что он сам попросил меня об этом.
- Знаешь, малышка, я мог бы назвать себя твоим духовным наставником, но это будет звучать слишком нескромно. Поэтому зови меня дедушкой.

Я с великой готовностью согласилась. Он был первым человеком в моей жизни, который принимал меня всерьез и пытался вложить в мои мозги какие-то идеи.
Мы познакомились в очереди за кефиром в далекие советские времена. То есть кефира мне не досталось, потому что я уступила его этому оригинальному человеку в ватнике. Он подошел и, грустно глядя на белую бутылку с творожистым осадком на дне, сказал:
- Кефир найти не проблема. Проблема – найти человека, который сможет им поделиться.
Такая афористичность меня сразила наповал.

По ночам дедушка работал сторожем в соседней школе: добросовестно спал на кожаных матах в спортзале. Поэтому днем он всегда был готов загрузить мою голову нестандартными знаниями о мире.
Все свободное время он копался в огороде, где, по примеру греческих философов, разводил только капусту. Осенью у меня на ладонях появлялись мозоли от ножа. Дедушка привлекал меня к общественным работам: все выходные я с утра до вечера с остервенением шинковала капусту, промахиваясь по пальцам.
Вот тогда он и изрек самую, на мой взгляд, его великую мысль. Увидев кровь, льющуюся в капустный рассол, и мои отчаянные попытки залепить пластырем разом все пять пальцев, он отобрал у меня нож и вдохновенно изрек:
- Не надо менять декорации, лучше поменять режиссера.
Думаю, что эта идея применима ко многим жизненным ситуациям.

В смутные девяностые дедушка не избежал идеологического шатания. А именно: акции несуществующих компаний и демонстрации обманутых вкладчиков. От этих переживаний он сильно сдал, в его глазах поселилась печаль. Тихим отшельником он окучивал капусту и больше ничего не говорил. На мои пытливые вопросы он отвечал снисходительной улыбкой престарелого клоуна. Вскоре и капуста его глубоко разочаровала.
Он улегся на стареньком диване и целыми сутками сосредоточенно наблюдал акробатические кульбиты паучка на серебряной паутинке, болтавшегося у него под носом.

Мне было очень обидно: такого философа победила жизнь.