Дуся Иванова

1.
Привет, я Дуся Иванова! Так я обычно представляюсь незнакомцам. Это не шутка. Впрочем, никто никогда и не смеется. Обычно пожимают плечами или хамят. Я по паспорту Дуся Иванова. Может, у теток в детдоме, где мне дали такое имя, было игривое настроение, может, фантазия у них истощилась – слишком много теперь сирот. В моей группе девчонок обычно называли вычурно и изощренно - Снежанна, Люсьена, Констанса и фамилии соответствующие, а на мне споткнулись. Ладно, я не в обиде: не каждый способен честно посмотреть на себя в зеркало. Какая из меня Снежанна?! Я именно Дуся Иванова!

Особо злобных воспиталок у нас не было. Они были никакие… Они сквозь нас смотрели, словно всегда куда-то торопились, будто взглядом между собой и нами черту проводили, границу какую-то. Так и жили: они сами по себе, а мы сами по себе. У них - учебно-воспитательные планы, открытые мероприятия, отчетные концерты – страшилки про уколы аминазина я потом узнала, когда выросла. Тогда же и услышала, что из детдомовки все равно полноценного человека не получится, что мы уже в десять лет насквозь развращены и бессердечны. Нет, у нас нормальные девчонки были, все эти Снежанны и Люсьены. Просто нас уже от рождения приговорили на казенный дом с казенной любовью.
Впрочем, наш детдом был образцово-показательным. Сюда часто водили высокие комиссии, и нянечки каждый день меняли нам платья, а прически согласовывали с самой директрисой. Однажды новая няня, которая порядков еще не знала, челку мне отстригла слишком коротко. К несчастью, это случилось накануне приезда очередной комиссии. Директриса подняла крик: кто изуродовал ребенка? В общем, уволили ее.
Кормили нас тоже чересчур ответственно – по правильной системе: чтобы белки, жиры и углеводы в нужных количествах из полезных продуктов. Каждую неделю нас взвешивали. Если кто похудел, или обед не доел – персоналу детдома грозил скандал со стопой объяснительных. Нянечки порой готовы были сами тарелки за нас вылизывать, чтобы от директрисы нареканий не получить.
Директрису звали Амалия, может, отсюда восходит традиция высокопарных имен? Она явно стремилась превратить казенный дом в пансионат для благородных девиц, выбивала финансирование, искала благотворителей - и очень успешно. Однако ретивая Амалия ничего не смогла поделать с человеческим фактором. Персонал так и не научился видеть в нас нечто большее, чем подкидышей, живущих за чужой счет, да и мы сами не могли этого забыть.
Я, когда из детдома «освободилась», первым делом шоколадку купила – вредную для здоровья сладкую плитку – съела и обертку в руках два квартала несла: моя обертка, собственная! Смотрела на нее и привыкнуть не могла, что она моя: хочу выброшу, хочу в карман положу.
Я до сих пор встаю и ложусь по детдомовскому распорядку. Если позволю себе поваляться подольше на кровати, сама наказываю себя за это, словно во мне незримо присутствуют все детдомовские нянечки, конечно, с Амалией во главе.
Ничейный ребенок очень пластичен и склонен вбирать в себя проблемы и изъяны своих воспитателей. Он копирует, как правило, сор, потому что что-либо достойное еще не в состоянии увидеть и оценить. Иногда я становлюсь сама для себя Стеллой Петровной, которая унижала нас литературными цитатами, демонстрируя непреодолимую пропасть между нами и мифическими благородными и нравственными людьми, которыми мы никогда не станем. Иногда перевоплощаюсь в миссис «Стиральный порошок» - так мы называли няню Дарью Игоревну. Для нее высшая добродетель человека – чистые ногти и без единой морщинки заправленная постель.
Их было много: образованных и не слишком, добрых и не очень детдомовских теток, но в главном они все были стиральным порошком, потому что не позволяли нам быть собой - словно грязные пятна со скатерти вытравливали из нас личность: стирали, выкручивали и высушивали нас, как белье.

Стелла Петровна, наставница по части хороших манер, всегда говорила, умеренно приоткрывая тонкие губы, чтобы не растянуть кожу лица и предотвратить появление морщин, так вот, она говорила: правильно воспитанная девочка должна быть незаметной, даже если она Дуся Иванова. Помню, тогда я почему-то подумала: может ли так случиться, чтобы моя мать, которую я не знаю и которая мне в общем-то безразлична, носила красивое аристократическое имя?

Переход во взрослую жизнь для меня совершился незаметно. Никакого стресса я не испытала. В старших классах меня вдруг потянуло изображать на бумаге то, что обычно скрыто под одеждой. Стелла Петровна отправилась к Амалии с ворохом моих беспорядочных шедевров: ноги, торсы, бюсты. Много голого тела и напряженных мышц. Они рассматривали, краснея, и постановили, что Дусе Ивановой приличней малевать что-то в народном стиле.

Так я плавно приземлилась в другой казенный дом: государственный Лицей народных искусств. Бесплатное койко-место в общежитии, двухразовое питание и бесконечное копирование дурных образцов. В нагрузку получила народный хор, где в обязательном порядке, два раза в неделю, открывала рот при отсутствии слуха и голоса.
Желание рисовать вдруг пропало. Захотелось увидеть, как живут другие люди, те, кто с детства принадлежал сам себе, в ком не звучала разноголосица наемных нянек.
Говорят, что желания иметь опасно, потому что они рано или поздно сбываются.
Целенаправленно заводить знакомства я не умела, несмотря на публичный характер воспитания, поэтому беленький листочек с адресом, который сунула мне в руку на людном перекрестке незнакомая девушка, восприняла как знак судьбы.

Я попала волонтером в общественную организацию «Добрый самарянин», которая финансировалась на деньги неизвестного благотворителя. В уставе «Самарянина» было прописано социальное служение, но без всякого религиозного контекста.
В изолированной обстановке детдома я общалась только со здоровыми, активными людьми не пенсионного возраста. Подобно юному принцу Гаутаме, мне предстояло наконец лицом к лицу увидеть старость, болезнь и, может быть, смерть.

Как начинающей, мне выделили всего одну подопечную. Сказали, что это самый простой случай, но в чем дело, не объяснили. Разберешься сама.
Конечно, я заранее включила воображение и перебрала кучу оптимистичных вариантов: безумная, алкоголичка, наркоманка, парализованная, клептоманка и нимфоманка… Прокаженных и бесноватых я отмела сразу. Слишком нереалистично. Вдохновившись подобным образом, я отправилась в гущу жизни совершать подвиги милосердия.
Все оказалось не похожим на те страшилки, которыми я себя «подбадривала». Мне открыла дверь вполне бодрая гражданка, назвать которую старухой было достаточно сложно. Гладкое, неплохо сохранившееся лицо без резких носогубных складок, хорошо закрашенная седина и свежий маникюр. Настораживала только одна деталь. Зачем посреди послеобеденной тишины толстых сталинских стен ей понадобились беруши?
Кстати вспомнилось, что у меня после сильной простуды постоянно вытекало из ушей нечто несимпатичное, и детдомовская медсестра законопатила мои ушные отверстия ватой. Из-за этого я плохо слышала и заработала «лестное» прозвище «тетеря». Похоже, у нас нашлось что-то общее, что поможет нам в общении.
Состроив самую свою очаровательную улыбку, я поинтересовалась, указывая на беруши: «У вас проблемы?» В ответ получила самый мрачный в истории человечества взгляд. Ясно, она затыкает уши, просто чтобы никого не слышать. Далее темп общения стремительно ускорился, и через пять минут меня выставили из квартиры с деньгами и списком продуктов в пятнадцать наименований.
Чтобы восстановить душевное равновесие, я потратила некоторое время, выискивая на полках супермаркета наиболее дорогие экземпляры съестного. Символическую сдачу в пять копеек пришлось выкладывать из своего кармана. Старуха не дрогнула.
Уходя, я смеялась над собой. В «Добром самарянине» мне делать нечего. Больше я туда не пойду.

2.
Воспитатель Лицея привела нас в храм. Это входило в учебный план как знакомство с православной культурой. Не входило в план то удивительное впечатление, которое произвели на нас иконы и стенная роспись. У девчонок руки чесались потрогать, прикоснуться, повторить. Нас взволновала именно анонимность изображений – об этом все потом говорили. Писать по прописи, но как свое; вкладывать душу, но не оставлять имени. Я-то всякие пустяки, вышедшие из-под моего поспешного карандаша, подписываю, славным именем Дуся Иванова.
Территория храмового комплекса была завалена кирпичами, песком и прочими строительными причиндалами. Время от времени кто-то в перемазанной цементом спецовке заходил в храм и объявлял батюшке, что что-то привезли или чего-то не привезли.
У батюшки в реденькой бороде весело поблескивала яичная скорлупа. Маленький и кругленький, он совсем был не похож на строгие, удлиненные фигуры, написанные на иконах. Показывая нам храм, он, с восхищением, словно впервые увидев, вместе с нами замирал перед алтарем. Он нам очень понравился, и всем девчонкам хотелось сказать ему что-то хорошее и доброе. Но мы просто смотрели на него и улыбались. Потом Светка Соколова, староста группы и солистка народного хора, выступила вперед и отчеканила зычным голосом: «Спасибо за экскурсию. Было очень интересно». Батюшка засмущался и шмыгнул носом.

Сегодня в общаге долго искала общественный чайник, а когда нашла, оказалось, что чай и сахар я уже раздала, и заваривать в эту неделю мне нечего. Попила воды из графина с отколотым горлышком и сразу взялась за карандаш. Горлышко откололи недавно – завхоз еще не успела насладиться расследованием этого преступления.
Быстро сделала набросок: девочка с худыми ручками и ножками, в нарядном платье, а из ушей выпирает вата. Соседка по комнате заглянула в альбом и спросила: «Что у нее за деревяшки в ушах?» Люди, как изобразить вату?

На следующий день я отправилась к своей подопечной. Не знаю, почему. Явно потеряла контроль над поступками. Старуха поджидала меня во дворе. На воздухе она выглядела значительно старше. Уши не просматривались – она завернулась в объемный зеленый платок. Оказывается, прямо сейчас мы едем на кладбище. Родительский день. Она нагрузила меня самодельными грабельками и чудовищно длинной метлой. Никогда не была на кладбище.
В автобусе было пыльно и жарко. Как водится, я всем мешала. Пассажиры откровенно высказывались насчет моей фигуры и интеллекта. В ответ я с азартом цеплялась за особо недовольных граблями. Старуха невозмутимо восседала на переднем сиденье.
В «городе мертвых» я ничего не успела толком рассмотреть, как она сразу же загнала меня на огороженный синей оградкой участок земли. Здесь я гребла и мела прошлогоднюю листву, а старуха неторопливо прогуливалась по главной аллее, помахивая старомодным ридикюлем. Изрядно вспотев, я бросила грабли и уставилась на серый памятник из гранитной крошки. С ним было что-то не то. Имена! Целых шесть, и у всех одна и та же дата ухода.
Что с ними со всеми случилось? Дорожная авария, пожар, авиакатастрофа, всемирный потоп? Медленно-медленно я обернулась. Старуха равнодушно наблюдала за мной, потом вынула из сумочки сигарету.

3.
В «Добром самарянине» мне выдали для ознакомления белую папку с чистыми мягкими тесемками. Такую же дешевенькую папку я когда-то отказалась взять из рук Амалии. Испугалась узнать о себе что-то, что способно осложнить мою жизнь. Я знаю, что меня бросили, а почему и как, это уже неинтересно. Амалия страшно рассердилась и швырнула папку на стол. Теперь я зачем-то интересуюсь судьбой чужой мне старухи, и в руках у меня точно такая же папка.
Открываю и долго сижу с неподвижным лицом. Те, что на памятнике, - они, оказывается, живы! Все! Вот их домашние адреса, номера телефонов. Я могу прямо сейчас позвонить кому-то из шестерых и услышать его или ее голос. Зачем же, спрашивается, я весь день таскала те самодельные грабли?!

Напрягаю мозги и становится ясно, что у моей подопечной произошла какая-то крупная, видимо, для нее принципиальная ссора, с родными. Что-то по поводу наследства. Ей стало так горько, что она решила похоронить свою память в той оградке, под гранитным памятником. Похоронить и забыть все плохое. Или совсем все забыть.
Я закрыла папку и попыталась завязать тесемки, но узел мне не давался. Как в детстве: зашнуровываю кеды и не могу завязать на бантик. Кровь приливает к щекам, а рядом няня торопит и ругается. Тогда, чтобы не слышать ее грозного крика, я вынимаю из кармана вату и вставляю в уши. Гармония восстанавливается, хотя ничего не изменилось.

Полагаю, что теперь я взрослая и в вате не нуждаюсь. Мне следует вернуться к Амалии и попросить прочесть папку, так похожую на эту. В ушах звучит голос смешного колобкообразного батюшки: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил…»
Думаю, пришло время узнать, кто и зачем родил Дусю Иванову.