Сказ о павших

Я хочу жить в сказке. Представляете себе, какая дура – до сих пор розовый туман в голове, короткие подростковые кудри и мечтательность пополам с наивностью, по глазам зелёным разлитые.

В сказках здорово – волшебства да чудеса всяческие, случайности необыкновенные, колдовские, всё легко и просто, по мановению волшебной палочки да по щучьему велению да моему хотению сбывается и происходит.

И конец в сказках всегда хороший – добро побеждает, зло наказано, и любовь в сказках – обязательно большая, чистая и светлая. Каждый в сказках (в особенности, если он – дурак), находит свою пару – суженого или суженую, верных и любящих, и живут долго и счастливо. Ну, а как же иначе? Ведь это – сказка.

Сказки обычно читают дети или их читают детям. Малыши, как губки, впитывают первую романтику и ощущение чуда и волшебства. Они воспринимают окружающий мир как реальное воплощение книжных историй, верят безоглядно в злых волшебников, добрых фей, и с нетерпением ожидают подарков на Новый год.

С течением времени, пообвыкнувшись во взрослом мире, они постепенно обнаруживают, что злых ведьм и разбойников гораздо больше, чем добрых фей, чудеса происходят только на экране телевизора, а Дедушка Мороз, от которого так много ждали, - это дядька в маскхалате, и хорошо, если дядька совсем чужой, незнакомый – тогда это хоть какое-то развлечение, а если это твой собственный плешивый (или не плешивый, но толстый и багровый от напряжения – на выбор) папашка?

Тьфу, гадость и непотребство.

Разочарование нарастает поступательно, пока не происходит подростковый кризис, всё окончательно рушится и ломается, или, если хотите – становится на свои места, и ребёнок превращается в среднестатистического взрослого, с неловкими воспоминаниями о детских мечтаниях и вере в лучшее и светлое.

Но нет правил без исключений. Есть отдельные человеческие особи, которые активно сопротивляются естественным превращениям в социально значимые единицы, стремясь остаться в детском мире наивности и открытой доверчивости. Они упорно цепляются за светлые идеалы настоящей дружбы и нежной искренней любви. Этих дегенератов, отставших в развитии и застрявших в волшебных мирах чудес и колдовства можно узнать по горящим глазам и мечтательно-дефективному выражению лица.

Это, конечно, крайняя степень идиотизма и умственной отсталости, и они очень редки. Место им в тех сказках, из которых они выросли, и туда им и дорога. Лечения нет для них, и всю дорогу они только тем и занимаются, что рыщут в поиске себе подобных. Самое смешное, что чудеса случаются, и они находят друг друга.

Все остальные нормальные дети взрослеют в обычном режиме, не создавая дополнительных проблем, и становятся такими же нормальными взрослыми, живущими в привычном и доступном реальном мире.

Но есть, правда, и такие, и, надо полагать, они самые несчастные из всех – это те, которые застряли между мирами. Их заклинило так крепко, что жить им очень тяжело и неудобно, и выбраться оттуда они не могут.

В душе они бережно хранят спрятанный ото всех нормальных людей, в том числе и от родителей, и от собственного партнёра – по браку, по совместному проживанию, хрупкий мир сказочной любви и неизменной веры в чудо и волшебство. Никого туда не пускают, наружу своим мечтаниям и воображению живому просочиться не дают, зорко охраняют мир этот трепетный от посторонних, а очень часто, - и от самих себя. Всю свою энергию тратят на обустройство внешних обстоятельств и достижений общественных целей, а тягу свою сказочной любви и тоску по сердечному теплу считают постыдной и излишней, как если бы к пяти имеющимся пальцам на руке вдруг шестой вырос, или, того хуже, хвост вдруг отрос.

Чудо, оно, конечно, чудо расчудесное, да только кому об этом расскажешь? Стыдно, и неприлично, да и гордиться нечем совершенно. Прячет такой человек самое сокровенное глубоко-глубоко внутрь, а оттуда, изнутри, тоска его гложет смертная, да всю душу и внутренности выедает.

От горя такого да от кручины неизбывной становится человек сам выдумщиком да сочинителем. Только не сказки про любовь да про геройство начинает писать он, с сюжетами замысловатыми, а начинает выдумывать истории диковинные про реальных, обычных женщин и мужчин. Достоинствами их сказочными награждать, полона да холсты цветами и травами разрисовывать.

Находит он от тоски да скуки женщину себе обычную, славную, хорошую, ну, и давай лепить из неё принцессу сказочную, любовь неземную ей приписывать, со всех сторон украшает да добавляет, да так старается, что и сам уже не узнаёт. И чудится ему, что любовь его самая что ни на есть верная и настоящая, и другой уже нет и не будет, да и где её искать-то, любовь ту?

Душу свою в образ обманный вкладывает, энергией его своей напитывает да насыщает, а того и не видит, что всё это – лишь образ придуманный, пузырь мыльный разноцветный, а только лишь дотронешься до него – хлоп, и нет его, лопнул, и следа не оставил.

И в то же самое мгновение, ну, как в сказке, точно по колдовству, и любовь придуманная исчезает, оставив вместо себя скуку смертную да хандру непреходящую, сожаление по несбывшемуся.

И так становится тяжко бедному, и дохнет он без причины, на ровном месте. Ведь, говорят, птица-то в клетке не поёт и птенцов не заводит, а медленно умирает, и есть не ест, и пить не пьёт, пока не задохнётся совсем и не помрёт в одночасье.

Болеет человек и мучается ужасно, и не понимает, несчастный, что птицу ту сказочную, что сам в клетку и заточил, да закопал так, что и места не найдёшь, выпустить надо на свободу. Сломать ту клетку, а птице даровать волю вольную, дыхание свободное, нестеснённое. И превратится тогда птица в настоящую Жар-птицу, крылья свои полностью расправит, взлетит высоко, взорвёт мир песней своей звонкоголосой о счастье и любви настоящей, подлинной, без обмана.

И прекратятся тогда муки душевные и телесные в единый миг, и распахнётся сердце его навстречу чуду и волшебству, и заживёт человек жизнью настоящей, живой.

И воплотит он все мечты свои заветные о любви да о счастье, и будет жить он долго и счастливо. Ибо сказки сочиняем мы сами и зависит только от нас, какая она будет – жизнь наша, - либо сказкой волшебной обернётся, либо мукой вечной невыносимой.