Свирель

Марина Сергеевна старела. Она ступила на ступень своей жизни, которая имела свою собственную атмосферу, свою температуру и свое лицо. Нельзя сказать, что в ее жизни что-то кардинально изменилось, но перемены она ощущала во всем. Внутренне она согласилась со всем, что преподносила ей жизнь, не обманывая себя, и отдалась тому, чего требовала природа: покою.

Марина Сергеевна знала, что старость приносит с собой болезни и упадок сил, а за физические радости и удовольствия приходится дороже платить или отказываться от них все чаще. А если прибавить к этому притупление чувств, ослабление органов, всевозможные боли, то предстает довольно горькая действительность. Но ей не хотелось ни с кем говорить о своем артрите, болях в позвоночнике и об одышке при подъеме по лестнице. У нее были свои маленькие и большие радости, источники силы, которые в жизни других, тех, кто моложе, не играют никакой роли. В конце концов, ей дана была целая жизнь на обустройство своей старости, и она не теряла времени даром и не прожигала годы неизвестно с кем и где. Вроде бы и беспокоиться не о чем.

Марина Сергеевна была замужем. Ее муж был самым близким человеком в ее жизни, ее защитником и другом. Три десятилетия она делила с ним самые счастливые минуты, часы, годы. Именно он составлял ей компанию в поездках и путешествиях, в долгих приятных разговорах по вечерам, прогулках в весеннем лесу или по берегу моря. Отрадных, веселых ощущений и впечатлений было много, и она их помнила. Муж не становился моложе, но именно сейчас она чувствовала, что стареет одна, без него.

Каждый новый день преподносил какие-то сюрпризы, и зеркало сообщало о них с завидной жестокостью. Вот здесь, под глазами, паутинка морщин стала гуще, а ее прекрасные большие глаза покинул свет. Веки опустились, и Марине Сергеевне приходилось по-женски изворачиваться, делая утренний макияж. Она умело и точно наносила легкие мазки на сухую кожу и мечтала о вечере, когда питательный крем принесет уставшему лицу облегчение.
Женщина смотрела на свои руки и не узнавала их! Куда подевалась гибкость длинных пальцев? «Руки-крюки», - думала она и с ненавистью смотрела на появление старческих пятнышек и выпирающие косточки на правой руке – последствия начинающегося артрита. О шее думать не хотелось вообще, потому что шея стала самым коварным врагом ее внешности. Глядя на шею, в возрасте не ошибешься.

Она все еще руководила небольшой фирмой, но чувствовала, что по утрам ей не хочется вставать и идти на работу. Раньше она бежала на работу! Ей многое нужно было успеть, запланировать. Гонимая желаниями, мечтами, увлечениями, она, как и большинство людей, мчалась по жизни нетерпеливо, с любопытством, переживая свои неудачи и разочарования. Сейчас рассматривание, наблюдение, созерцание все больше становилось привычкой. Она будто просматривала фильм о своей собственной жизни и удивлялась тому, как прекрасно остановиться и больше никуда не спешить. Марина Сергеевна стала терпимее, спокойней, снисходительней, и у нее появилась способность присматриваться и прислушиваться к людям, к природе, к себе. Она не переставала удивляться разнообразию жизни с какой-то тихой грустью, светлой радостью, а иногда и с юмором.

Один из понедельников в жизни Марины Сергеевны начался как обычно. Она вошла в свой кабинет, плотно прикрыв дверь, сняла пальто и перчатки, села в свое любимое, и такое привычное, кресло и посмотрела в ежедневник. День обещал быть нервным. Не понедельник, а сущее наказание: встреча с чиновником городской администрации, подготовка документов для продления аренды, несколько обязательных звонков не очень приятным людям. И никакого просвета. И когда в кабинет несмело постучали, даже не подняла глаза. Она так и сидела с закрытыми глазами, не видя посетителя.
- Марина Сергеевна, можно вас на минуточку?
Понятно. Юрист. Нас ждут великие дела.
- Да, Александр Владимирович, входите.
Рядом с юристом стоял высокий, худощавый паренек. Юрист, улыбаясь, сказал:
- Послушай, как он играет.
Марина Сергеевна банально пошутила:
- На чем? На нервах?
- Нет, на свирели. Он играет в переходе, и я пригласил его к нам. Ты только послушай…

Ей не хотелось никого и ничего слушать. Ей не хотелось музыки. Ей не хотелось ничего! Не хотелось вставать и куда-то идти, но не играть же парню в ее кабинете! А еще ей вдруг стало жаль парня, играющего в переходе.
Они расположились в большом конференц-зале, хрупкая тишина которого была нарушена непрошеными посетителями. Порывшись в складках одежды, парень достал свирель и заиграл. Свирель издавала какой-то слабый, нежный звук, и Марина Сергеевна никак не могла сосредоточиться на мелодии. Она смотрела на этого мальчика и видела в глазах сияние с солнечным коридором вовнутрь. Ее будто затягивало в этот тоннель! Она чувствовала себя под этим взглядом и полной до краев, и опустошенной до дна.
Вот так все и решилось: музыкант мог репетировать в конференц-зале по паре часов в день.
Он приходил каждый день, и Марина Сергеевна так привыкла к его репетициям, что перестала планировать на это время какие-либо дела. Паренек играл, никак не реагируя на приближение кого бы то ни было: голова запрокинута, глаза закрыты. Он целиком отдавался музыке, и звуки лились и лились, чистые и радостные, взмывая все выше и выше. Было в этом что-то совершенно необычное, что-то вдохновенное и возвышенное, будто он отрывался от земли, и музыка несла его вверх…

Тесным вдруг показался кабинет, и унылыми стали шторы на окнах, не пропускающие свет к воздуху. Потолок давил на нее, и она чувствовала, что задыхается.

Это был период отчаянной попытки скрыть свое обезумевшее сердце, чтобы этот бешено колотящийся, ноющий ком в груди утих, рассосался, пропал. В тот момент ей хотелось перекусить судьбу раз и навсегда, не думать о старости, о смерти, чтобы пламя мощными потоками разливалось по ее телу. Ее сердце делало кульбит и зависало на перекладине. А потом, не удержавшись, падало вниз.

В воздухе уже чувствовалась весна, и пучок золотых лучей заглядывал по утрам в окна. Марина Сергеевна думала о том, что сейчас – время потерь. Она постоянно что-то теряла: молодость, силы, друзей. Она пыталась философски смотреть на вещи, но это не очень помогало. Проходя мимо витрины магазина, она ловила свое отражение в ней и думала: «Боже мой! Когда это случилось?» Это было настоящей сексуальной дисквалификацией. У нее не было потребности в одобрительном отношении к себе. Она все о себе знала! И в то же время она впервые поняла, что не всемогуща.

Иногда ее мучили мертвые. Чаще всего это бывало во время сплошных и долгих дождей. Капли били по стеклу, и под их нудное пение мертвые бесшумно открывали двери, вздыхали, молчали, изредка произнеся несколько фраз. Они совершенно реалистично «заходили» в ее сны и оставляли что-то на память: плохое настроение, разлитый кофе, увядший цветок. Это были знаки, значения которых она не могла разгадать. Марина Сергеевна наконец поняла, что в этом мире у нее нет ничего своего, и все, что ее окружало – временное. И даже это кольцо на ее руке или серьги уже примеряет кто-то другой. Не она.

Марина Сергеевна прислушалась к звукам свирели за стеной и почувствовала блаженное, ни с чем не сравнимое ощущение, когда, казалось, земля уходила у нее из-под ног… Звуки текли, приятно обволакивая, и это было непостижимо. Выше и выше – каждая волна звуков поднималась выше предыдущей и увлекала за собой. Ликующие и безудержные, они поглощали ее. Казалось, что сейчас они достигнут конечной цели и рухнут с головокружительной высоты. Удивительная музыка, ощущение подъема, парения в вышине и затем… возвращение на землю. Марине Сергеевне не хватало простора, открытого пространства, где можно свободно дышать и летать. Ей хотелось полной свободы!

Музыкант играл как никогда. Он играл бесстрастно, не показывая собственных переживаний, не расцвечивая интонаций. Только бы донести. Музыка была для него чем-то большим, чем человеческие переживания и страсти. Играл, как верил. Играл, как жил. Он играл для нее, Марины Сергеевны, и она чувствовала это.

«Кто он? Откуда взялся? Может, он мой ангел? Но разве ангелы играют на свирелях в метро или подземных переходах?» - думала Марина Сергеевна. Он весь был из света, теплоты земли, нежного солнца. Он струился, плавился из этой плоти Вселенной, от движения в ней и хотелось плакать, смеяться, хотелось стать песком или травой, ракушкой у кромки воды, чтобы он прикоснулся к ней своими чарующими звуками и оживил.

«Чудес не бывает, - думала Марина Сергеевна. - Старость подплывет ко мне, как огромная рыба, раскроет рот, и глаза у нее будут ждущие, острые, мученические. Мы ляжем с ней вместе, обхватим друг друга руками-плавниками и будем бояться, что нас растащат. Мы узнаем все изгибы и тайны наших тел, но в мою душу и разум старость-рыба проникнуть не сможет. Мне еще 100 лет до маразма! Она захочет увидеть мой обуглившийся взгляд, но не увидит. Потому что наши отношения со старостью будут иметь разовый характер, как разовая посуда».

Марина Сергеевна улыбалась. Она рассматривала свой возраст как время второго рождения. На этот раз рождения себя самой. «Как поступают рождающиеся заново женщины? – думала Марина Сергеевна. Покупают «мерседес», присоединяются к компании протеста против развития ядерной энергетики, противостоят сильным мира сего и заявляют им о том, что, по ее мнению, они делают не так, отправляются в путешествие? Я должна решить, что для меня сейчас важнее всего и сосредоточиться на этом».

Она слушала, как нежно и трепетно играет свирель, и ей хотелось вобрать эту музыку в себя, вдыхать и задохнуться, пить, как березовый сок в лесу и захлебнуться от счастья. А потом ждать, когда придет молодая, красивая зима…