Ничего, кроме жалости.

Еще с детского сада мы были знакомы с Димкой. Помню необщительного мальчика с темными глазами, вечно скромно сидящего в углу на детском стульчике. Он никогда не делал мне плохого, наоборот, даже защищал иногда, помогая вернуть отобранные злыми ребятишками игрушки, а затем, мы молча в них играли, глядя друг на друга наивными детскими глазами.

Время детского сада, равно как и детской наивности, прошло. Мы повзрослели.
Димка выучился, стал работать в милиции.

Мы долго ничего не слышали друг о друге до тех пор, пока в поселке не заговорили о несчастном случае. Однажды ночью, когда Дима заступил на дежурство, он попытался задержать вора, пожелавшего ограбить частный ларек. Вор оказался пронырливым малым, да еще и при дробовике. В общем, в итоге Дима был доставлен в реанимационное отделение местной больницы с лицевым ранением. Преступник выстрелил ему в лицо из дробовика.

Можете себе представить, на что оно (лицо ) в итоге стало похожим?
Несмотря на бессчетное количество пластических операций, сделанных в Москве в лучшем военном госпитале на казенные средства, прежнее лицо парню так и не вернули.

Не так давно, когда я в спешке, ибо время было уже позднее, пересекала местный парк, со мной кто-то поздоровался. Я машинально ответила и собралась идти дальше.
-Привет, Свет, давай поговорим,- предложил кто-то, оставаясь в тени. Я видела высокий темный силуэт и ничего больше.

Силуэтом оказался Дима. Он стал рассказывать мне о том, что любит меня, что часто вспоминает обо мне, что в лазарете боялся только одного: умереть, так и не успев рассказать мне о своих чувствах.

Все сказанное им явилось для меня полнейшей неожиданностью. Сначала мне даже показалось, что парень слегка не в себе.
Затем мы изредка переговаривались по телефону и пару раз даже встретились.

Во время последней встречи Дима вел себя не очень культурно. Нет, он не сквернословил, не буянил, но «распускал» руки. Он лез обниматься, хватая меня дрожащими пальцами за талию, и неуклюже чмокал куда-то за ухо. Устав отбиваться, я принялась грубить.
На этом наше общение прекратилось.

Сегодня Дима, узнав у кого-то новый номер моего телефона, позвонил и, не опускаясь в подробности, пригласил меня в свою квартиру. Он заявил, что нам есть о чем поговорить, зачем-то сказав о том, что сейчас не работает и находится на иждивении у государства.
В кромешном отупении я слушала его монолог о посещении по четвергам общества слепых, в коем он состоит(один глаз у Димки незрячий).

Я ответила, что подумаю, на самом же деле зная, что никуда не пойду.
Заталкивая внутрь себя слова о своем недоверии ко всем мужчинам, о их скверной натуре, я так и не смогла прямо сказать Димке о том, что ничего к нему не чувствую. К нему и к себе.

Ничего, кроме банальной жалости.