Исповедь

Шел мелкий моросящий дождь, не прекращающийся несколько суток, затопил улицы города Брашова. В наступившей темноте ни видно было, ни луны, ни облаков, ни звезд на небе, только одна серая ночная мгла. Люди попрятались в свои маленькие каморки, где их ждал огонь в камине и горячий ужин на столе. Из окон домов кое-где еще горел свет, а остальные были погружены в великое наслаждение человека - сон.
Адам шел по улице, поеживаясь от пронизывающего холодного ветра, и с грустью смотрел на окна домов. Он тоже мог бы сейчас сидеть в своем любимом кресле, греясь у камина или писать продолжение своей рукописи, но вместо этого должен исповедать женщину, обвиненную в колдовстве. По долгу своей службы ему часто приходилось слушать исповеди, обреченных на смерть людей, которые выспрашивали у него прощения для своей измученной души, тем самым, пытаясь обеспечить себе место в раю. И каждый раз он дарил им надежду, им – убийцам, ворам, преступникам, насильникам, людям по ту сторону закона. Но в этот раз ему придется исповедать женщину, приговоренную к сожжению на костре, за колдовство. Он верил, что ведьмы это зло, посланное на землю, чтобы погубить души людей, обрекая их на вечные страдания. Не допустить распространение тьмы в сознаниях людей, Адам считал своим смыслом жизни и поэтому все ведьмы должны гореть адским пламенем. С этими нелегкими мыслями он и не заметил
как завернул за угол дома, откуда начинались тюремные владения – последнее пристанище заключенных и приговоренных на смерть.

Румыния. 1672 год. Свирепствовала священная инквизиция. Это были дни, изобилующие массовыми убийствами, совершаемыми духовенством с непревзойденной жестокостью и зверствами. Поддержку народа им обеспечили стихийные бедствия (ураганы, нашествие грызунов, улиток, саранчи). Поскольку люди поверили в то, что многолетние неурожаи были созданы ведьмами, ставшими орудием дьявольской ненависти, все население поднялось на борьбу с ними. Началась настоящая охота на ведьм и на всех, кто хоть как-то был с ними связан. Сотни людей были обвинены в колдовстве и сожжены на костре. Были ли они виновны или нет, это никого не волновало. Люди хотели уничтожить то, чего не понимали и боялись. Под маской христианской добродетели многие скрывали алчность, страх, жажду наживы, корыстолюбие и личную месть. Настолько далеко зашло безумие невежественной толпы, что не осталось ни одного человека, чья репутация не была бы запятнана подозрением в колдовстве. Сожжению на костре были преданы не только женщины и мужчины, но и дети, как пособники ведьм в их сговоре с дьяволом. Если святая инквизиция заподозрила человека в служении темным силам, то ничто уже не могло его спасти, ни богатство, ни власть, ни положение в обществе. Перед инквизицией трепетали даже государи.
- Виола Рейнольдс, - епископ указал на нее пальцем, - вы обвиняетесь в колдовстве. Что вы можете ответить?
Она посмотрела на икону, висевшую на стене в здании суда, и тихим голосом сказала:
- Отец, прости им, ибо они не ведают, что творят.
Епископ встал со своего места, взял бумаги и начал читать громким голосом обвинительный приговор:
- За пособничество сатане и за сношение с дьяволом, за обучение других людей ведовству, за полеты обнаженной на шабаш, за наведение порчи на людей и скот, за попытки с помощью колдовства заставить других невинных людей служить себе и Рузбелю, за убийство с помощью магического зелья Марианны и Джорджа Келме, за наведение болезни на всех жителей деревни Дершицу, за вызывание урагана, разрушившего все постройки в окрестностях Каладена в присутствии двенадцати свидетелей ведьма и ее пособники приговариваются к смертной казни через сожжение.
Виола расхохоталась и обвела взглядом «сие великое собрание», которое смотрело на изможденную пытками и еле стоящую на ногах женщину с нескрываемой ненавистью.
- Глупцы! – воскликнула она. - И вы смеете называть себя добропорядочными и честными служителями Бога. Религиозные слепые фанатики людской ярости. Это вам надо гореть на костре, а не мне, вам, убийцам!
Люди, находящиеся в судебном зале среди которых были священники, обвинители, прокурор и свидетели начали громко кричать слова то ли ненависти, то ли проклятий в адрес «ведьмы», которые было невозможно разобрать среди общего шума.
- Тихо! – раздался громоподобный голос епископа. – Уведите ее в башню для ведьм, где она будет ожидать смертного приговора. Казнь состоится завтра в девять утра.
Уже на выходе из зала суда, обернувшись, Виола прокричала:
- Я буду каждого из вас ждать в аду!

Адам в сопровождении охранника шел по темным коридорам тюрьмы к камере, где его ожидала женщина, приговоренная к смертной казни. Запах немытых тел, не вынесенных ночных горшков и зловоний, заставлял его морщить нос и постоянно отворачиваться, когда он проходил мимо очередной камеры. Откуда-то снизу доносились стоны и крики людей, подвергаемых страшным пыткам. Ему не раз приходилось присутствовать, когда человека растягивали на дыбе или в подвешенном состоянии кололи шипами, но каждый раз это ужасное зрелище приводило его в состояние шока от звериной жестокости людей.
- Вы пришли святой отец. Ведьма здесь,- констатировал охранник.
- Благодарю вас, дальше я сам.
Адам вошел в камеру, за ним затворили дверь, лязгнул затвор, и он услышал удаляющиеся шаги охранника, эхом отдававшиеся в пустых коридорах тюрьмы.
- Кто вы? – раздался женский голос.
- Здравствуйте. Я священник, отец Адам. Пришел вас исповедать.
Из-за темноты он не сразу смог ее рассмотреть. Женщина сидела на полу в углу камеры, прислонившись к стене. Светлые волнистые волосы разметались по плечам, рукава платья в некоторых местах были порваны, руки и ноги закованы в кандалы. Рядом с ней
находилась миска с какой-то едой, к которой она, по-видимому, даже не притронулась.
- А вы уверены, что мне нужна исповедь?
Адам подошел ближе и присел на маленький табурет рядом с ней.
- Каждому человеку в предсмертный час нужно покаяться в своих грехах, дабы предстать перед Богом со светлой душой и помыслами.
Он услышал тихий вздох нетерпения.
- Мне не в чем раскаиваться падре, разве только в том, что по своей глупости я оказалась здесь.
- Почему вы назвали меня падре? – спросил он удивленно у нее.
- Да потому что я испанка. А в моей стране принято так обращаться к священникам.
Потом она тихим мечтательным голосом медленно добавила:
- Как бы я сейчас хотела оказаться в Испании, полежать на берегу океана, погреться под лучами теплого солнышка, побегать босиком по траве, сбивая росу, как в детстве. Вы когда-нибудь были в Испании падре?
- Нет, я никогда не был в Испании, - ответил он. Почему-то ему казалось, что по ее лицу текут слезы. – Но моя мать была родом оттуда, из деревни Пекачетес, а отец родился в Лондоне, но переехал с семьей в Румынию, когда был совсем еще маленьким. Здесь они и встретились, поженились и умерли в один день.
- Какая счастливая смерть.
- Их убила ведьма, - он продолжал, словно не понимая ее последних слов. – Она как вихрь прошла через весь дом, сначала убила родителей, потом сестру, а затем подожгла дом. Я так и не смог их спасти.
- Зачем вы все это мне говорите?
Он и сам не знал, зачем все ей рассказал. Возможно горечь, звучавшая в ее словах, напомнили ему об утрате произошедшей в далеком детстве, воспоминания которой так ярко вспыхнули сейчас в его памяти.
- Если думаете, что в этом виновата я, то вы глубоко заблуждаетесь, - продолжал она, - и никакая ведьма здесь ни при чем. А ваше больное воображение не способно понять смысл того, что вы вините себя в их смерти. Ведьм не существует!
- Не существует?! – с гневом воскликнул он, - тогда почему вы здесь? Вы живое доказательство их жизни, их злодеяний и порочности. Вы та, кого завтра сожгут за грехи перед народом.
- Я не ведьма.
- Но вы сознались в своих преступлениях.
- А вы бы не сознались на дыбе. Не сознались бы, когда бьют розгами, когда подвешивают за ноги и колют шипами, когда ноги сжимают в сапоге, когда… От невыносимой боли все что угодно скажешь.
- Это не оправдывает вас, – Адам печально посмотрел на нее, - вы совершили убийство и понесете наказание перед людьми и Богом за колдовство.
- Господи, да вразуми же ты их! – она посмотрела на потолок, словно хотела увидеть того, к кому обращалась. – Да если бы я была ведьмой, неужели бы находилась до сих пор здесь в этих кандалах. Неужели бы я не смогла улететь через окно, превратившись в кого-нибудь. Да просто, потому что я не умею летать! Я не умею колдовать! Я не умею всего того, в чем вы меня обвиняете… Но вам ведь все равно, да? Вы все для себя решили. Тогда нам больше не о чем разговаривать. Уходите!
Адам быстро встал со своего места и, посмотрев на женщину, сказал:
- Надеюсь, Бог простит вам все ваши грехи и примет на небеса вашу душу.
- Я не ведьма.
Он повернулся к выходу и поэтому не видел, как она закрыла лицо руками, уронив голову на колени.
Адам вышел из камеры, захлопнув за собой дверь, и остановился. Он попытался глубоко вздохнуть, но не смог, его душил гнев. Он рассказал ей о своей семье, о своем горе, а она посмела усомниться в его словах, сказав, что у него больное воображение. У него, у человека верой и правдой служившего господу уже много лет. Адам схватился рукой за стену, опустив голову вниз, словно хотел рассмотреть свои мысли. Она сказала, что он
винит себя в их смерти. «А может быть она права!» Внезапно осенившая его мысль еще больше вывела его из равновесия, разбередив старые раны. Память как клубок, когда начинаешь распутывать обнаруживаешь узелок, спрятанный внутри. Развязав узел, можно постичь истину. Ведь та девушка вынесла его из горящего дома, она спасла ему жизнь, а ее обвинили в колдовстве и сожгли на костре. «А может быть, ведьм и нет вовсе!» Ему вдруг стало так легко от этой мысли, словно с него сняли тяжелый груз, давивший много лет.
- Святой отец, что с вами? – спросил подошедший охранник. – Что вам сделала ведьма?
Адам взялся за дверную ручку камеры и, обернувшись на тюремщика, ответил:
- Она не ведьма.
Адам вошел в камеру и посмотрел на женщину, сидевшую в той же позе, в которой он ее и оставил. Теперь он видел ее по-другому. Исхудавшая, измученная пытками, с опустошенной душой она сидела в углу и ждала своего смертного часа, ждала конца своей жизни.
- Зачем вы вернулись падре?
Он подошел к ней и сел рядом на холодный пол, прислонившись к стене.
- Я бы хотел извиниться перед вами. Я позволил гневу взять верх над своим разумом. Это непозволительно для человека, служащего господу, непозволительно для меня. И вы были правы.
- Не стоит извиняться падре, вы ни в чем не виноваты. Виноваты те, кто слепо идет за ненавистью, кто алчность и жажду крови кладет на алтарь человеческих ценностей. Виноваты те религиозные фанатики, которые используют имя Христа для своих черных злодеяний, те, кто орошает его имя кровью невинных людей. Но я не хочу об этом больше думать, я устала. Я устала от человеческой глупости.
- Я прожил в этом мире вот уже тридцать восемь лет, но не знал ничего. Я искал ответы в книгах, рукописях, у мудрецов, а прозрение пришло только сейчас.
Адам повернул голову и посмотрел на нее, как на друга, с которым был знаком давно.
- Почему-то мне кажется, что вы улыбаетесь. Вы улыбаетесь?
- Меня впервые в жизни сравнили с мудрецом.
- Как вы попали сюда, - спросил он. - За что?
- Да за то, что оказалась крайней. За то, что пыталась вылечить людей, помочь там, где врачи не смогли.
- Но за это не арестовывают и не приговаривают к смертной казни, - возразил он.
- Падре, я дочь лекаря. Моя бабушка знала свойства целебных трав и готовила из них мази и настойки. Она научила меня своему искусству. Когда началась эпидемия в деревни, люди стали приходить ко мне за помощью. Я не знала, что это была за болезнь, поэтому не могла помочь больным людям. Большинство жителей деревни погибли и врачи объявили, что на деревню наслали порчу. А кого легче обвинить в колдовстве, конечно же, ту, которая могла изготавливать мази. Тут же нашлись свидетели, которые видели, как я общалась с дьяволом и готовила для него зелья. И дело было сделано.
- Господь учит нас быть добрее и терпимее к друг другу, не творить зло в отношении ближнего, а выходит все наоборот. – Адам печально покачал головой.
- Да падре, люди перестали слышать не только господа, но и самих себя.
И они оба замолчали, не зная, что еще можно сказать. Часы на городской площади пробили полночь, предвещая начало нового дня. Во дворе тюрьмы пролаяла собака, то ли на случайного прохожего, то ли на луну, выглянувшую из-за туч.
- Та девушка, которая спасла мне жизнь, - начал говорить Адам, - не могла поджечь наш дом. Но ее сожгли на костре, и я видел, как она горела. Я никогда не забуду ее последние слова, которые она произнесла, уже стоя на эшафоте: «Я прощаю вас люди, но проклинаю, чтобы вы все горели в аду». Они преследуют меня всю жизнь. Я и священником в большей степени стал, чтобы заслужить себе место в раю.
- Не стоит бояться смерти падре. Умереть легко, жить трудно. Не стоит бояться ада, стоит бояться людей, которые его создают на земле. А рай слишком высоко, нам до него не достать.
- Возможно, вы и правы, - тут он посмотрел на нее внимательно - а я ведь даже не знаю вашего имени. Мы сидим, разговариваем, а как зовут вас, я не знаю.
Он почувствовал, что она улыбнулась.
- Меня зовут Виола.
Дверь отворилась, и вошел тюремщик.
- Извините святой отец, но вы не можете больше здесь находится. Ворота тюрьмы закрываются и вам пора уходить.
- Уже? – он посмотрел на Виолу, - что ж мне надо идти.
Она рывком поднялась с места и взяла его за руки.
- Вы придете завтра? Обещайте, что придете. Я не хочу умирать, не увидев вас в последний раз. Вы нужны мне.
Он посмотрел в ее глаза и пообещал, что непременно придет утром.

-Виола, Виола открой дверь. Скорее. Виола!
Кто-то очень громко барабанил в дверь, и она побежала быстрее открывать. В дом вбежала девушка, словно за ней гнались все демоны мира.
- Что случилось Тесс?
Запыхавшимся голосом она еле проговорила:
- Виола беги. За тобой идут. Инквизиция идет. Тебя обвиняют в колдовстве. Анжелику к себе возьму.
- Зачем? За что? Да куда ж мне бежать-то?- она от растерянности ничего не могла сообразить.
- Не знаю, в лес, в город, к родственникам, куда угодно, но только беги.
Но тут они услышала лай собак и крики людей, которые были уже совсем близко, а затем звуки шагов по коридору. Дверь отворилась и в дом ввалилась толпа людей с оружием и горящими факелами.
- Виола Рейнольдс, - сказал человек, возглавлявший процессию, - вы арестованы по обвинению в колдовстве.
Душа летит как маленький лепесток по сияющему небу, которого бросает из стороны сторону от малейшего прикосновения легкого ветерка. Свет озаряет его путь, защищая от мрачных туч, и торопит дальше к белым ласковым облакам, на которых танцует маленькая девочка. Свет играет в ее золотистых кудрявых волосах, а ветер нашептывает добрые слова, восхищаясь красивым белым платьем. Девочка зовет лепесток покружится вместе с ней и потанцевать на облаках вдогонку ветру, который подхватывает их и уносит туда, где нет дождя и мрака, где нет цепей времени.
Она открыла глаза. Медленно обвела взглядом помещение и поняла, что все еще находится в тюрьме. Виола посмотрела вверх на маленькое окошечко, из которого пробивался утренний свет, отчего в камере стало немного светлее. Скоро за ней придут. Придут, чтобы отвести на эшафот, где ее сожгут на костре. В отличие от других людей она никогда не боялась смерти, так как всегда знала, что это одна из ступеней жизни. Она всегда жила по своим законам. Люди приходили к ней за исцелением, за советом, за средством к достижению своих целей. Богатые матроны дорого платили за свою красоту, а добропорядочные вельможи – за силу. Виола видела, как низко может пасть человек, когда захочет отравить собственного брата, если тот увел у него жену или соперницы, которые не могут поделить мужчину. Это были потаенные уголки человеческой души, которые многие не хотели видеть, скрывая их за высокими идеалами и лживой добродетелью. Люди были омерзительны ей, потому что лгали в первую очередь самим себе, а она не желала лгать ни себе, ни другим. Но сегодня она впервые в жизни увидела по-настоящему доброго и честного человека, который не будет лгать и притворяться ради каких-то низменных целей. Он будет жить ради людей и помогать им, несмотря на то, что никогда не получит благодарности. Он будет жить ради нее.
Часы на городской площади пробили девять утра. Она услышала звуки шагов по коридору и поняла, что за ней пришли, но когда подняла голову, то увидела Адама.
- У нас есть несколько минут.
Виола встала, подошла к нему и взяла за руки.
- Я знала, что ты придешь. Ты не позволишь мне умереть в одиночестве.
-Я же обещал, - он погладил ее по голове, - теперь я могу видеть твое лицо.
Ей так отчаянно захотелось заплакать, но она не могла, потому что слезы признак слабости, а сейчас нужно быть сильной.
- На тебе нет воротничка священника.
- Я больше не хочу служить тем, кто ведет людей к ненависти. И я бы так хотел спасти
тебя, но не могу. Прости!
- Не надо просить прощения, за то в чем нет твоей вины, - она посмотрела в его глаза, - но у меня к тебе просьба. У меня есть дочь, ей всего десять лет. Спаси ее!
- Я понял тебя Виола, я обещаю.
Дверь отворилась, и вошли двое тюремщиков.
- Ваше время вышло, святой отец. Ведьму ждет эшафот.
Виола в последний раз посмотрела на него и попросила с отчаянной надеждой:
- Ты ведь будешь на площади?! Я хочу, чтобы ты был там.
- Я буду.
Ворота тюрьмы отворились, как двери в преисподнюю, и охранники вывели Виолу на дорогу, которая вела к городской площади. Свет слепил ей глаза, и поэтому она не сразу увидела, что происходит. По обе стороны дороги стояли люди, занимавшие свои места на «представление», еще на рассвете. Все хотели увидеть, как будет сожжена ведьма, и пламя костра поглотит ее, подарив им радость и удовлетворение от свершившегося возмездия. В окружении солдат Виола медленно шла по дороге, потому что боль во всем теле от нанесенных пытками ран не давала ей идти быстрее. Она видела ужасные лица людей, перекошенные злобой, ярости которых не было предела. Они проклинали ее и винили во всех бедах, бросали в нее камни, а самые смелые пытались оторвать от платья кусочек себе на память. Разъяренная толпа не знала пощады и обрушила весь свой гнев на несчастную женщину, которой оставалось жить совсем немного. Она смотрела на них с презрением и испытывала жалость к тем людям, которые из-за своих предрассудков и суеверий не смогли увидеть правды.
Зловещая процессия приближалась к площади, где в центре, как идол поклонения для людской ненависти, находился эшафот. Виолу охватил страх, которого она не чувствовала прежде, ведь смерть была так близко. Люди продолжали кричать, требуя сожжения ведьмы, а перед ее глазами стоял эшафот. Она медленно поднялась на платформу, к ней подошел палач и привязал к стоящему бревну, вокруг которого уже были положены ветки. Рев толпы, жаждущей крови, заглушал речь городового, читавшего обвинительный приговор. А Виола искала глазами того единственного, кто был сейчас ей так нужен, того, кто своей добротой и пониманием смог растопить ее сердце и помог простить всех людей, обрекших ее на смерть. Когда языки пламени начали лизать ей ноги, она увидела его глаза, и впервые в жизни ей захотелось закричать: «Господи, как же хочется жить!»
Она горела на костре, а толпа ликовала.

Окрестности Мерителя. Постоялый двор господина Плеже находился на пересечение дорожных и торговых путей. Сюда съезжались люди со всех концов страны, а так как недалеко находилась граница с Венгрией, то иностранцы здесь были частыми гостями. Гостиница не блистала чистотой и порядком, но зато можно было отдохнуть, поесть и переночевать в отдельной комнате. Лошадей обязательно накормят и дадут напиться воды после тяжелой дороги.
Утро выдалось холодным для начала ноября. Небо затянули тучи, спрятав собой солнце, отчего казалось, что утро еще не наступило. Ночью выпал первый снег, которого никто не ждал так рано. Люди, недовольные вторжением стихии, не хотели покидать теплых комнат. Только дети радовались снегу, играя друг с другом в снежки, которые с громким лаем пытались поймать собаки. На телеге, запряженной лошадьми, сидел маленький мальчик, понуро опустив голову, и не обращал никакого внимания на забаву других детей.
- А ты, почему не играешь? – спросила у него девочка лет семи, со светлыми кудряшками, кокетливо выглядывавшими из-под шапки. Она протянула ему руку, в которой держала снежок, - пошли.
- Я не могу. Если я пойду играть, то Тофу замерзнет и заболеет.
- Кто?
- Тофу, - он расстегнул пальто, из которого высунулась милая мордашка, - мой щенок.
- Ой, какой маленький! А можно его погладить?
Мальчик одобрительно кивнул.
- Когда я вырасту, то стану врачом и буду всех, всех лечить, - сказал он, со всей серьезностью, на которую был способен ребенок.
- А когда я вырасту, то буду танцевать на площади на праздник урожая, и мне будут хлопать. Папа говорит, что я его Терпсихора. Это тетя тоже танцевала.
Девочка сделала несколько несложных па, а потом закружилась в танце, раскинув руки в стороны и подняв голову вверх к небу.
- Вот так. А тебя как зовут?
- Адам.
- А меня Виола, - она сделала реверанс и засмеялась.
Ни снег, ни ветер, ни холод не могли испортить им настроение. Они разговаривали, смеялись и радовались жизни так, как могут только дети.
Адам смотрел с грустью в след отъезжающей повозке, из которой выглянула Виола и помахала ему рукой на прощание. Он завернул Тофу в теплое одеяло, оставив его спящего на телеге, и побежал играть с мальчишками в снежки. Сейчас он был счастлив, и ничто вокруг не предвещало бури.