Роженица

Эта история похожа на сотню других таких же, беспросветных и от этого очень грустных.
Как-то в нашем дворе появилась серая кошка. Не было в ней ничего примечательного: обыкновенная заостренная мордочка, четыре лапки, облезлый хвост. Кошка эта была мирной и тихой. Редко когда можно было услышать ее мяуканье. Помню, как я, будучи ребенком, смотрела на то, как она открывает свою пасть, в попытке произвести нечто подобное урчанию. При этом кошка устало прикрывала глаза и повиливала хвостом. Я украдкой носила ей плошку с молоком. Кошка жадно набрасывалась на разбухшие в молоке куски хлеба. Она не отходила от плошки до тех пор, пока не съедала все до последней крошки. Она никогда не просила еду. Достаточно было посмотреть на ее жалкий вид, чтобы проникнуться к ней сочувствием и пониманием.

Правда, кроме меня, особо никто и не засматривался на бедное создание. Все проходили мимо, игнорируя скромное животное. Иногда можно было услышать злое: «Брысь», сказанное прохожими просто так, по привычке, ведь кошка не путалась под ногами, но всегда испуганно при этом окрике вздрагивала и спешила убраться подальше, залезая под куст черемухи.

Потом животное пропало.
- Ну, надо же! - прокричала однажды на всю улицу пожилая соседка. - Объявилось, пугало огородное! Где ж ты шлялась, потаскуха?
Я выглянула в окно. Елена Васильевна, уперев руки в бока, высказывала располневшей кошке, сидящей напротив нее, все, что она думает о кошачьей породе в целом и о «дранной, никому не нужной бестолочи» в частности.

- Ну, что ты думаешь! Ну, наплодишь котят, так ведь утопим их! Нечего таскаться сюда со своим приплодом и разводить здесь богадельню! Кыш отсюда, тварь!
Елена Васильевна могла часами беседовать с кем угодно. Однажды я стала невольной свидетельницей ее бурного монолога по поводу жуков на картошке. Женщина, потрясая тяпкой, замахивалась на кусты и громко кричала, что–де ее уже достало это жучье ненасытное.

Соседи, увидев «интересное» кошкино положение, как-то слегка подобрели. Под кустом черемухи появились объедки, которые сердобольные жители двора милостиво бросали животине. Увидев, что та не ест картофельные очистки и пропахшие невесть чем помои, махнули рукой.
- Доходяга, навряд ли окотится даже!

Рожала кошка тяжело. Накануне родов она переползла в прохладный подъезд и залегла там под лестницей. Соседка, прознав об этом факте, схватив швабру, попыталась вытолкнуть несчастную из ее убежища. Та вяло сопротивлялась, тихо мяукала, но не сдавалась. На улице стояла дикая жара, и все живое попряталось по квартирам и подвалам, в надежде как-то переждать засуху.

Кошка вообще не выходила на улицу. Она не притрагивалась и к молоку, которое я подсовывала под лестницу. Животное лежало в углу, уткнувшись в лапы, и тихо сопело.
Ее распухшие бока судорожно двигались.

Елена Васильевна приоткрыла к вечеру двери своей квартиры, подперев их старым башмаком. Она часто так делала. Проветривая помещение, соседка не заметила пробравшейся к ней кошки. Та, очевидно решив, что рожать нужно в более удобном помещении, устроилась между шкафами в квартире скандальной бабы, где и померла, родив пять маленьких котят.
Соседка, наткнувшись на мертвое животное и копошащиеся возле него маленькие комочки, устроила настоящую истерику. Она вызвала зачем-то сантехника и, вопя, как болотный сыч, тыча пальцем в сторону шкафов, приказала убрать «дерьмо поганое».

Позже за гаражами я нашла целлофановый пакет с мертвыми котятами и истерика случилась уже со мной.
Вспоминая о несчастной кошке и ее котятах, всегда плачу.
Даже теперь, когда пишу эту историю…