Чайки Ричарда Баха. Глава 27.

Глава 1, Глава 2, Глава 3,Глава 4 , Глава 5 , Глава 6 ,Глава 7 , Глава 8 , Глава 9 ,Глава10 ,Глава 11 , Глава 12 ,
Глава 13 , Глава 14 , Глава 15 ,Глава 16,Глава 17 , Глава 18, Глава 19, Глава 20 , Глава 21, Глава 22, Глава 23, Глава 24, Глава 25, Глава 26

Ирина не хотела идти домой! Сидеть одной в четырех стенах и думать о том, что в ее жизни все рушится? Сначала она выгнала Ивана, потом, сама того не ведая, подставила Стаса, а теперь еще оказалось, что ее ненавидит весь театр! И никакая она не актриса, а просто самозванка. Что же все так плохо-то, а? Могла бы она напиться и все забыть! Но Вертинская знала, что с перепою ей станет только еще хуже. Что делают другие люди, когда им плохо? Говорят с подругами? Но у нее нет подруг. Вернее, таких подруг, которые ее бы в этой ситуации и поняли, и не осудили. Она думала, что поймет Ларик. Но Ларик вынесла ей обвинительный приговор. О подругах из прошлой жизни и думать нечего. Разве только написать Надюхе в Австралию? Но чем поможет Надюха? Скажет: "Плюнь, все будет нормально!" Надюха далеко. Она не видит, что тут происходит. А торт и билеты на Земфиру больше не действуют. Даже если Ирина купит их сама. А ведь самое ужасное, что она виновата! Правда, виновата. И перед Иваном, и перед Стасом. И даже перед этой змеей Азаровой... старуха права, что Ира работает спустя рукава. И не потому что ленится, а... ей просто не собрать себя, не понять, чего она на самом деле хочет. Она будто бы идет по зыбкому болоту наугад, и нет никого, кто подсказал бы, куда ставить ногу. Где взять силы, чтобы встать и идти дальше?

Если бы она могла сейчас увидеться с родителями... Но папа с мамой давно живут в Болгарии. Когда у мамы начались проблемы с легкими и врачи рекомендовали сменить климат, Ира сама попросила мужа помочь. И он купил им домик в Дончево. С того времени Ира, к стыду своему, почти не общалась с родителями. Только открытки на праздники присылала. Даже денежные переводы на их счет Вертинский отправлял сам. Ирина даже не знала, сколько. И успокаивала себя мыслью, что с родителями теперь все в порядке, они здоровы и счастливы. Ирина несколько раз была с мужем в Болгарии, но лишь один раз их навестила. И то это был визит вежливости - полтора часа между самолетами. Но и этих полутора часов Ире хватило, чтобы понять: ей тяжело видеть родителей. Особенно маму. Смотреть ей в глаза и лгать, что у нее все хорошо, что она счастлива.

Она не поехала к ним даже после смерти мужа. Ей было не до того. Только сообщила им об этом событии, сказала, что просит не беспокоиться о ней, муж был болен, и она не строила иллюзий... да и было ему уже за семьдесят. Что в поддержке она не нуждается, что у нее все в порядке, вокруг полно друзей... ну и прочую ерунду. О продолжении пересылки денег распорядилась управляющему.

Ирина представила, как сейчас приехала бы в Дончево, как встретил бы ее удивленным взглядом папа, сидящий на открытой терассе с электронной книгой, куда сын их соседей закачивал по его просьбе книги на русском языке (сам папа не умел). Потом из дома вышла бы мама в льняном переднике и с лейкой. Мама еще на даче в Ленобласти выращивала гладиолусы на продажу. И продолжила это занятие в Болгарии. Ирина не знала, хорошо ли шла у мамы торговля, но гладиолусы были и правда великолепны.

Ира уткнулась бы ей в плечо и разрыдалась. И мама испугалась бы и расстроилась. А отец удивленно поднял бы брови: как так? Их богатая, успешная, счастливая дочь о чем-то плачет? Все не так, как они думали? Ирочка им все эти годы врала?

Нет, ни за что! И вообще, папа и мама - где-то там, в другой стране и в другой жизни. Как и подруга Надюха. У Иры нет совсем никого, с кем она могла если не посоветоваться, то хотя бы поплакаться в жилетку. Она совсем одна на этом свете!

Ира очнулась от раздумий и увидела, что стоит рядом со своей машиной и смотрит вверх, на клочок неба неправильной формы, ограниченной стенами двора-колодца. Ирина мечтала о свободе. И где эта свобода? Она снова будто бы в яме. А далеко вверху - недосягаемый голубой просвет. Ирина опустила взгляд ниже. В закутке неподалеку от служебного входа светился узкий прямоугольник фрамуги над закрашенным почти доверху окном, забранным снаружи стальной решеткой. Ирине захотелось пойти на этот свет, как бабочке из темноты. Она не отдавала себе отчета, почему. И что она собирается сказать? Просто вошла.

Карлик сидел на столе, поджав висящие высоко над полом ноги и напевая что-то себе под нос, сшивал крупными стежками два куска топорщащегося от толстого слоя краски холста. Ирина уже видела эти куски - то были стены бутафорской пещеры, в которой обитали инопланетные люди-муравьи.

- Дядя Саша, можно я у тебя немного побуду? Не помешаю?

Карлик оторвался от работы и внимательно посмотрел на нее. Потом резво спрыгнул со стола и, раскидав в углу какое-то крашеное тряпье, пододвинул ей освободившийся стул.

- Садись, радость моя. В ногах правды нет.

Ирина села, а дядя Саша вновь взобрался на стол и продолжил шить и мурлыкать странную и, как показалось Ирине, знакомую, песенку. Странным был ритм мелодии. И странным было то, что Ирина никак не могла вспомнить, где и когда она это слышала.

Несколько минут она сидела молча. И за эти несколько минут ее состояние странным образом изменилось. Словно буря внутри утихла, закончился ливень и в оставшихся тучах, накрапывающим и остатками дождя, наметились просветы.

- Ну, как, барышня, получше тебе стало? - спросил дядя Саша как что-то само собой разумеющееся.

Ирина кивнула.

- Сапожки-то не носишь? Или опять сломались?

- Не сломались, берегу... до свадьбы чтобы хватило, - усмехнулась Ирина.

- Хватит, хватит. Свадьба скоро... Ну, так что стряслось-то? Рассказывай. Ты ведь за этим пришла.

Ирина несколько растерялась. Разве? А о чем рассказывать-то? Она не на приеме у психолога, в самом деле.

- Я так... поговорить просто.

- А, ну поговори. Я послушаю. - Он снова взялся за работу.

Ирина попыталась собраться с мыслями, но у нее ничего не получилось. И, чтобы не молчать, она спросила:

- Дядя Саша, а ты давно в театре? Как ты вообще стал артистом?

- С самого начала. Мы с Тимуром и Бэллочкой вместе начинали. Только не артист я, а простой рабочий.

Ирина удивилась. Она была уверена, что лилипут, если уж работает в театре, то непременно - артистом. Она вообще не представляла, где могут работать лилипуты, кроме цирка и театра.

- Почему же тогда ты редко участвуешь в спектаклях? Ведь в "Чайках" столько сказок ставится, столько цирковых номеров!

Ирине даже стало обидно за дядю Сашу: неужели его притесняют? Раз человек ростом не вышел, так с ним можно и не считаться? Но он тут же развеял ее сомнения:

- Да какой из меня артист? У меня ни таланта нет, ни актерского образования. Это уж я так соглашаюсь помочь иногда... потому что нужно. А если нужно - как не помочь? Что до цирка, так ну его... у меня от высоты душа в пятки уходит. И стар я для цирковых номеров. А по профессии я художник-оформитель. И вообще люблю руками работать.

- Что ты, дядя Саша! Разве ты старый? Сколько тебе лет? Лет сорок с чем-то ведь?

- Это для вас сорок с чем-то - молодость. А для нас - уже, почитай, старость. У нас время по-другому идет... Ну, что обо мне-то говорить? Ты ведь своими бедами поделиться хотела?

Ирина вздохнула.

- Не знаю. Нет, наверное. Расскажи лучше о себе, - попросила Ира голосом ребенка, просящего рассказать ему сказку.

- Сказку тебе рассказать? - дядя Саша будто угадал ее мысли. - Ну хорошо, слушай тогда.

Он обрезал нитку и, пошуровав рукой в ящике у себя за спиной, вытянул край следующего холста.

- В некотором царстве, в некотором государстве родился мальчик Саша. Был он совсем крошечным, с горошинку!

Ирина улыбнулась. Ей стало заметно легче. Она не поняла, почему.

- И пришла к нему однажды добрая фея в белом платье, - продолжал Саша. - Она взяла мальчика и отнесла его в свой дом, где было много других детей. Все эти дети были сказочными существами. И выглядели по-сказочному: у одних была большая-большая голова, как у чебурашки. У других - совсем не было глаз... но зато было огромное-преогромное сердце, которым они видели гораздо больше, чем другие видят глазами, и в котором помещалось столько всего интересного, что они могли сами придумывать сказки и в них жить. А еще была одна девочка, у которой вместо ножек были лапки кузнечика! А за спиной были маленькие ангельские крылышки. Правда, не всем эти крылышки были видны... Вот, значит, и жил там мальчик Саша, как в сказке. Он очень любил добрую фею. Ее все дети любили. Однажды Саша спросил фею, откуда он взялся. И фея рассказала, что она нашла его в стручке гороха! Тогда Саша нарисовал фею, гороховый стручок и самого себя - как фея его оттуда вытаскивает за ручки. Фее рисунок очень понравился. Она даже сказала, что у Саши есть талант, и когда-нибудь он станет художником.

Ирина слушала, затаив дыхание. Она еще никогда не слышала, чтобы кто-то рассказывал о своей жизни в такой красивой, поэтичной форме. И чтобы кто-то с таким теплом вспоминал интернат для детей-инвалидов (она, конечно, поняла, что речь идет именно об этом учреждении).

- Саша любил не только рисовать. Еще ему нравилось чинить сломанные игрушки. Он чинил их всем детям. И дети очень радовались. И все с ним дружили. Время шло, друзья мальчика Саши росли. А он так и оставался размером с горошинку... Но его это не расстраивало! Ведь все его просто обожали. И часто даже более младшие дети брали его на руки и сажали себе на колени. Саша особенно любил, когда его брала на руки девочка-кузнечик. Хотя колени у нее были повернуты в обратную сторону, и она не могла на своих ножках ходить, но зато она умела ими обнимать! Она обнимала Сашу и ручками, и ножками... И Саша думал, что они никогда не расстанутся. Но однажды девочку-кузнечика увезли. Далеко-далеко, за десять морей, за двенадцать гор... И больше Саша никогда о ней ничего не слышал.

Карлик на какое-то время замолчал. На его губах играла еле заметная грустная улыбка. Как светлый след чего-то прекрасного и навсегда ушедшего.

- Ну вот... мальчик хотя и не рос, но становился старше. В доме у доброй феи была самая настоящая школа. И туда приходили учителя. Саша учился не очень хорошо, но его никогда за это не ругали. Единственное, что Саше нравилось - это рисовать и что-то мастерить. И, когда школа закончилась, он захотел учиться этому дальше. И тогда фея сказала, что ему надо учиться у мастера. Мастер живет далеко, в каменном дворце, в стране великанов... Но Саша очень хотел рисовать и мастерить. И фея отвела его во дворец великанов. Там все было такое огромное! Сначала Саше было трудно, потом он привык. Научился залезать на парту, величиной с дом. Научился управляться с огромной линейкой, которая, как поезд по рельсам, ездила по еще более огромной доске... вот только с другими великанами у него не получалось дружить. Саша-то хотел, но они не брали его в свою компанию.

- Обижали? - сочувственно спросила Ира.

- Нет, не обижали... Просто не брали. Им было неинтересно с ним. А может, стеснялись его... И Саша сам на них обижался. Сначала - за то, что не брали в компанию. А потом стал обижаться на то, что они такие большие. Особенно обидно ему было, когда он увидел принцессу. И она тоже была великаншей. Но она была необыкновенна! В ее волосах светились звезды, а ее глаза были как два драгоценных камня. И сердце у нее тоже было каменное. Но Сашу это не смущало. Он готов был часами любоваться на нее, когда она приходила. Он совсем забыл девочку-кузнечика с ангельскими крылышками. И начал мечтать о принцессе. Принцесса его почти не замечала. только когда в первый раз увидела, разглядывала с любопытством: она никогда раньше не видела мальчиков размером с горошинку. А потом он ей наскучил. Но вскоре принцесса заметила, как смотрит на нее Саша, и придумала себе новую забаву: она нарочно стала обниматься с разными великанами и говорить им ласковые слова, когда на нее смотрел Саша. Ему было очень больно, когда он это видел, и он корчил при этом такие смешные рожицы, что принцесса не могла удержаться от смеха. Вот только великаны потом не понимали, почему вдруг стали принцессе не нужны, когда рядом нет Саши. Они ведь не знали, что она просто хотела повеселиться.

Ирина невольно скрипнула зубами. И опустила голову так, что волосы закрыли лицо. Кажется, она снова начинала краснеть. Дядя Саша не заметил ее состояния. Или сделал вид, что не заметил. И, передвинув края раскрашенного холста, продолжал сшивать и их, и ткань рассказа.

- Саша все больше становился недоволен и своим ростом, и своей жизнью. Ему казалось, что жизнь к нему несправедлива. Он уже почти ненавидел других великанов. Он завидовал им. И, хотя среди них были очень добрые, хорошие люди, которые всегда были рады помочь Саше, которые готовы были с ним дружить, а иногда делились своими чувствами и сомнениями, Саша этого уже не замечал. Теперь все они стали казаться ему отвратительными чудовищами-людоедами. Особенно те, что обнимались с принцессой. Саша начал смеяться над ними, как смеялась над ним самим принцесса. Он все больше страдал, казался себе все более несчастным... Он ненавидел своих товарищей за то, что они счастливы, что им, как он думал, намного больше повезло. А потом стал ненавидеть и принцессу - за то, что она такая красивая и такая жестокая, и за то, что Саша никогда не сможет ей отомстить за ее насмешки, никогда не сумеет сделать ей так больно, как она ему. Он всегда носил с собой в кармане ее портрет... То есть, портрет всех великанов, где была и принцесса тоже.

Карлик умолк, сосредоточенно уткнувшись в свою работу. Ирина некоторое время не решалась нарушить его молчание. Но потом все-таки спросила:

- И что было дальше?

- А потом началась страшная буря. Земля встала дыбом и перевернулась. С неба посыпались звезды, и само небо упало на землю. Горы сдвинулись со своих мест, а дворцы взлетели. Повсюду расцвели огненные цветы. Добрая фея вместе со своим домом и всеми его обитателями поднялась на облаках и навсегда улетела в волшебную страну... В каменном дворце великанов в тот момент находился и мальчик Саша, и другие великаны, и принцесса. Стены дворца сдвинулись, своды обрушились и погребли под собой великанов, и принцессу, и мальчика Сашу... на этом сказка закончилась.

- Что это было? - не поняла Ирина.

- Восемьдесят восьмой год. Ленинакан. Наш интернат сравняло с землей. СГПТУ № 4, где я учился на оформителя, превратилось в груду руин. Я очнулся в полной темноте. Вокруг все было мокрым. А рядом со мной нащупывалось что-то железное. Я начал кричать, звать на помощь. У меня был очень высокий, пронзительный голос. Поэтому меня услышали. Когда подняли плиту, оказалось, что все, кто был вместе со мной в классе, погибли. Потолок рухнул мгновенно. Обломок плиты, под которым находился я, застрял на металлическом сейфе для химикатов - у нас как раз был урок черчения, но помещений не хватало, и он проходил в кабинете химии. Поэтому меня не раздавило. Но будь я повыше ростом, меня бы убило ударом перекрытия по голове, как двух других учеников, стоящих за кульманами рядом со мной. Остальных просто раздавило в лепешку обломками здания.

- А... принцесса?

- Она тогда осталась жива. Но лишилась обеих ног и глаза.

- Какой ужас... Бедная девочка! Неужели она за свою жестокость заслужила такое наказание?

- Никто такого не заслуживает. Даже самые отпетые злодеи. А Света была просто юной легкомысленной девчонкой, не очень задумывающейся о своем поведении. Она была обыкновенная, как все. Могла повзрослеть, поумнеть, полюбить кого-нибудь, выйти замуж, стать матерью... а может, стала бы знаменитой художницей, или еще кем-то. Но ей никем не суждено было стать. Через год после землетрясения Света покончила с собой, наглотавшись таблеток. Правда, я только через несколько лет об этом узнал.

Ирина сидела совершенно оглушенная. Будто ударная волна землетрясения прокатилась через годы и достала ее на излете. Все недавние собственные обиды казались теперь детскими капризами в песочнице. Саша продолжал шить, а Вертинская молча наблюдала за его руками и приходила в себя. Наконец она спросила:

- Дядя Саша, а почему ты всех называешь "радость моя"?

- А, это... тоже с тех времен. В общем, когда плиту подняли и я увидел одногруппников, лежащих вокруг меня... вернее, то, что от них осталось... А на мне - ни царапины. Я тогда впервые поблагодарил Бога... вернее, в Бога я тогда еще не верил, а поблагодарил судьбу, природу, не знаю кого, за свой диагноз, который сохранил мне жизнь. Я тогда сразу начал помогать спасателям. Искать людей под завалами, детей. Я ведь мог пролезть в такие дыры, куда обычный человек бы не поместился. И знаешь, каждый раз, когда мы кого-то находили, и оказывалось, что он жив - это такая радость была! Самая настоящая. За те несколько недель, что провел в родном городе после землетрясения, я испытал столько горя и столько радости, сколько за всю предыдущую жизнь не было. Говорят, тогда двадцать пять тысяч погибло, а сто сорок получили тяжелые увечья. Сколько еще из этих ста сорока тысяч не смогли с этим жить, как Света? И с тех пор для меня каждый живой человек - радость. Очень большая радость. Я так чувствую. Как вижу человека, который дышит, ходит, разговаривает - так всегда радуюсь. Слишком много смерти видел.

Дядя Саша закончил наконец свою работу и принялся сматывать фрагмент декорации в толстый рулон. Несмотря на несоразмерность его коротких рук и широкого жесткого холста, получалось у него очень ловко. Ира в очередной раз залюбовалась.

- Я тогда очень сдружился с одной группой волонтеров - студентами из Ленинграда. Мы за эти дни стали как она семья. Да они, в общем, и стали моей семьей надолго. И когда им пришло время возвращаться, я поехал вместе с ними. Мне все равно податься было некуда, а ребята обещали помочь с трудоустройством и жильем. И действительно помогли. Правда, с трудоустройством как тогда, так и потом было сложно - не любят людей с гипофизарным нанизмом на работу брать. Считается, что мы должны жить на пособие по инвалидности. А это вторая группа, самая неприятная - и пенсия с гулькин нос, и на работу не берут. Но зато с жильем ребята подсказали, куда обратиться. Оказалось, мне много льгот положено - и как инвалиду детства, и как пострадавшему от стихийного бедствия. В общем, крыша над головой, благодарение Господу, есть. И образование закончить удалось. Правда, не художником уже - в оформительском мест не было, а пошел на столяра. Даже туда сначала брать не хотели - мол, не справлюсь. Но ребята наши и тут посодействовали, через общественные организации, общество инвалидов... так что есть у меня диплом столяра-краснодеревщика. Вот только на работу по этой специальности меня нигде не взяли, куда ни пытался.

- И что же тогда делать?

- Где я только ни работал... и в кооперативе у сапожников колодки для обуви делал, правда, кооператив быстро лопнул. Потом игрушки мастерил, резные шкатулочки, на базаре продавал. Но с базара меня быстро погнали - там им самим тесно, а тут еще какой-то коротышка затесался, покупателей отбивает. Потом удалось через общество инвалидов устроиться в больницу. Сначала они мне разовую работу заказали - таблички на двери. А потом увидели, что я с руками - и взяли в службу эксплуатации. Ну, там, замок отремонтировать, ручку прикрутить, прокладку в кране поменять. Ну и плакаты, конечно, рисовал. Но главное - на постоянный оклад. И думал я, что это - предел моего счастья. Люди вокруг хорошие, добрые. На хлеб хватает. С работой справляюсь...

- А в театре ты как же оказался?

- Тимур в той больнице лежал. Спину ему перебило. У них в палате как-то в раковине слив забился, меня вызвали прочистить. Мы с ним разговорились, очень интересный он человек, умный. И ему почему-то со мной интересно было. Уж не знаю, почему. Он говорит: "Приходи еще поболтать". Я и стал приходить после смены. А что мне дома-то одному делать? Тимур мне про кино рассказывал, про жену свою Бэллочку. Потом я и сам ее увидел, когда она к нему в больницу пришла. Умница, красавица! А веселая какая! Там же всем плохо, ноют все, а она для каждого ласковое слово найдет, всегда шутила, улыбалась. Ее все ждали, как солнышка зимой! Тимуру тогда очень тяжко было. Я навидался, как здоровые молодые люди инвалидами становятся, и каково это. Да когда еще и все близкие погибли в одночасье. Ну, а тут, говорю: "Ты же счастливый! У тебя жена такая расчудесная, ангел просто! И глаза, и руки на месте. И умные вы такие, талантливые. И друзей у вас сколько... неужели не помогут?" Тимур - мужик сильный. Стал потихоньку оживать. Молодец он. Еще даже сидеть на кровати не мог, а уже начал строить планы: чтобы, значит, свой театр организовать. И сразу меня позвал - художником по декорациям и реквизиту. Мне из больницы жаль было уходить - такой там народ чудесный, так я их любил, и они меня любили. Но уж больно мечтал я заняться чем-то, что с искусством связано. Ты, барышня, не думай, я и гайки крутить, и окна строгать не против был! Это же все - для людей, а что для людей - то всегда радостно делать. Но... не устоял перед искушением. Пошел с Тимуром и Бэллочкой. Я ж о такой работе и мечтать не смел! Чтобы художником по декорациям стать - это ведь высшее образование нужно! А я, вон, гипсовую скульптуру даже толком нарисовать не могу. И теории никакой не знаю - стили там всякие, художественные направления. Ну, чему в академии учат... Меня медсестры со всей больницы собрались провожать. И врачи, кто в тот день был не занят на операции. Такие слова говорили, подарки принесли... я чуть не расплакался! А они мне: "Мол, понимаем все и желаем тебе успехов. А если не сложится - всегда ждем обратно". В театре поначалу боязно было - вдруг не справлюсь? Но Тимур говорит: "У тебя получится, у тебя дар Божий". Ну и вот... глаза боятся, а руки делают. Втянулся помаленьку, стараюсь. Вроде, не гонят пока! Вот так мне в жизни повезло. Такое счастье привалило, что оказался я здесь.

Дядя Саша засмеялся тоненьким смехом мультяшного гномика. А его светло-карие с зеленоватыми прожилками глаза, окруженные сетью мелких морщинок, лучились неподдельным счастьем.

Ира в порыве чувств подалась вперед, встала наколени, чтобы быть вровень со столом, и, обняв дядю Сашу, горячо и искренне прошептала:

- Это нам всем повезло и счастье привалило, что ты здесь оказался!

- Ну, ну... ты чего, красавица? Никак, опять реветь вздумала? Не плачь, все у тебя хорошо будет! Просто оно не сразу все хорошо бывает, а потом обязательно будет. Ты только живи, как сердце велит. Не обманывай себя.

- Не знаю я, дядя Саша, как мне сердце велит... оно у меня какое-то... неправильное!

- Ты хорошая девочка. Добрая, честная. А остальное все - это временно. Пройдет до свадьбы.

- Все ты про свадьбу... как с маленькой! Была я уже замужем, и дров уже наломала... Я взрослая, успела в своей жизни такого намотать... и что самое ужасное - продолжаю наматывать!

Карлик ласково похлопал ее по спине.

- Ничего, ничего... все перемелется, - потом лукаво прищурившись, взял ее обеими руками за голову и заглянул прямо в глаза. Ирине не по себе стало от этого взгляда... Будто в самую глубину души проникает. - На крестины-то пригласишь?

- Какие... крестины? - Не поняла Ирина.

- Ну, когда ребеночка крестить будете... Если доживу, позовешь меня крестным?

- Дядя Саша... дядя Саша, - Ирина почувствовала, как сорвалась какая-то запруда внутри, и она выплеснула то, что годами хранила в тайниках своего сердца даже от самой себя. - У меня, наверное, никогда не будет детей! Я не смогу забеременеть... врачи говорили...

- А ты не слушай, что они говорили, - серьезно произнес дядя Саша. - Будет ребеночек. Ты здоровая. Все у тебя будет.

- Спасибо...

- И не распускай нюни! Тебе силы еще понадобятся. Жизнь длинная. А что с людьми тебе трудно... не переживай. Такая у тебя судьба. С мужчинами-то тебе полегче. С женщинами трудно, да? Но ты их не вини. Это не они злые, это ты слишком красивая уродилась. Только ты хорошо думай. Смотри не кто красиво говорит и мягко стелет, а с кем хочешь детей растить и до старости дожить.

Ирина собралась уходить, но в последний момент остановилась и, помедлив, спросила.

- А... девочка-кузнечик? О ней так ничего и не известно?

- Ничего.

- И ты не пытался ее найти?

- Как? Я не знаю ее фамилии и даже не помню, как ее зовут... Мы называли ее Рика. Мы были еще слишком маленькими. Не знаю, Рика - это что за имя может быть? Маргарита, Римма. А может, Ирина? Ты на нее немного похожа... В смысле, она тоже была такая высокая и худая. И глаза огромные, блестящие. Только волосы у нее были черные, гладкие, как вороново крыло. Нет, не пытался искать.

- А если бы мог найти, хотел бы ее увидеть?

Дядя Саша задумался.

- Не знаю. Она всегда живет в моей памяти, но я думаю, что на самом деле ее нет в живых. Хотя и молюсь за нее, как за живую. Но мы когда стали постарше, узнали: дети с некоторыми аномалиями долго не живут. Когда им становится хуже, их увозят в больницу. И они оттуда уже не возвращаются. Просто исчезают. И Рика однажды тоже исчезла. Но... да, если бы это было возможно, я бы хотел знать, жива ли она. А если нет, то где похоронена. Впрочем... это только несбыточные мечты. Я ведь понимаю: от тех мест не осталось ничего. И от кладбищ, и от архивов - тоже. Новых мертвых было негде хоронить. Кого бы стала волновать память о давно исчезнувших сиротах?

Продолжение: http://www.myjulia.ru/article/791786/