...

Цунавеси Наго-Кия

Рано утром сонный, затемненный и заставленный ветхими старыми домами, квартал поднял жуткий, нечеловеческий вопль. В этом провинциальном, забытом японском городке уже с детства жителям внушался страх и смирение. Цунавеси прекрасно помнила то кровавое утро, когда свершался беспощадный суд над шестилетней дочерью матери-проститутки, родившей этого несчастного ребенка не от супруга, а как оказалось от заезжего китайского моряка, первого ее клиента. Но что и на что ей было жить, когда помимо этой незаконной дочери у них с мужем, было еще пять родных детей? Но молва, любящая зрелища, несщадна. И сегодня утром Цунавеси как и целый квартал, свесившихся с балконов соседей, стала свидетельницей очередного суда Линча…
Обезумевшие мужчины гурьбой хлынули в тесные улочки, как паразиты на падаль, и в влились черной массой, слагающей проклятия в адрес падшей, во двор трехэтажного жилого дома, из обшарпанного подъезда которого как по року судьбы вышла девочка…
Она недоумевающими глазами обвела по яростным лицам мужчин, не понимая, почему так рано вышли все; «Наверное, сегодня в городе праздник?...» и она подоспела как раз на торжество?… Но трое палачей, выпустив из-за ртов своих страшный крик, выпрыгнув почти ниоткуда, вдруг повалили ее наземь, и, избив ногами до полусмерти, надругались над ее полуживым тельцем столь же жестоко как наносили беспощадные удары кулаками и сапогами по маленькому животу и спине…
Кошмар закончился также быстро как и начался с появлением во дворе ватаги разъяренных палачей. Последние, перед уходом смачно выхаркивались на разорванный сарафанчик девочки, запачканный ее кровью, она же лежала без дыхания и без малейших признаков жизни в огромной, мутной, глинистой луже. Цунавеси почувствовала как в груди, подобно холодному стальному клинку, сжимается горчайшая скорбь по изуродованному, ни в чем не повинному, растерзанному своими же «сородичами» отпрыску, не нашедшему защиты даже со стороны родной матери, наблюдавшей всю эту кровавую картину с затворенного окна дома! Она, находящаяся в некой прострации, где полностью отсутствовал воздух и пол, в каком-то жаре и бреду, смогла уловить лишь краем уха, как жадно шепчутся соседи: «Шлюхе – шлюхская жизнь… с нее все равно ничего бы путевого не выросло… посвящение в шлюхи с пеленок! Пусть знают свое место…»
Цунавеси не могла выдержать больше такого зрелища и отвернула лицо с заблестевшими глазами от двора, прочь, уставившись в потрескавшиеся, окрашенные старой краской створки двери.
- Смотри, Наго-Кия! – развернул ее за плечи дядя, - смотри, если уважаешь своего покойного отца и меня! Не отворачивайся! Это урок всем благовоспитанным девушкам, в головах которых в твоем возрасте бродит смут, и добро еще не может провести четкую границу со злом! Смотри и познай же, к чему ведет кривая дорожка! Лишь к презрению! Лишь в ад!
Племянница закрыла лицо руками и заплакала, сотрясаясь в диких рыданиях и причитаниях замолчать, наконец, родителя, прилюдно клевещущего на невинную племянницу…
- Поплачь! Я вижу как из тебя выгоняются бесы, дочка! – не успокаивался он,- выпусти из себя все сомнения! Поплачь и очисти душу свою и разум от падких мыслей, смотрите люди! Моя племянница как и ваши дочери возрождается от смерти этой поганой юродивой! – указал дядя пальцем на тельце шестилетней девочки во дворе, - От смерти дьявольского…
Он не успел докончить свой возглас, как грязный комок в луже неожиданно зашевелился! Девочка, словно восставшая из самой земли, медленно поползла, оступаясь и заваливаясь по направлению к подъезду, двор оцепенел от увиденного… из трехэтажного дома выбежала к ней навстречу мать и, повалившись в эту же грязь, прижала ожившего дитя к сердцу…
- Вы сами дьяволы! – заорала, что есть мочи падшая и в глазах ее читалось безумие, – Бесы пожрали ваши трусливые тела изнутри! Вы и есть выродки, если думаете, что смертью моей ни в чем неповинной девочки искупите собственные грехи! Убогие! Жалкие! Черные людишки!
- Молчи! – завопили мужчины и женщины, закрывая глаза своим детям, - Замолчи, шлюха! Замолчи! – кидали они с балконов гнилые палки и промерзшие клубни с дырявых мешков, целясь в мать и дочь – Замолчи!...
Женщина укрыла телом своим ребенка и, лихорадочно смеясь, заволокла его домой. С этого дня их на улице никто не видел. Соседи прозвали их дом проклятым домом. Отец несчастной и муж проститутки не бросил их и, как и прежде ходил на завод, прокармливая всю семью, не смотря на людское мнения, не затронувшее лишь его и остальных детей, которые тоже исправно работали на рисовых полях. Дядя Цунавеси был уверен в том, что женщина в доме напротив родила не от человека, а от самого дьявола и что она заколдовала всех близких, превратив их в бесчувственных и безвольных слуг. И что растит она дьявольское отродье, от которого следовало бы избавится как можно быстрее. Но поджигать дом, в котором помимо «проклятой» семьи жили еще пятьдесят семей, которым некуда было деваться, оказалось бы кощунственным, поэтому отмщения не произошло.
Однажды Цунавеси, проходя мимо «черного» дома видела девочку, она довольно вросла за последние полгода, лица из-за почти затворенного окна было не разглядеть, зато слова и жесты матери слышались отчетливо. Она носилась от стола ко рту девочки с полной ложкой в руке, а та, мирно сидя на высоком стульчике изрекала лишь одно: «Есть! Хочу есть! Есть! Я голодная! Есть! Хочу есть! Неси есть! Есть! Дай есть! Есть! Есть! Есть!», девушка с ужасом убежала домой и ей долго еще снилось по ночам как кричит прожорливое дитя. Цунавеси даже казалось, что видит на стене огромную тень, смотрящего из балкона на нее, лежащую в пастели, жирного, уродливого ребенка. Девушка порой боялась открывать глаза в полумраке и, дрожа всем телом от страха, натягивала до головы одеяло. А там где казался малейший просвет, Цунавесси заворачивала ноги и спину в простынь, боясь, что ее тронет пухлая, сильная рука чудовищного ребенка…
Так прошло два года и в кутерьме бытовых хлопот о произошедшем почти никто уже не вспоминал. Пришла возрождающая весна…
Дядя Наго-Кия был обычным рыбаком, ставившим сети на морскую рыбешку и продающим ее на рынке за среднюю цену - за уловом мог сходить каждый желающий у кого имелась лодка и мало-мальски навык, а ничего другого предложить жизнь ему за много лет не смогла. Поэтому старик тайно лелеял в душе своей удачное замужество племянницы за какого-нибудь провинциального крепостного, лишь бы у него водились денежки и в доме своем он ни в чем не нуждался. Цунавеси стукнуло уже шестнадцать, когда дядя решился на смотрины с сыном одной из владелиц довольно богатой лавки по изготовлению фарфоровой посуды. Девушка уже незадолго до этого начала перешивать себе достойный наряд из шелковой рубашки отца и наводить в двух единственных комнатах ее с дядей, порядок. Ближе к обеду к дому подъехала нарядная карета, из которой вышла в длинном, красном кимоно пожилая мать с нарумяненными щеками, а за ней и худощавый, маленький сын, которому на первый взгляд нельзя было дать больше четырнадцати лет. Цунавеси ни смогла перечить дяде и молча направилась встречать гостей. Наго-Кия был в почти детском восторге, разглядывая дорогой туалет госпожи и почти белесый цвет лица аристократичного мальчишки, по которому сразу было видно – руками такой работать не будет. Девушка не смела даже поднять взор на высокомерную, брезгливую в каждом жесте даму, ни то чтобы доброжелательно улыбнуться. Поэтому, впустив их в дом, Цунавесси поспешила скрыться в кухне и поскорее накрывать на стол. Мальчишка, видимо переняв манеру поведения матери, тоже начал было горделиво и придирчиво ходить по комнате, пропуская мимо ушей слова трещавшего безумолку тестя. Но, учуяв невероятный запах угощений, сорвался вдруг, забыв о приличии, бестолково запрыгав на кухню!
Госпоже, по видимому понравился кроткий нрав невестки, чистые полы и безумно вкусная рыбка с сакэ, отчего она в миг подобрела и заключила хороший союз с тестем, дав положительный ответ на свадьбу…
- Ты молодец, доченька – радостно приобнял девушку дядя, когда от гостей остался лишь приятный аромат духов, а небо с балкона замерцало яркими звездами, - теперь я спокоен за твое будущее…
Он поцеловал племянницу и ушел спать, так как свадьба не скоро, а завтра ему снова приходится вставать с зарей, чтобы подумать о хлебе насущном до грядущего, долгожданного дня. Цунавеси долго еще смотрела на синие, далекое небо, под сопровождением свежего морского ветра и песен цикад, когда на сердце противно ныло это слово «будущее», словно приговор. Девушка плохо представляла его себе с этим избалованным мальчишкой, да и вообще итоги сегодняшнего дня ей казались переломными в ее тихой жизни, чего она больше всего боялась, со дня смерти отца…
Соседи справа не могли никак уснуть, рассуждая что-то в голос. Цунавеси подошла поближе к краю балкона, чтобы подслушать, что так взбудоражило до сели тихую пожилую пару, ложившуюся спать очень рано и не нарушавшую никогда общественный покой. Девушка четко расслышала тихие знакомые голоса стариков и… третий голос - раскатистый и громкий как дикий прибой, хлыщущий по прибрежными камням. Он густо басил и криво выговаривал японские слова, а затем двери громко хлопнули и на соседнем балконе, почти нос к носу вырос огромный, заросший щетиной, западной внешности, словно древнегреческий бог, красивый мужчина…
- Ай! – вскрикнула Цунавеси от неожиданности и отпрыгнула в сторону.
- Добрый вечер – смешно произнес моряк любопытно, нагло и безрассудно разглядывая девушку потрясающим взглядом синих глаз белого человека. Он был на столько крупен, что молодой японке казалось, будто он сказочный Гулливер, поймавший ее словно мелкую мушку в кулак, и разглядывающий интересную добычу. Чужестранца она смогла видеть только по пояс. Он был одет в серую майку, в руках его дымилась большая трубка, из которой вились едкими змейками танцующие нити дыма. Наго-Кия страшно было представить себе что скрывается у него под источающими морской солью и куревом, затертых, тяжелых штанах. Поэтому она не разглядывала его дальше, но не могла отвести взор от крепких, загорелых плеч, огромных волосатых рук, выдающейся из-под майки очень крепкой груди, широкой, жилистой смуглой шеи, изумительно прекрасного лица, заполненного короткой, но густой черной растительностью, той же что и вилась у него на голове, затянутая в жесткий хвост, и подобно той, которая смущающее виднелась у него подмышками… «Какой-то дикарь…» - меняя отвращение на восхищение, думала завороженная Цунавеси. А этот мужик бесцеремонно, улыбался в ответ на ее мысли. Он, наверное, потешался своей неотразимостью, которую читал в расширившихся черных зрачках испуганной японки и иронично, а может быть, намерено издеваясь над ней, встряхивая смольной шевелюрой, и беспардонно подергивая грудными мышцами под тонкой тканью, да зазывающее водя широкой бровью. Якобы говоря: «Что замерла? Иди-ка сюда!»
- Как тебя зовут? – начал было ОН…
Цунавеси молчала и не могла сдвинуться с места как вкопанная. Моряк, переходил и на свой язык и пытался объясниться жестами, но вскоре, махнув размашистой пятерней оставил все попытки идти на контакт, отвернувшись боком и задумчиво затянув трубку. Девушка видела как он выдыхает дым в холодное небо и неожиданно услышала от него упоенное мычание какой-то непонятной мелодии. Белый человек закрыл глаза и так вдохновлено что-то напевал, что будто бы забыл о ее присутствии, разминая шею и сытно отрыгнув пару раз на воздух. Девушка подавила смешок и решила приблизиться к странному новому соседу. Она никогда не видела так близко чужеземного моряка, лишь изредка издалека Цунавеси была свидетельницей приплытия английские сухогрузов, но юнги быстро заносили тюки и вскоре растворялись в каютах. Их часто дядя называл «белыми обезьянами» и любил странников только за щедрый карман...
Девушка улыбнулась и приняла такую же позу, как и мужчина, справа, повиснув всем торсом на перила. Незнакомец не поворачиваясь, открыв лишь обозрению свой профиль продолжал делать вид, что не заинтересован в общении, но было вино как уголки его губ чуть приподнялись…
- Цу-на-в-е-си – продиктовала как ребенку по слогам Цунавеси свое имя, но мужчина и спустя две минуты, молчал. Тогда девушка протянула свою руку к его покатистому плечу и тронула моряка первой, он не отреагировал. Девушка вновь произвела усилие и на этот раз моряк промолчал. Тогда, разозлившись, она стукнула его кулаком, мужчина схватил ее за талию и как пушинку с силой дернул через парапет, что в одно мгновение Цунавеси оказалась на соседнем балконе. Задыхаясь от возмущения она глупо попыталась улизнуть назад, но незнакомец оказался вдвое выше и в десяток раз сильнее ее. Ее сердце разрывалось от частых ударов загнанного в угол зверя, она металась со стороны в сторону, боясь раззадорить своим страхом чужеземца и разбудить криком весь квартал. В ее голове вновь всплывал образ изнасилованной девочки и слоганы позора окрестных жителей. Цунавеси яростно сопротивлялась неизбежным приставаниям огромного, сопящего ей горячо в ухо, мужчины. От его жарких, влажных, рыскающих по всем телу рук, от удушающей силы, с которой он сжимал ее, как искушающий питон, не давая взглотнуть воздуха. Девушка в ужасе повалилась под его громадным весом и напором на пол ветхого балкона и увидела через плечо насильника глаза пожилой соседки. Она со страхом смотрела через окно на Цунавеси, не зная как вызволить жертву, чем помочь, но ее вскоре от окна отвел супруг и пара скрылась в глубине темной комнаты. У девушки на глазах выступили слезы, ее попытки спастись подорвались осуждающим взглядом стариков и моряк почувствовал как под ним обмякло тонкое тельце. Он взял себя, наконец, в руки и неожиданно нежно провел ладонью по ее мокрому лицу. Девушка смотрела на него с надеждой о спасении, надеясь, что этот безнравственный дикарь, сжалиться над ней и отпустит, но он на этот раз подавил ее волю порочной мучительно-медленной лаской. Он принял и ее желания, сводя с ума теперь не разум от страха, а тело от желания… Цунавеси в какой-то переломный миг поплыла по обжигающим водам, впав впервые в эйфорию глубоких, долгих поцелуев и мелодии играющих на ней как на лире, умелых пальцев. Она возгорела вдруг от тянущей боли… одурманилась мужским хмельным запахом… оглохла от басистого протяжного стона… резкий толчок резанул сильнейшей болью, от которой она вновь вернулась в сознание и попыталась что есть сил оттолкнуть сжимающийся твердый как скала живот между ее разведенных ног, но мужчина не уступал на этот раз ей и подался в озверелый такт совокупления самки и самца… Цунавеси вновь захныкала от сильнейшей боли, разрывающей ее плоть, но вскоре она начала затухать… тело стало отвечать толчкам спазматическими позывами внизу живота… боль сменилась на безумное желания завершения акта… она застонала от того, что желания ее исполнял этот стойкий и опытный партнер, делающий почти всю «работу» за нее… девушка толком не понимала что творится на этот ночном чужом балконе с ней сегодня, но мысли ее теперь впали в какой-то маниакальное стремление отдаться всем телом незнакомцу… не контролируя свои захлебывающиеся вскрики… не отдавая себе отчета, к чему это все может привести… заставляя жить ее лишь этим мгновением… ей казалось, что они вдвоем на всей земле сейчас находятся в блаженном полете и видят потрясающий сон наяву…
Цунавеси проснулась на своей теплой, мягкой пастели. Между ног еще приятно пульсировало отходящее желание, напоминающее о вчерашней ночи. Дяди дома не оказалось. Но на столике лежала записка. Девушка со смутными чувствами потянулась к ней. Но страхи ее не оправдались:
т о м и о л а м К и з с е б о н у З д в г о н Д
е д а д м г е т л а л ? а д а с а я о а ш е о
п н и ? в р н о а с и л н н ч д е т о ч
л я с ! н а я с т А к о х у е ю г ь х к
е , е д у д б ь у б о м о л м ! о п о а
! в г о С к и н ы ? д ы е н л а с у р ,
Девушка облегчено вздохнула, значит съемщик соседней комнаты перенес ее обратно и никто ничего не заподозрил? Кроме самих хозяев… они все прекрасно видели вчера! Но, к счастью утаили это от дяди… она накинула на себя халат и выбежала на балкон.
- Он ушел, - опередили ее мысли старики, стоящие на месте когда-то возросшего перед ее лицом моряка, - забудь о нем и подумай о своем будущем.
- Доброе утро, дедушка – поклонилась Цунавеси старику, на лице которого читалось презрение к не совладевшей с собой, полунагой «девке», - доброе утро, бабушка… - почти шепотом пролепетала молодая соседка.
- Сегодня белый человек, плохо выучивший слова на нашем языке, уплыл вместе со своей командой домой и больше никогда не вернется сюда!
- Он что-нибудь говорил обо мне?...
- Нет, он был вчера сильно пьян, и может быть вообще ничего не помнит!
- Мы знаем тебя с рождения, дочка – с жалостью протянула к ней свои морщинистые сухие руки, старушка – не совершай ошибки, Цунавеси, не вспоминай его и живи как прежде, мы заберем твою тайну в могилу, нам не зачем твои страдания, мы держим святую память о твоих родителях, дочка, и желаем тебе только счастья! Только счастья!
- Спасибо… - заплакала девушка, прильнув к ласковым рукам старушки и благодарно поцеловав их, - спасибо… спасибо… спасибо…
- Твой дядя будет счастлив видеть тебя в семье знатных людей. Не бойся молвы общества. Главное на твоей стороне есть преданные люди, Цунавеси – успокаивал ее старик – мы будем отрицать все, дочка, если кто-то что-то когда-то заподозрит! Ведь какая-то вина лежит и на наших плечах… ради грошей мы подвергли тебя опасности… прости нас!
- Я прошу вас! Я молю дедушка, не говорите ничего, пожалуйста, дяде!
- Он ничего не узнает, если только ты не проболтаешься…
- Все будет хорошо – добродушно улыбнулась пожилая соседка – не плачь, - смахнула она слезу раскаянья с лица девушки – мы тебя никому в обиду не дадим, будь уверена! Сейчас все на работе, дочка никому и дела нет до глупых разговоров стариков, а сплетни про всех ходят! Что же если всему верить, то можно и договориться, что у нас по улицам черти с рогами на голове ходят! – старушка окинула взглядом живот Цунавеси – А я тебе и в этом помогу, многие женщины ко мне обращались, секреты их я никому не выдавала, а мужья спокойно спят и по сей день…
- Спасибо вам бабушка, спасибо – заулыбалась Наго-Кия.
- Только – перебил ее старик с подозрительно ехидной улыбкой на сухих устах – скажи нам, Цунавеси сколько он заплатил тебе за ночь?...