Голубка моя...

«Чом ти не прийшов,
Як мiсяць зiйшов?
Я тебе чекала.

Чи коня не мав?
Чи стежки не знав?
Мати не пускала?»

В конце улицы, почти на околице села, глубокий женский голос упрекал возлюбленного в том, что тот не пришел на свидание в условленное место - когда взошла луна, и спрашивал, по какой причине: не имел коня, не знал тропинки или не пускала мама? Женскому голосу отвечал мужской, оправдываясь и сожалея о чем-то.

« Как же хорошо поют!» - думал Дмитрий Романович, вслушиваясь в слова. Эту песню сменяет другая, и льется, звучит голос барвинковым цветом, распускается мальвами, льется летним теплым дождем, наливается вишнями в саду, шумит листвой в дубравах. Только здесь, в маленьком, забытом Богом и людьми, украинском селе так поют!

Так же душевно пела мама… Вечером она садилась на скамейку под старой шелковицей, и полсела слушало ее невероятно красивый голос, который то взлетал к небу ангелом, то падал и разбивался оземь голубкой. И было в этих песнях все: и грусть о любимом, и душевное томление, и горячее желание взаимной любви и счастья. И каждый невольный слушатель думал, как в этом худеньком теле мог жить такой сильный голос? Отец - балагур и баянист - был влюблен в свою жену до последнего своего вздоха и ласково называл Голубкой. Оставляя с четырьмя сыночками, старшему из которых было десять, а младшему три года, шептал, задыхаясь: «Береги их, Голубка… Посмотри, каких красивых сыночков мы с тобой привели на свет божий. Видела в лесу молодые дубки? Так то наши с тобой детки такие… Тяжело тебе будет, поэтому не у Бога прошу прощения. У тебя прошу. За то, что оставляю одну без помощи своей». А детям прошелестел: «Берегите нашу Голубку, сынки. Слабая она у нас». Он умирал тяжело и долго: туберкулез съел его легкие и заставил помучиться так, как антихристы мучаются в аду.

Время было хмурое и страшное. Шел 1932 год. И разве мог подумать хоть кто-то, что в маленькую Поташню придет настоящий голод? В Поташню, вокруг которой колосились безбрежные поля пшеницы, во дворах пели по утрам петухи, гоготали гуси, хрюкали свиньи, мычали коровы, а курицы кричали о том, что несут яйца? Такое не могло присниться даже в страшном сне! Но этот страшный сон пришел в каждый двор, заглянул в каждое окно, открыл каждую дверь. И поселился там.

Дмитрий Романович помнил это время смутно и одновременно отчетливо.

Ему шесть лет. Младшему брату Тольке всего три. У Тольки большой живот: это от голода. Толька постоянно сосет мамкину грудь. У мамы нет молока, но есть очень хочется, и поэтому Толька ложится возле мамы и сосет. Мама не возражает. Она уже несколько дней ничего не ела, и ей жаль Тольку. Митька тоже хотел бы сделать так, как делает нахальный Толька, но он стесняется. Митька помнит, что уже большой. Но как же хочется есть! Но еще больше ему хочется прижаться к маме и почувствовать ее тепло.

Иногда приходила тетка Марина. Приносила еловые шишки, пучки крапивы, лебеды и варила борщ. Из высушенной коры липы пекла коржики. Мяса не было, потому что всех собак и котов уже съели, а воробья так просто не поймаешь! Выживали, как могли. Все, что можно было поменять на еду, уже поменяли, и из каждого угла на Митьку смотрела смерть.

Митька сползает с печи и идет на улицу. У соседей из трубы идет дым: там пекут хлеб. Дядька Степан работает в заготконторе, поэтому соседи не голодают. Запах свежего хлеба вызывает щекотку в носу, и Митька старается не думать о том, каким вкусным бывает свежий хлеб. «Мама все равно печет лучше! – мстительно думает он. – У нее получаются большие, воздушные буханки. Таких буханок ни у кого нет! Даже на всей земле нет! Даже у дядьки Степана нет!» Митька поздно замечает, что маленький Толька карабкается на окно к соседям, и буханка хлеба летит прямо в голову Тольке. Толька падает, а из окна высовывается красная морда дядьки Степана. Маленький Толька лежит на земле и не двигается. Митька подозревает, что Толька притворяется, но тот лежит слишком долго. А потом визгливый женский голос закричал: «Убииииили!» Так не стало Тольки. Его убили буханкой хлеба.

Старшие братья Петька и Гурий сбежали в город, их чуть не поймали с мешочком пшеницы. И Митька остался с матерью один.

Мать таяла, как свеча… Она лежала на печи, тихая и бестелесная, гладила Митькину голову и просила не бояться, если умрет. Но Митька все равно боялся! В хате его ожидала притаившаяся во всех углах боль: теперь она выползла наружу. Митька мечтал об одном - быть с матерью, пока смерть не разлучит их души. Ему снились совершенно недетские сны, будто по нему ползали насекомые, а в ноздри набивалась земля, из глаз пробивались корешки, бледные, немощные, а во рту стоял привкус болотной воды. Митьке ничего не оставалось, кроме как ждать, когда забрезжит утро и наступит новый день.

Утром Митьке не хотелось просыпаться. Он чувствовал спиной маму, и ему было хорошо. А потом он резко вскочил и понял: мамы больше нет. Митька не плакал. Он так настрадался в последнее время, что его душа окоченела и съежилась. Но каждая клеточка его тела болела и голосила по покойнице: « Зачем ты умерла, моя Голубка? С кем же я теперь останусь? И кто меня будет гладить по голове, мама?» Он знал: никто.



Весть о смерти матери облетела село и никого не удивила. Почти в каждом доме кто-то умирал от голода. И когда к Митьке пришел крестный дядька Иван, Митька не удивился.
- Пойдем со мной, Митька, - сказал дядька Иван.
- А куда? – поинтересовался Митька.
- Увидишь, - буркнул Иван.
- К тебе? – допытывался Митька.
- Нет, на ставок, - уточнил Иван.
- А зачем? – настаивал мальчик.
- Топить тебя буду, - серьезно сказал Иван. – Что тебе делать одному? Все равно пропадешь. А так бульк! И готово. Встретишься с мамкой.
- Не хочу, - заартачился Митька.
- Я тебе дам не хочу! А ну пошли!

А через огороды, по чернозему, прыгая с кочки на кочку, бежала тетка Марина, сестра отца:
- Стоооой! Стой, ирод! Ты что удумал? Оставь Митьку! Оставь, не бери грех на душу, убивец окаянный!
- Да пошла ты! Что, кормить его будешь? Самой жрать нечего!
- И буду! Мой он! Сыном мне будет!
- Ну, раз так… Забирай тогда! – и пнул Митьку ногой. Митька все-таки успел укусить его за палец!

Размазывая слезы по грязным щекам, Митька пошел с теткой Мариной. Та жила с сестрой, обе были бездетными, одинокими и нелюдимыми. Но работящими, каких поискать!

Теперь Митьки больше нет. Есть Дмитрий Романович. Как перекати-поле он не раз отрывался от корня и несся по бескрайним полям и степям, странствовал по жизни, как трава по ветру, воевал, служил в разведке, женился, заимел двоих детей, работал. Но никогда не забывал то время, когда умерла мама, а дядька Иван решил его утопить. Обида на крестного сидела в нем, как заноза, как нож между лопаток.

Он приехал в родную Поташню, где прошло его горькое, голодное детство с одной целью: поклониться в ноги своим стареньким теткам и посмотреть в глаза врагу - дядьке Ивану. А потом набросить ремень на его шею и потащить к ставку. Топить. И очень хотелось спросить: «А что, страшно тебе, дядька Иван, с жизнью прощаться? Не боись! Бульк и готово! Скоро со своими встретишься. И перед матерью моей покаешься. За все».
Но когда Дмитрий Романович увидел своего врага, сердце его заплакало и оттаяло. На покосившейся скамейке у дома сидел старик. Он ничего не слышал, ничего не видел, и уже ничего не боялся.

Дмитрий Романович, срезая путь, пошел через лес к дому тетушек, мимо ставка, в котором его хотел утопить дядька Иван, мимо того места, где стоял родительский дом, мимо своего детства, страданий и потерь. Воздух звенел от обилия комаров, жужжал моторчиками майских жуков, наполнялся стрекотанием сверчков и еще какими-то шорохами, звуками, шепотом травы, запахами маттиолы. Над головой чернело небо, усыпанное звездами, и среди них горела та, которую маленький Митька назвал Голубкой, в честь своей мамы. А где-то далеко звонкий девичий голос пел о вечной любви, о белой птице и о разлуке…

«Сіла птаха білокрила на тополю,
Сіло сонце понад вечір за поля.
Покохала, покохала я до болю
Молодого, молодого скрипаля».

Я приехал к тебе, моя Голубка… Я вернулся! Ты согревала меня своими крыльями, когда мне было холодно, ты пела мне свои песни, когда я умирал от голода, ты любила меня, своего Митьку. Каждое утро я кормлю голубей под своим окном и думаю о том, что среди них – ты, моя Голубка! Вон та, беленькая с розовым клювом…




ПС. Это - история из жизни. Теперь, когда героя моего рассказа нет в живых, я решила рассказать ее вам. Дмитрий Романович не был бы против. Пусть история его жизни легким перышком живет во всемирной паутине. В память о нем, о его страшном детстве и о его маме - белокрылой голубке любви...