Леди Полночь. 2

Мой хрупкий Земной мир ограничивается десятью просторными, но наполненными безмолвным, непроницаемым мраком комнатами в старинном родовом доме и двумя этажами в нем. Все остальное закрыто и недоступно для меня. За моими окнами круглосуточно стоит могильная темнота, не выпускающая меня из дома. Она - верная стража, приставленная ко мне тем, с кем я отныне и навеки связана. Как только наступает полночь, во мне оживает все: вновь задышавшее сердце так колотится, что в любой момент может выпрыгнуть из груди, разорвав ее на части, а огненная кровь исступленно стучит по вискам, все во мне клокочет и кипит в полночь, когда я возвращаюсь к жизни. Я подхожу к двери, снова и снова пытаюсь открыть ее, но она мне не поддается, и я начинаю сходить с ума, заточенная в богом забытом огромном доме, где обитают одни призраки и глубокая, невозмутимая тишина.


- Я пришел дать тебе то, чего ты так страстно желаешь и никогда не получишь без моего вмешательства, - услышала я много лет назад гнусавый голос нежданного гостя из подземного мира, который назвался Евагом.

До того момента я никогда прежде не встречалась с дьяволами, но частенько слышала рассказы о них от мудрой Лизи, поведавшей многое на своем загробном пути. Лизи, которая, так же как и я, не помнила свою смерть и Небесной Канцелярией была заточена на вечность в заброшенном старинном доме, учила меня уму-разуму, предостерегала от темной силы, для которой мы, призраки, были особо уязвимы. Больше всего Лизи боялась дьяволов, считая их посланниками тьмы. С одним из них мне однажды пришлось столкнуться в своем доме. Именно он действительно дал мне то, чего я безумно, страстно, всем своим существом хотела – жизнь, но если бы я тогда знала, что это будет за жизнь и как мне придется за нее расплачиваться, я бы никогда не подписала тот злосчастный договор, лишивший меня всего.

- Я дам тебе жизнь, - заявил он, самоуверенно, с ухмылкой глядя мне в глаза и ожидая ответа.
- Ты не можешь повернуть время вспять, - буркнула я в смятении.
- Никто не в силах управлять временем и пространством, но я могу возвращать к жизни. Это в моих силах, и ты, я вижу, очень нуждаешься в них. Ты мечтаешь о Земле, которая осталась в прошлом. Ты, наверное, не раз спрашивала себя, за что тебя заточили в этом доме и в жалком, ничтожном мире призраков? Почему Небо отказалось тебя принять? Что ты помнишь о своей прошлой земной жизни и смерти? Ничего. Ты в глубине души чувствуешь, что оставила там, на Земле, что-то очень важное и ценное, ты должна найти ответы на вопросы, мучающие тебя каждый миг. Ты должна понять, за что Небо тебя отвергло, не дав твоей душе мира и покоя. На все эти вопросы ты найдешь ответы, подписав со мной договор.

- К твоему глубочайшему сожалению, сделки с дьяволами не являются моим любимым занятием, - прошипела я, - Уходи. Оставь меня.
- Не спеши. Подумай хорошенько. Я тебе дарю редчайшую возможность снова жить, быть человеком, как ты хотела. Помни, никто тебе такое не предложит. На небеса не надейся, - хихикнул Еваг, - Небу ты не нужна, оно обрекло тебя на вечность без памяти и покоя. Что может быть хуже? Даже ад – рай по сравнению с таким наказанием.
- Зачем тебе это все нужно? Чего ты от меня хочешь? – растерянно, уязвлено воскликнула я, чувствуя, как теряю власть над собой.
- Твою душу, - признался Еваг, - Мне нужна твоя душа взамен на жизнь, которую я предлагаю. Ты живешь на Земле как обычный смертный человек, но, как только, твоя душа покинет Землю, пространство, в котором обитает, она станет моей. Посуди сама. Тебе терять нечего. Твоя душа заточена в этом доме навеки, и она никуда отсюда не выберется, в любом случае Неба ей не видать. Так какая тебе разница, где находится душа, которая тебе сейчас вообще не нужна. Но ты, подписав со мной договор, получишь жизнь. Настоящую, земную жизнь. Будешь человеком. Разве не об этом ты так мечтаешь, Кэти?

О том, что человеком я буду только ночью, до рассвета, и не смогу при этом покидать дом, в котором заточена, я узнала лишь, когда договор вступил в силу. Я продала свою душу дьяволу за бессонные, одинокие ночи, проводимые мной в жалких попытках покинуть дом, который стал моей тюрьмой, и теперь как только моя душа найдет выход из дома, она станет пленницей Евага. Каждую ночь я тайно молюсь, чтобы Небо не отменило свой приговор и не выпустило мою душу.

Мои одинокие, горькие ночи обрели смысл, когда Давид нарушил непоколебимую, гробовую тишину, царившую в доме столько лет. Он, сам того не зная, стал моим утешением и восторженной, неистовой радостью. Теперь я ждала свои долгие ночи с нетерпением, весь день я предвкушала, как медленно, робко приближусь к изголовью кровати, наклонюсь и почувствую теплое, ровное дыхание мужчины, смогу ощутить его терпкий, приятный запах и легонько, кончиком пальца, коснусь его сильных плеч. Раньше я никогда не задумывалась над тем, какового это, касаться мужчины, быть с ним рядом и ощущать его прикосновения, чувствовать его, такого теплого, живого и манящего. Меня все сильнее тянет к Давиду, я с бесконечным наслаждением и неиссякаемым любопытством изучаю каждое его небрежное движение, бездонный, внимательный взгляд, до ужаса боясь что-то упустить. Я знаю, что все повторится следующей ночью. Наши лица почти соприкоснутся, но я сохраню дистанцию, чтобы не разбудить, не напугать, хоть мне до боли хочется, чтобы он проснулся и увидел меня. Я дрожащей рукой прикоснусь к его темным волосам и судорожно отдерну руку, а потом присяду рядом и буду до рассвета смотреть, как он спит и иногда улыбается во сне. У Давида такая ласковая, обезоруживающая улыбка, от которой у меня во рту пересыхает каждый раз и мне кажется, что я разбиваюсь, разлетаясь на тысячи осколков. Я буду гадать, что он видит во сне? Снится ли ему, как он ходит босиком по еще мокрой утренней траве или наслаждается музыкой, приятным обществом, а может, он танцует или рисует. Я знаю, что Давид любит рисовать. Он частенько достает холст и рисует простым карандашом чьи-то грустные, задумчивые глаза, кажущиеся мне такими знакомыми, чьи-то густые, приподнятые брови, но когда доходит до губ, он почему-то выходит из себя и разрывает бумагу на части. В такие минуты Давид бросает все и спешно выходит из дома, он возвращается только под вечер, чтобы снова попробовать оживить на холсте свои фантазии. Мне так хочется узнать, что он не может выразить, что гложет и угнетает Давида? Я чувствую, как он нервничает и что-то скрывает. У нового хозяина хрупкий сон, поэтому я всегда осторожна. Он ложится поздно. Давид любит спать, поджав под себя ноги и спрятав одну руку под подушкой, и просыпается он тоже довольно поздно, когда я хожу по дому, будучи уже призраком. Иногда Давид приводит в дом гостей, от которых я держусь подальше. За самим Давидом я могу ходить круглый день по пятам до тех пор, пока несносная Лизи не ругнется на меня матом, потеряв терпение. Давид приглашает к себе в дом художников, которых не увидишь в трезвом состоянии.

- Мрачное жилище, - заявил как-то один из них, зайдя в мою комнату.

Мы с Лизи пошли за ним и Давидом следом, чтобы понять, что это за люди, которые невольно стали частью нашего мира.

- Это тихое, уединенное место. Рядом озеро и лес. Мне нравится, - ответил, улыбаясь, Давид и неожиданно взял в руки мою цепочку с медальоном. Это единственное, что осталось у меня от моей прошлой земной жизни.
- Это местечко таким уж и тихим, спокойным не назовешь. Не мог купить домик в деревне? Обязательно надо было заселиться в такой глуши? Да здесь, наверное, привидения бродят по ночам. Бррр. Любитель приключений мне нашелся.

Давид не слушал своего подвыпившего, но такого проницательного друга. Он рассеянно открыл медальон и пристально вгляделся в мою фотографию, где я была с младшей сестрой. Я всегда думала, что эта фотография была сделана накануне моей смерти, но никак не могла понять, почему именно она осталась у меня от прошлой жизни. Я знала, что связана с этим домом нерушимой связью, но не могла понять природу этой связи. Почему я заточена именно в нем? Давид заметно побледнел, когда увидел фотографию. У него рука задрожала, и он прикусил нижнюю губу. Новый хозяин делал так только, когда сильно нервничал. Поведение мужчины меня порядком озадачило. Я вопросительно посмотрела на Лизи, но оказалось, что и она была озадачена не меньше моего. Мы стояли в оцепенении и, молча, наблюдали за тем, как Давид, не обращая никакого внимания на своего друга, уносит в руке мой медальон, все еще прожигая фотографию ошеломленным, недоумевающим взглядом.

- Лизи, - вскрикнула я, опомнившись, - Почему он унес мой медальон? Почему?
- Я не знаю, - растерянно покачала головой старуха, - Все это очень странно. Мне показалось, что он тебя знает, видел раньше.
- Но это невозможно, - выпалила на одном дыхании я, - Давид не мог меня видеть.
- Пойдем. Нам надо держаться подальше от людей. Они нам ничего хорошего не принесут, - сказала Лизи, взяв меня за руку.

Всю ночь Давид рисовал, и он не остановился, как прежде, дойдя до губ. Он рисовал неустанно, ни на что не отвлекаясь, погруженный в свои мысли и фантазии. Я боялась посмотреть, чьи глаза и губы он рисует. Какая-то сила внутри держала меня подальше от этой картины, что-то меня останавливало, хоть и распирало любопытство. В конце концов, оно победило страх, и я тихонечко, боясь дышать, спустилась вниз по лестнице и остановилась возле гостиной, где Давид рисовал. Я прислонилась к закрытой двери и застыла в ужасе, когда старый пол вдруг заскрипел. Давид, встав, направился к выходу прямо ко мне. Я, быстро придя в себя, спряталась за шторами, и он меня не заметил, но еще минуту ходил по комнате, ища что-то глазами. Потом тяжело вздохнул и, достав сигарету, вышел из дома, чтобы покурить на крыльце. Как только за ним закрылась дверь, я влетела в гостиную и устремила свой любопытный взгляд на почти законченный портрет. Мои ноги подкосились, я обомлела от неожиданности, когда увидела на холсте себя. Я стояла напротив своего портрета, не в силах поверить глазам. Ведь до сих пор он пытался нарисовать меня. Откуда Давид мог знать, как я выгляжу? Я приходила к нему, когда он спал, он не мог меня видеть раньше, а медальон он увидел лишь сегодня.