Жены, они такие

Пустота. Кругом одна темная, немая пустота, которая нагло врывается в душу, чтобы превратить ее в свалку, в безжизненную, сгорающую пустыню, чтобы оставить от нее, некогда живой, бодрой, полной сил и энергии, один соленый, чуть горьковатый след размером со слезу.

Кругом болезненно пусто: в автобусе тоже пусто, несмотря на то, что он переполнен, пусто и на работе, в этом душном, маленьком офисе, где я вынужден торчать с утра до вечера. Особенно пусто дома, и эта давящая, раздирающая душу пустота меня просто убивает. Хочется убежать, улететь, сделать хоть что-нибудь, но нет сил. Нет сил даже на то, чтобы подумать. Я стараюсь не думать. Мысли слишком больно бьют, а еще больнее делают чувства, оставшиеся ненужными, невостребованными, слишком поздно раскрывшиеся, давшие плоды слишком поздно. Хочется сойти с ума или потерять память. Говорят, сумасшедшие люди самые счастливые. Неужели это правда? А могу ли я когда-нибудь стать счастливым или вернуть все то, что у меня уже было, но я потерял. Не буду углубляться. Иначе не засну. Очередная бессонная ночь не предвещает ничего хорошего, как и вся моя жизнь, как и я. Я захожу домой, бросаю ключ на кушетку вместе с папкой и, не снимая обувь, иду в спальню. Мои ботинки оставляют снежные следы, в комнате становится грязно и мокро, но мне все равно. Раньше мне бы обязательно сделали замечание.

- Ну что же ты в ботинках заходишь. Я весь день полы мыла. Трудно снять, что ли, не пойму? – раздавался раньше раздраженный, но все же мягкий, ласковый голос жены.

А я нарочно не снимал, чтобы еще больше досадить этой вечно недовольной, ноющей женщине, которая, как ребенку, делает мне замечания. Разве можно делать мне замечания? Я ведь взрослый мужик, за плечами которого много опыта. И к тому же не слепой. Что страшного в том, что я не сниму эту чертову обувь и так пройду в спальню. Жена снова будет ныть и протирать за мной свой любимый пол. Ну и что. А я целыми днями работаю в этом гадюшнике, где каждый так и норовит тебя отравить своим ядом, укусить, разорвать в клочья. А сейчас я останавливаюсь возле кухни и жду. Чего я жду. Жду, что один нежный, ласковый, но такой недовольный голос мне скажет:

- Опять ботинки не снял. Сколько можно повторять одно и то же, - и растянуто добавит, размахивая кухонным полотенцем, - Господи!

Но никто не собирается ругать меня за ботинки. А жаль. Я бы снял их с полуслова, с полувзгляда. На кухне тихо. Я до сих пор не привык к этой мерзкой, мертвой тишине. Как она меня угнетает, слов нет. А раньше я проходил мимо кухни, чувствуя невероятный запах горячего малинового пирога и пельменей. А с кухни снова жена кричала:

- Небось весь день ни крошки в рот не взял. А у тебя печень. Надо ведь беречь себя. Иди, переоденься. Я тебе на стул чистые штаны положила, свежевыглаженные и рубашку тоже твою любимую. Переоденься и кушать иди.

Я что-то неразборчиво бормотал себе под нос в ответ и уходил переодеваться. На стуле висели мои штаны. Пахли они весной, свежей сиренью и еще чем-то сладким и упоительным. Я одевался и выходил обратно. Я ел молча, а жена, не сводя глаза, смотрела на меня. И это приводило меня в бешенство. Я в негодовании кидал мокрую ложку на белую скатерть и, махая руками, орал:

- Долго еще будешь пялиться на меня. Заколебала!

Она с обидой отворачивалась, в ее глазах блестела слеза, ее тонкие клубничные губы тряслись, сжимались, и в глазах появлялся в этот момент нехороший огонек, который быстро исчезал. Жена не умела долго обижаться. Она остывала так же быстро, как и загоралась. Вообще загоралась она очень редко, в отличие от меня. А теперь я понимаю, что ей просто нравилось на меня смотреть. Смотреть, как я кушаю ее пироги, как бреюсь, одеваюсь, стрижу ногти, читаю. Ей нравилось следить за мной, она от этого получала удовольствие, а я это слишком поздно понял. Я думал, что она следит с целью сделать мне очередное замечание, поймать меня на чем-то запрещенном в нашем доме. Как я ошибался. На кухне пахнет не малиновыми пирогами, а испортившимися рыбными котлетами, купленными мной в соседнем магазинчике две недели назад. Есть я уже не люблю. Ведь за мной никто не наблюдает, есть одному как-то тяжело, что ли. Я сильно похудел. Помню, жена считала каждый мой килограмм. Сейчас у нее началась бы настоящая истерика при виде меня тощего, бледного.

- Держи, - говорит она, - протягивая мне какой-то розовый пакет.
- Что это? – отвечаю я раздраженно.
- Я положила в контейнеры куриную грудку с картошкой, запеченную, как ты любишь, и пирожки с капустой. Ты совсем исхудал. Не следишь за здоровьем. О себе не думаешь, так о нас подумай. Ты - наше все, и ты нам нужен здоровый.
- Убери это, - кричу я, бросая пакет прямо на пол, - Ты издеваешься надо мной. Когда это я брал с собой еду. Я тебе не школьник малолетний. Все. Хватит. Не доставай меня. Я ухожу.

Таких ссор у нас было бесчисленное множество. Она обнимает меня со спины, нежно кладет голову на мое плечо и целует в шею. От нее пахнет котлетами, и это меня бесит. Я чувствую ее теплое дыхание на шее, и хочется убежать. Девушки в моем офисе пахнут вкусными духами, от которых коленки трясутся, как у мальчишки. А моя жена котлетами.

- Как день прошел? Все у тебя нормально, милый?
- Нормально, - уклончиво отвечаю я, отстраняясь.
- Кнопка спит, - многозначительно сообщает Надя.
- Ну и что? - делаю вид, что не понял, - Мне работать надо, завтра совещание.

Я убираю руки жены, встаю и ухожу на балкон, чтобы покурить. Слышу ее тяжелые вздохи. Мне всегда казалось, что я слишком много для нее делаю, что я слишком хороший муж. Она настолько молча все переносила, терпела и любила, что я был уверен в своей неотразимости и совершенстве. У меня столько много было, но я так мало понимал. Мне казалось, что это я ее терплю, но все оказалось наоборот.

Я кладу свой мобильник на прикроватный столик и, не удержавшись, беру его обратно в руки и роюсь в контактах. Обещал себе этого не делать больше никогда. В тысячный раз обещаю и в миллионный раз говорю себе:

- Это в последний раз. В самый последний.

Я нахожу в контактах номер жены. Звоню ей, отчаянно надеясь услышать ее хриплый, простуженный голос, но в трубке снова какая-то женщина своим пискливым противным голосом сообщает:

- Абонент временно недоступен.

Я кидаю телефон на пол, отворачиваюсь, хожу по комнате, всхлипывая, минут пять, а потом снова поднимаю мобильник и дрожащей рукой удаляю номер жены. Спустя секунду, снова вбиваю номер в память телефона. И так каждый раз. Я бы сейчас отдал жизнь за то, чтобы услышать ее «Алле». А раньше все было иначе.

- Чего тебе надо? – кричал я в трубку.
- Хотела узнать, как ты. Сегодня утром у тебя было высокое давление. Я переживаю. Ты во сколько будешь дома?
- Решила держать меня на привязи, как собачонку? Хочешь меня контролировать во всем, не получится. Ты достала меня уже со своими звонками. Сколько раз тебе говорить, не звони мне больше, не зво-ни. Уяснила?
- Что тебе приготовить на ужин? – говорит она, пропустив мои слова мимо ушей, и это меня просто выводит из себя.
- Да пошла ты. Не жди меня. Я буду поздно, - ору я и кидаю трубку.

Она просто за меня беспокоилась, просто хотела знать, что я в порядке, что я здоров и сыт. А я думал, что она хочет во всем меня контролировать. Как же я был не прав.

Выхожу из спальни и направляюсь в детскую. Там тоже тихо. Все еще пахнет мармеладом и цветочными духами, которых Кнопка так любила. Надо бы выбросить все эти детские книги, рисунки на стене, мягкие игрушки, тапочки и курточки, но рука не поднимается. Ни за что. Я беру куртку и подношу ее к носу, чтобы вновь почувствовать запах моей малышки, я его чувствую, он за эти три месяца никуда не делся. Я его чувствую, и от этого запаха схожу с ума. Хочется разорваться, умереть, перестать дышать и чувствовать. Как же это больно. Так больно мне никогда не было. Это просто невыносимо, не вытерпеть эту боль. Я вспоминаю ее ручки, тянущиеся ко мне.

- Папочка, возьми меня на руки, - просит Кнопка, а я отворачиваюсь.
- Мне некогда. Надо отчет дописывать.
- Папочка почитаешь мне сказку? – не унимается она.
- Мне некогда. Пусть тебе твоя мать почитает. Все равно ей делать нечего. А мне надо презентацию готовить.
- Папочка, ну, пожалуйста, я так хочу, чтобы ты мне хоть разочек почитал Белоснежку.
- Отстань, я сказал. Видишь, сколько у папы дел. Иди к матери.

Как бы я хотел потерять память, чтобы не вспоминать это все. Чтобы не вспоминать, каким плохим отцом и мужем я был. А сейчас я беру книжку, сажусь в кресло и громко, всхлипывая, начинаю читать Белоснежку.

Я помню этот день. Двадцать четвертое сентября. Мой день рождения. Жена звонила целый день, а я не брал трубку.

- Хватит мне звонить по поводу и без. Достала ты меня уже, понимаешь? Достала. Сколько можно? Вот где ты у меня, - кричу я, смотря на высветившийся номер жены.
- Говоришь с телефоном? – подшучивает надо мной Игорек, заметив мое состояние.
- Заколебала жена.
- Понимаю, - кивает Игорь, - Жены, они такие. Потому и не женюсь. Скандалы, истерики, вся эта ругань. Оно мне надо? Сильно достает?
- Хуже некуда. Видеть ее уже не могу. Меня тошнит от одного ее вида. Всю мою жизнь испоганила, твою мать.
- На кой черт тогда ты женился?
- Она забеременела, вот и как-то так вышло.
- Женщины любят беременеть. Это у них тактика такая, чтобы нас к себе привязать и штамп в паспорте заполучить. Я своей говорю «Забеременеешь-сама отвечать будешь. Я не при делах».
- Ты прав. Если б не ребенок, все было бы по-другому. Если бы ребенка не было, я бы сейчас жил совсем иначе.

Вечером выключил телефон, чтобы она меня не доставала и поехал с друзьями в бар. Всю ночь провел там. Я вышел из бара на рассвете, еле стоял на ногах. Пришел домой, открыл дверь, думая над тем, что мне сейчас придется выслушать. А дома тишина. Нет ни жены, ни Кнопки. Я зову:

- Эй, Надя, Кнопка, вы где?

В ответ тишина.

- Снова к мамаше ускакала, наверное, - рассуждаю я.

Я беру телефон и включаю его обратно. Не успел включить, а мне уже звонят. Звонит Татьяна Тимофеевна, теща.

- Надюши больше нет. Кнопки тоже, - говорит она, рыдая навзрыд в трубку, - Они попали в аварию прошлой ночью. Наших девочек больше нет. Их нет.

Уже после похорон жены и дочери я нашел в телефоне голосовые сообщения Нади. Оказалось, что в день моего рождения Кнопке стало плохо, и она отвезла ее в больницу на такси. Авария случилась, когда они возвращались домой. Пьяный водитель иномарки вылетел на встречку, обе мои девочки погибли практически мгновенно, а водитель выжил. Он отделался сотрясением мозга и переломом левой руки. С тех пор моя жизнь превратилась в ад. Каждое мое утро начинается со слов «Если бы». Столько всего «Если бы». Но ничего не вернуть. Прошлое исчезло, настоящее убивает, а будущего нет. Иногда посещают мысли о самоубийстве, но страшно. Я настоящий трус. Боюсь и мечтаю умереть. В моей квартире, кроме меня, живет Пустота. Мы не особо ладим, но выбирать не приходится. Все еще каждую ночь слышу голос жены.

- Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю.

Я не знаю, снится мне это или нет.