Из цикла «Беседы с Махой»

Михаил Ингерман
 
Из цикла  «Беседы с Махой»

 
Маха: Что такое наказание?
В большинстве случаев, в момент наказания мы не можем адекватно оценить ситуацию и с уверенностью сказать, правильно ли мы поступаем.
Даже осознавая определенные мотивы, лежащие в основе этого действия, мы успокаиваемся, только увидев результат и внутренне согласившись с правильностью нашего поступка.
 
Само по себе наказание неприятно ни для родителей, ни для ребенка. Это всегда вынужденная мера. И, тем не менее, мы достаточно часто прибегаем к ней. Почему?
На мой взгляд, имеет смысл разобраться в самом механизме возникновения такой необходимости и постараться увидеть альтернативные варианты.
Для грудных детей мир представляет собой огромную палитру, наполненную не только красками, но и запахами, звуками, эмоциями.
Чем старше ребенок, тем более конкретную форму принимают желания. Они становятся предметными: мама, соска, игрушка, конфетка и т. д. Однако у маленьких детей почти полностью отсутствует процесс осмысления своих желаний.
Эти состояния можно сравнить с эмоциональными вспышками, проносящимися в сознании ребенка, и оставляющими за собой красочный, словно хвост кометы, след.
До определенного возраста ребенок не может оценить уместность своих желаний и возможность их удовлетворить. И, самое главное, не думает о качестве методов их достижения. Он просто хочет и делает, или требует и не за что не отвечает.
Следовательно, ответственность за это деланье или требование лежит на взрослом. Именно он обязан оценить желания ребенка и явиться своеобразным цензором в качестве, необходимости и способах их удовлетворения.
 
Но вернемся к понятию наказания. В общем виде — это наказ за деяние.
Это всегда наша реакция на что-то, или кого-то на наши поступки и действия.
Данная реакция подчиняется общему закону причинно-следственных связей, распространяющемуся и на взрослых, и на детей. Однако некоторые из этих реакций могут быть растянуты во времени. Есть поступки, реакцию на которые мы получаем сразу, а есть цепочки, длящиеся иногда несколько жизней. Они относятся, как правило, к проработке мировоззренческих понятий.
Но как бы ни были глубоки и философичны эти понятия, механизм образования для большинства этих связей идентичен.
 

Для примера разберем начальную схему, которую каждый из нас усваивает уже в детстве:
 
Мама сказала, что нельзя трогать утюг, ребенок не послушался и получил ожог.
 
На первый взгляд, все понятно!?
 
Но в действительности это не совсем так.
Для меня всегда было чрезвычайно важно и интересно, а какой урок вынесет из случившегося ребенок?
В этом, на мой взгляд, и есть самый главный смысл осознания понесенного наказания — вывод ребенка из случившегося. Что реально он понял?
Что в действительности является для него наказанием? Боль от ожога или рассерженная и испуганная мама?
Если боль, и соответствующий ей страх, то этот ребенок больше никогда не будет тянутся к горячему, даже если его будут уговаривать.
У него уже образовалась некая отрицательная связь или последовательность СОБСТВЕННЫХ негативных действий, которая привела его к боли.
Она выглядит приблизительно так: желание — попытка реализации — мамино нельзя — нарушение запрета — боль (как результат).
И, одновременно, страх перед возможностью получить новую боль — как наказ не нарушать те ограничения, которые ставит мама.
В этом случае мама не является наказующей инстанцией, она предупреждает о таящейся опасности.
Такому ребенку в дальнейшем не надо будет многократно говорить нельзя, и всякий раз объяснять, почему. Достаточно поставить его в известность, что здесь может быть горячо или опасно, и можно быть уверенным, что он туда не полезет.
 
А если в первый момент, когда возникла опасная ситуация, мама ПОЗВОЛИЛА себе так испугаться, что ребенок просто не успел почувствовать и осознать страх за себя, свою жизнь и свое тело, все перекрыли мамины страхи.
В этом случае цепочка будет выглядеть почти так же, кроме главного: после получения боли, наступает стадия не страха за себя, а испуг перед поведением мамы. И, следовательно, сам наказ, т. е. информацию, получает мама, а не ребенок.
Его плач — это не признание своей неправоты, и даже не реакция на болевые ощущения, — это страх за маму, за то, что она испугалась или рассердилась, и теперь судорожно дует на руку или смазывает ее мазью.
В этот момент у малыша, после первичной, рефлекторной реакции отдергивания ручки, проносится целая гамма чувств, и далеко не все из них отрицательные.
Присутствует ли страх за СВОЮ жизнь? Я, честно говоря, сомневаюсь. Вернее сказать, страх мамы за него.
И, следовательно, именно мама, прошедшая через эту боль за своего ребенка, в очередной раз получает реальное доказательство ценности его жизни. А ребенок не получает ничего и идет дальше.
 

И в другой ситуации, когда мамы рядом не будет, он обязательно продолжит свои эксперименты.
После утюга обычно появляются сковородки, после сковородок спички, потом машины на улицах и т. д. Жизнь у ребенка становится чрезвычайно разнообразной, а уберечь его от опасностей становится все труднее.
И что в итоге?
Все, что остается нашей бедной маме — немотивированные запреты и полная блокировка какой бы то ни было самостоятельности.
 
Пример:
Однажды я встретилась со своей бывшей одноклассницей. Она гуляла в парке со своим 8-летним сыном Сережей. Мы не виделись уже почти 3 года, и нам, естественно, хотелось поговорить. Но как только мы присели на лавочку, Сережа стал просить маму пойти домой. Он канючил, говорил, что устал, хочет есть и т. д.
Сначала Наташа упрашивала его подождать, потом предложила самому погулять немного рядом, а потом очень резко сказала, что ей надоело его нытье, и приказала сесть на соседнею лавочку и ждать.
Разговор после подобной сцены не клеился, радость от встречи куда-то испарилась, и я напрямую спросила, почему Сережа так настойчиво просит отвести его домой, а не пойдет сам? Или почему она сама не предложит ему это? Неужели она не разрешит сыну самостоятельно дойти до дома? Я знала, что они живут совсем рядом с парком.
Ответ меня обескуражил. Она смутилась, не знала, что ответить, стала оправдываться. Говорить, что он еще маленький и совсем несамостоятельный (это в 8-то лет), и до сих пор не смотрит ни направо, ни налево, переходя дорогу, а несется как угорелый.
Я пыталась вспомнить, о какой дороге она говорит, и с трудом догадалась, что речь идет о небольшом проезде между домами, по которому давно уже никто не ездит.
А дальше было еще интереснее. Она сказала, что дома сейчас никого нет, а оставлять дома Сережу одного она пока не рискует.
Дальнейшие объяснения я уже не слушала. Мне стало ясно, что эта совсем молодая женщина, моя близкая подруга, как бы это ни было печально, болеет одной из худших болезней материнства — лишением собственного ребенка права на получение личного жизненного опыта.
И мне стало понятно, почему в 8 лет ни ребенку, ни маме и в голову не приходит, как возможный вариант, самостоятельное возвращение сына домой. Не говоря уже о том, чтобы взрослый ребенок какое-то время побыл дома один.
Я уверена, что Сережа не всегда был такой, ни один ребенок не хочет остаться без права выбора и без права на свою ошибку. Просто он уже так привык. Привык быть не один, привык, что всегда кто-то им распоряжается. Привык, что действия, которые он выполняет, всегда контролируются взрослыми, а значит, и отвечают за данные действия взрослые.
И только немного позже, когда связь таких детей с их родителями ослабевает, они получают это долгожданное право выбора, но очень редко пользуются им по назначению.
Либо страх перед самой возможностью совершить ошибку удерживает все их желания глубоко в подсознании, и они становятся пассивными на всю оставшуюся жизнь. Либо они пускаются во все тяжкие, в желании доказать, себе и другим, что они тоже на что-то имеют право.
Особенно это свойственно подросткам. Они так и декларируют, говоря не о том, что что-то могут, а именно — что имеют право.
 
В этих словах явно просвечивает смысловое различие по-ступка и про-ступка.
Поступок — это самостоятельный, осмысленный и осознанный выбор направления или действия.
Проступок — это обычно необходимость доказать или предъявить другим наличие особенных, присущих лично кому-то, или отдельной группе, прав, отличающих их от других людей.
А истоки такого поведения надо искать в детстве.
Мне по работе приходилось часто сталкиваться с разными родителями и детьми. И я не переставала удивляться тому, как один ребенок, вовремя получивший свободу, становится более собранным, повзрослевшим, и, главное, чрезвычайно внимательным ко всему происходящему, а другой, чувствуя полную свою свободу, а, следовательно, и полную безответственность, обретая хотя бы секундное присутствие этой свободы, несется неизвестно куда, неизвестно зачем, и чаще всего влипает в опасные ситуации.
Остановить таких детей не в состоянии уже ни мама, ни кто-то другой.
Только сама жизнь, потом, через более серьезный свой наказ, способна это сделать. Компенсировать тот просчет, безусловно, любящих родителей, бабушек и дедушек, которые не дали ребенку вовремя почувствовать личное право на ошибку и принять свой наказ и свою ответственность.
На мой взгляд, именно в этом и проявляется основной смысл воспитания: как процесс последовательного и осмысленного предоставления ребенку свободы выбора и права на ошибку. И соответственного перенесения ответственности за себя, свои поступки и свою жизнь с плеч родителей на плечи ребенка.
К сожалению, в жизни я часто встречалась с обратным...
 
В качестве иллюстраций — картины Лидии Милашюте «Добро и зло» и «Памяти Чюрлениса».