Сначала купи соседа

Так говорила моя бабушка. «Сначала купи соседа, а уж потом дом». А она-то знала, что говорила. Именно сосед может спасти жизнь всей твоей семье, спрятав в подполе, когда по доносу вечно пьющего родственника тебя придут «раскулачивать».
Но им повезло.
Им всегда везло на соседей…
На новом месте строили завод, строили новые улицы, строили новый дом. Улица наша получилась небольшой, всего семь дворов, с одной стороны она упиралась в футбольное поле, с другой – в пруд. Справа хозяйствовал Викентий Петрович, по прозвищу «Несчастный». Это прозвище давно уже трансформировалось не просто в имя собственное, а в имя административное, если так, конечно, можно выразиться. Люди обычно говорили «Где грибы-то собирали? Да за Несчастным», или объясняя дорогу на сенокос – «А за Несчастным сверни налево». Прозвище так срослось с домом, со всей семьей, что давно забылись не только фамилия хозяев, но даже обстоятельства его приобретения.

А было так. За победу в очередном социалистическом соревновании заводчан, в том числе и Викентия Петровича, наградили поездкой в Москву. Главная достопримечательность Москвы – Мавзолей. Викентий Петрович, медленно продвигаясь в змееобразной толпе посетителей, подойдя к постаменту, слегка оробел и воскликнул: «Как же ты лежишь-то тут, несчастный?». Больше он произнести ничего не успел, поскольку откуда ни возьмись, явились «двое из ларца, одинаковых с лица» и увели несознательного посетителя в только им известном направлении. Земляки уже и не чаяли увидеть в живых добродушного бригадира, сталинские времена, как-никак. Но Викентий Петрович появился в вагоне поезда всего за несколько минут до его отправления, и на все вопросы товарищей отвечал молчанием, лишь иногда виновато улыбаясь. Он никогда не рассказывал о том, где был, что с ним делали, да его никто никогда и не спрашивал, лишь сочувственно кивали в спину, мол, Несчастный пошёл. Он продолжал добросовестно трудиться, его бригада еще много раз побеждала в различных соревнованиях, но Викентий Петрович сделал себя как бы «невыездным». Даже в райцентр за выигранным в лотерею мотоциклом отправил сына с невесткой, хотя все знали, что билет-то покупал именно он, Викентий Петрович.

Другим нашим соседом стал Серёга-Балда. Иногда, сами того не желая, мы награждаем близких нам людей совершенно ненужными им прозвищами. Так и с Серёгой. Отец его, поучая сына, всегда приговаривал: «Ну и балда же ты, Серёга, ну и балда…». Незлобно так повторял, можно сказать, с любовью. Так и приклеилось – «Серёга-Балда». Длиннющую фамилию его уже никто и не произносил, поэтому, когда дочь Серёги (моя одноклассница Верка) стала доказывать учительнице русского языка, что фамилия её немецкая, доставшаяся в наследство от мастеровых, призванных во времена Екатерины Великой осваивать бескрайние российские просторы, а потому не склоняется и окончаний иметь не может, эта информация вызвала удивление у всех. У всех, кроме Юрки. Он сообщил, что «Балда» очень хорошо склоняется, и вызвался даже пройтись до доски и все там изобразить, добавив свое неизменное «чики-пуки». Напрасно он так сказал. После уроков Верка с Любкой-двойняшкой лупенили Юрку за лыжным сараем. Клочки действительно летели по закоулочкам. Били сильно, молча, не обращая внимания на разорванные чулки и выдранные волосы. Лишь иногда Верка приговаривала – «Я покажу тебе «Балду», я покажу тебе «чики-пуки». Оторопевшие от такой уверенности одноклассники не смели вмешиваться. Так и повелось. Стоило только кому-то произнести ненавистное слово, сёстры восстанавливали справедливость уже проверенным способом. Лет через несколько не только все заводчане, но и жители окрестных деревень выучились произносить мудрёную фамилию, а некоторые даже знали, как она переводится на русский язык.

Верным другом Серёги был Виктор, который что бы ни говорил, всегда добавлял «Едрени-бабушка». Филологи бы сказали «слово-паразит». Все прекрасно понимали, о какой бабушке идет речь, поэтому настроений Виктора не разделяли. Потому как тёща его (та самая бабушка) была женщиной беззлобной и к тому же варила самый лучший в округе самогон. Варила для себя или кому по просьбе – на покос ли, на строительство дома, короче, не на продажу. Оттого и ценнее был продукт, потому как делала она его с пониманием и любовью. Помню, восхищенная увиденным, а именно – тем, как поджигает она на столе лужицу и та горит сине-красным пламенем – я с восторгом сообщила воспитателям в детском саду, что тетя Маша – настоящая волшебница! И довольно подробно описала, как та варит водицу на плитке, варит, потом польет на стол, подожжет и вода-то горит! После моих откровений тетя Маша перестала забирать внучат из садика. Кому ж захочется снова услышать насмешливое «А, что это за водичку такую вы варите, Мария Васильевна, ну ту, которая горит?»

Осенью у соседей ожидалась свадьба, поэтому тем летом процесс самогоноварения принял поистине промышленные масштабы. Дабы избежать «нецелевого использования» продукта, Мария Васильевна из дому не отлучалась, а в свободное от волшебства время вязала носки, восседая на табуретке, которая стояла в аккурат на крышке подпола, где, собственно, и хранился тот самый продукт. Поначалу эдакое недоверие вызвало у «Едрени-бабушки» озабоченность, затем подзадорило, но, убедившись в серьезности тёщиных намерений (не покидать кухню до самого торжества), он побрел к другу. Советоваться. Для активизации мыслительного процесса пришлось выпить НЗ – два фунфырика «Шипра». Совершая это непозволительное расточительство, друзья рисковали, поскольку в те времена отношение к одеколону было двойственным. С одной стороны, он использовался по прямому назначению, а с другой стороны – чисто в медицинских целях. «Тройным» лечили наружные раны, «Шипром» - душевные.
После «заправки» пришла мысль. Решено было делать подкоп, хлопотно, конечно, но других идей как-то не появлялось.

А теперь представьте расслабленную Марию Васильевну, вслух считающую петли и довольную тем, что зять не болтается без дела по кухне, а копается на огороде. Представили? А можете представить тот ужасный крик, вместо ритмичных «лицевая-изнаночная», в ответ на глухое «Врагу не сдается наш грозный «Варяг», раздававшееся откуда-то из-под земли? Знаете, что она сделала потом, немного придя в себя? Открыла люк, плюнула туда и отправила вслед за плевком недовязанный носок.
Грозным «Варяг» был еще сутки, а сдался только тогда, когда за «капитаном» и его «помощником» пришел мастер - про работу-то они совсем забыли.

На свадьбе наступило примирение. Теща так была счастлива за внука, что простила зятю ущерб (не столько материальный, сколько моральный). На пару они бодренько отстукивали на крышке подпола какой-то ненашенский ритм, Мария Васильевна, известная собирательница частушек, горланила:

У милёнка, у бахвала
В воскресенье печь упала.
Правда, милая подруга?

Здесь она делала паузу, выразительно смотрела на Виктора, он послушно кивал, правда, мол, ваша правда, Марь-Сильна, а та продолжала:

Чи-чи-ки, да чи-чи-ки,
Чи-чи-ки, да чи-чи-ки,
Я иду, а он кидает
Из окна кирпичики.

Виктор показывал, как он кидает «кирпичики» и из окна в огород летели пустые бутылки, огурцы и яблоки. Всем на смех да радость. Свадьба ведь.
Долгие зимние вечера коротали за просмотром телевизионных программ. Вообще-то громко сказано – «программ», поскольку программа была всего одна, да и телевизор, к слову сказать, тоже один. На весь поселок. Телевизор и антенну соорудил местная знаменитость. Он всегда что-то чинил, паял, стругал, в общем, мужик был хозяйственный, за что и получил от соседей уважительное - «Василич».

Социологи, если они, конечно, проводили бы в те времена свои анкетирования, даже и не догадались бы о той «мотивации», которая заставляла мою бабушку и её подруг надевать нарядные шубейки, валенки и направляться в избу Василича - смотреть телевизор. Удивитесь, но интересовало их только одно действо – хоккей. Не важно, что это был за чемпионат, не важно с кем «наши» играли. Важно, что играли «наши». И когда показывали «нашенские» ворота, бабульки вмиг затихали, затаив дыхание, следили за реакцией вратаря, а уж потом начинали вспоминать. Все их истории повторялись от одной посиделки к другой, только разукрашивались в более яркие тона и получали новые оттенки. Обычно вспоминали они свою родину - Иловицы, обсуждали, у кого и как сложилась там жизнь, как бы всё оно было, не решись они тогда разом бросить хозяйство…

«А при чем тут хоккей?», спросите вы. Да тут все просто - знаменитый вратарь был женат на внучке «Вани-иловицкого». Ну, чем не повод для того, чтобы лишний раз собраться вместе да посудачить?

Здесь же, в далекие девяностые не было у меня возможности вспомнить о бабушкином напутствии. Дом мы покупали в соответствии со своими экономическими возможностями и с экономической же необходимостью. Помнится, сразу отметила, что дома здесь стоят «на переднем крае», как бы закрывая усадьбу от лишних взглядов, что все они «не обшитые», но с красивыми кружевными наличниками и большим крытым двором. Но самое удивительное состояло в том, что любая улица в любой деревне напоминает строгий строй солдатиков – один дом практически подпирает двор другого, да и забор «глухой» и общий, один на всех - от квартала до квартала.

Соседи наши не торопились знакомиться с «городскими», рассуждая, что мы – временное явление на их кровной земле и внимание должны попросту заслужить, не говоря уж о доверии. Где-то через месяц нас стали приглашать под свои окна на вечерние «оперативки», через год мы со всеми вместе кричали «А мы не возражаем…» в ответ на призыв юбилярши бабы Клавы «За это надо выпить!». Ну а со временем мы знали о соседях всё – кто и когда родился-женился-развелся-умер; кто куда уезжал и кто откуда приезжал; в каком году кто собрал больше грибов и где именно, а в каком году ягод – в общем, обычные истории. Главным «поставщиком» информации была, конечно же, баба Клава. Она всегда неожиданно появлялась на моём межгрядье и пока я занималась бесконечной прополкой, сообщала все новости. Начинала обычно с только что просмотренных сериалов, пересказывая их довольно подробно - если сериал шел сорок минут, вещание длилось столько же. Затем шли рассказы о её замужестве, о том, что муж много пил, о том, как он лежал в больнице, а потом снова пил, пока не умер. Все свои монологи баба Клава сдабривала словечками «эвонть», «дык», «кудыть», «имям». Только ничего не говорила она о «Мишке-кипятильнике» и «Людке-чернилке». Знали мы, что у Мишки на спине навечно отпечатался след раскаленного кипятильника, случайно оставленного матерью на крючке в натопленной бане. А Людка получила свое прозвище за постоянно темный цвет кожи – по своему участку она начинала перемещаться в купальнике, лишь только сходил снег. Говорили, что они ни с кем не общаются, а уж друг с другом и тем более. Вроде как когда-то их матери насмерть разругались то ли из-за мешка сахара, то ли муки. Никто не помнил, а рассказать, как все было на самом деле уже и некому.

Весна в тот год выдалась затяжная, потом болезни да авралы на работе - мы никак не успевали вырваться из города и перекопать оставшиеся под картошку несколько соток. Уже в начале июня, поздним пятничным вечером,
выходим в огород, и удивлению нет предела – земля перекопана, а улыбающийся Мишка кричит: «А мы смотрим, соседи не успевают…» Людка тоже улыбается.

Как и положено, через девять месяцев у них родился первенец…

В полученном на днях письме с родины, кроме прочих новостей, вскользь упоминалось об одном важном событии. Юрка с Веркой выдавали замуж свою «старшенькую». Всё, конечно, было чин-чинарем: шампанское, музыка, гармонь, столы, накрытые в яблоневом саду и множество родственников. Говорят, одна бабулька (со стороны жениха, конечно) спросила у своей соседки – чья же это внучка, такая красавица? Торопясь выпить рюмочку, вперемешку с «Го-о-о-рько», та в ответ проорала «Серёги-Балды»… Надо ли говорить, что это была самая короткая свадьба за всю историю поселка? Сестры, несмотря на свой вес, возраст и положение в обществе, легко перемахнули через столы и принялись дубасить бедную старушку. Родственники жениха вступились… А уж дальше пошло-поехало. Говорят, больше всех усердствовал Юрка, приговаривая «Я вам такую «Балду» покажу…».

Такие вот «чики-пуки».