Золотые нити

Но придя в этот мир, мы раздарим тепло и свет,
Что таятся в груди, там, где слышен сердечный стук.
И уйдём босиком по сырой от росы траве
В пустоту,
В пустоту,
В пустоту.

(Владимир Листомиров)


Ничего нельзя знать наперед. И это – настоящее счастье. Было бы страшно, если бы человек все о себе знал заранее. Когда родится. Когда полюбит. Когда умрет. Никаких надежд. А если не знать, то думаешь, что будешь жить вечно, и тогда появляется смысл: искать, бороться, любить, творить и верить во что-то. Я смотрю в небо и думаю: что есть счастье? Любовь? Успех? Везение? Молодость? Любовь не бывает навсегда, к успеху можно привыкнуть, везение случается через раз, а о молодости своей человек не знает. Все молодые не догадываются о своей молодости. Есть и есть. Жизнь – это только поиск счастья, а самого счастья не существует. Счастье никогда не задерживается надолго. Либо его забирают другие, либо оно уходит само по себе. А мое счастье живет рядом со мной много лет. И никуда не улетает и не уходит. Потому что это – мое счастье, и никто, кроме меня, об этом не знает.

Когда-то давно, в юности, я была одиноким, обесточенным человеком, и от меня, я думаю, было мало тепла и света. Люди, появляющиеся в моей орбите, наверное, мерзли рядом со мной. Я пыталась выскочить из собственной орбиты, но ничего не получалось. Противостоять самой себе просто невозможно. И я продолжала играть в заранее проигранную игру. Я поняла одно: мир полон людьми, и пуст, когда нет одного человека, способного тебя обогреть.

Вокруг меня происходили какие-то события. Иногда я в них участвовала, иногда – нет. Рядом жили люди: смеялись, плакали, радовались, предавали. Эти люди накалывали меня, как бабочку на булавку. Я сопротивлялась, но все равно погибала. А потом почти мертвая засыпала в слезах, как в детстве, и мне снились странные беспокойные сны, в которых присутствовала возвышенная нежность. У этой нежности не было четких очертаний, не было лица. Но я знала – это нежность. Возвышенная.

Многие говорят, что самое трудное, самое смутное время – это молодость. В молодости не понимаешь, для чего и зачем живешь. В молодости легко умереть. Шагнул с крыши – и все. Умер. И не жалко нисколько. Этого – зачем живешь – не понимаешь и потом. Но начинаешь догадываться.

Мне было 18 лет. Я уезжала в другой город, в другую жизнь. Был обычный день с обычной для ноября промозглостью и общим чувством надоевшей промежуточности: ни тебе зимы, ни тебе лета. Я стояла на платформе и смотрела на рельсы, похожие на вспоротые вены. Я внутренне плакала, хотя причин для слез не было, потому что все, что осталось позади, уже не имело никакого значения. Мимо меня бегали с тележками грузчики: налево - с пустыми, направо – с доверху набитыми чемоданами, сумками, коробками и баулами. А я смотрела на них молча и вдруг заплакала. Я плакала с неподвижным лицом, и казалось, будто слезы, медленно текущие по щекам, не имеют ко мне никакого отношения. Слезы отдельно, я отдельно. На душе становилось легче, потому что в молодости так бывает: поплакала и легче, а в районе солнечного сплетения становится зябко и неприкаянно.

На поручнях, стоящей напротив пустой тележки, сидел парень и украдкой смотрел на меня. Он молчал, но его молчание было исполнено взаимного понимания.

Мы вместе вошли в вагон и оказались в одном купе: у меня нижняя полка, у него верхняя. Рядом копошилась еще одна пассажирка – пожилая женщина. Она шумно дышала, постоянно ныряла, как в прорубь, в большую хозяйственную сумку, вытаскивая билет и пряча его обратно. Когда поезд тронулся, общаться с ней было очень удобно. Она совершенно не интересовалась своими собеседниками и говорила только о себе.
Лицо молодого человека пряталось в тени, но я постоянно чувствовала его взгляд. Когда женщина наконец-то улеглась и затихла, похрапывая и посвистывая во сне, мы познакомились.
- Володя, - представился он.
- Светлана, - протянула я ладошку лодочкой.

О чем мы говорили? Да ни о чем. Произносили что-то, просто дышали, молчали. Оказалось, что молчать вдвоем радостно и волнительно, а молчать одной – тяжело. И жизнь - счастье, когда рядом тот, с кем хочется помолчать. Мне нравилось это счастье. Оно мне шло. И я поняла, что я – как все. А он – не как все. Он – это он. Эта ночь переписала линии судьбы на моей ладони, и на ней таинственно и ярко загорелись золотые нити.

А утром мы попрощались на перроне. Свои координаты я никогда не оставляю, иначе буду вынуждена все время ждать: телефонных звонков или писем, которых не будет. Не люблю ждать. Но в этот раз я оставила Володе свой адрес, а его координаты брать не стала. Подумала: «Если суждено – напишет. А нет – переживу».

Я уходила, и мокрые, обжигающие хлопья первого снега ложились на ресницы и тотчас же таяли. Ночь уходила в рассвет, и мне хотелось быстрее пройти сквозь сумрак надвигающейся зимы, чтобы испытать особенное чувство освобождения.

Пройдет время, и я опять окажусь на этом же вокзале. Так же будет холодно и снежно. Я сяду в первое попавшееся такси, и погружаясь в сумерки, буду рассматривать в серой мгле светящиеся окна и думать о том, что где-то, в одном из мелькающих домов, живет мое умирающее счастье… И когда таксист, ухмыляясь, спросит, какой дурак заставляет плакать такую хорошую девушку, я озверею и вскрикну: «Да кто ты такой? И что ты можешь знать о самом лучшем на земле человеке? Да ты никто! Ты ничтожество рядом с ним!» В холодном молчании он довезет меня до места назначения, и будет долго искать нужную мне квартиру.

Пройдет время, и я войду в комнату, в которой умирало мое счастье, и ужаснусь! Рядом с умирающим человеком отчаянно расцвели все комнатные растения: ликовали радостные и светлые цветочки орхидеи-бабочки, кокетничали капризные камелии, воздушным облаком висели на окнах индийские азалии, красным, розовым, кремовым шептали о чем-то пуансеттии и цикламены, источал дивный аромат комнатный жасмин, как в последний раз выбросили свои бутоны китайские розы и нежные примулы. И я подумала: «Они цветут для Него…»

Но это будет потом, два года спустя. А тогда жизнь только начиналась! Все в ней было неизведанное и манкое, как сон. Через два дня я получила первое письмо от Володи.

А потом письма падали в мой почтовый ящик белым снегом, теплыми дождями, первыми подснежниками, желтой листвой, золотыми закатами и розовыми рассветами. В них мы выбалтывали друг другу сердечные секреты, и в воздухе струились частички любви и нежности. Это была первая любовь: настоящая, сумасшедшая, неистовая, делающая чудеса. Душа от счастья пульсировала в районе солнечного сплетения, и появилось особое чувство освобождения, растворения, слияния. Все запахи исчезли, но оставался запах Его кожи, Его волос… И мы, как два слепых сверчка, пели свою песню любви. Только я и он – одно целое.
И это такое счастье: ступать по краю и пить друг друга до изнеможения.
Письма летели ко мне птицами, белыми облаками, и на каждом конверте под именем и фамилией было написано: «Солнышку». А солнышко – это я.

Мы жили и учились в разных городах, встречались на каникулах или в праздничные дни, и каждый день заканчивался этим: «Я буду любить и скучать по тебе».

Осенью мы решили пожениться. А в мае он умер. У него обнаружили опухоль спинного мозга.

Спасибо тебе, дорогой мой человек, за то, что ты переписал линии судьбы на моей ладони, и теперь на ней горят золотые нити. Это так просто – оказаться в холодном ноябре и прикоснуться к чужой руке, разбудить стук в ледяном сердце и согреть поцелуем. С тобой я заглянула внутрь себя и стала, как ни странно, светлее снаружи.
Когда человеку хорошо, он становится добрее и желает счастья другим. И тогда то, что вокруг, незаметно просочится внутрь, и ты полюбишь солнце, траву, человека, который рядом, и дашь всем себя по кусочку. Но не целиком. Целиком – никому.