Лебединое озеро

И вновь она там – в своем детстве. Она ходила тогда в детский сад. Каждое утро мама чуть свет пыталась растормошить ее, терпеливо натягивая на нее маечку, чулочки, платьице и еще разную кучу каких-то ненужных, по ее мнению, вещей. А ей безумно хотелось только одного - почувствовать щекой мягкую подушку, завернуться комочком в теплое одеяло и окунуться в зыбкую реальность миража под названием «сон». Но, увы, ее не оставляли в покое, тормоша и уговаривая проснуться все настойчивее; сказочный мир уносился, как по мановению волшебной палочки; утренний свет, наконец, проникал сквозь приоткрытые зелено-голубые щелки, и она видела рядом такие родные глаза, чувствовала нежные мамины руки и понимала, что пришел еще один день, который наверняка принесет много всего интересного.
 
В детский сад ее чаще всего отводил папа, а забирала из него  мама. Папа обычно сажал ее к себе на плечи и было очень здорово или досыпать, удобно устроившись верхом, или смотреть вокруг с такой высоты. Однажды так она нашла лежащие на земле 15 копеек и потом ужасно гордилась этим. В то время жили они бедно и эти деньги оказались очень кстати, чтобы купить на них хлеб.
Ее детский сад находился в центре Иркутска, на пригорке, рядом с церковью. Причем, прямо из детского сада была калиточка, через которую можно было попасть в церковь. Правда, воспитатели не разрешали им туда заходить, но как раз это и делало эту калиточку еще более притягательной. Поэтому нет ничего удивительного в том, что как-то раз она все же попала туда.
 
Она еще ни разу не была в церкви. Тем больше она ее поразила. Вокруг висели загадочные картины с нарисованными на них красивыми людьми. Многие из них парили в воздухе. Кругом горели свечи, их пламя отражалось на лицах смотрящих на нее богов со светящимися нимбами и казалось, что сейчас они заговорят. Купол церкви был разделен на ярусы и поднимался так высоко, как будто сливался с небом. Там, наверху, на голубом небосводе с горящими звездами, солнцем и месяцем, летали ангелы, волшебные и манящие, и невозможно было оторвать от них взгляд. Незнакомый запах еще больше будоражил воображение, а молящиеся вокруг люди были из какого-то другого мира.
 
Но, увы, почему-то все удивительное и интересное быстро заканчивается. Ее еще и отругали за то, что она без спроса зашла туда. Но все равно она осталась очень довольна своим путешествием, несмотря на то, что воспитательница пожаловалась маме.
 
А мама в тот день пришла за ней с огромным,  лежащим между ручками сумки, пупсом с голубыми глазами и двигающимися руками и ногами. Его можно было мыть, наряжать, водить на прогулку. Вот это да! Она аж ахнула, увидев такое сокровище. Ей так хотелось подойти и рассмотреть его получше, но воспитательница разговаривала с мамой и велела ей подождать в сторонке. Как долго и мучительно тянется время. Только что она играла с ребятами, и часы пролетали незаметно, а теперь каждая минута кажется вечностью. Но плохое, как, впрочем, и хорошее, все равно когда-нибудь кончается, оставляя в нашей душе лишь воспоминания. И мысли наши часто возвращаются к тем вешкам, после которых жизнь меняется в одну или другую сторону, как в сказке про Ивана-царевича, стоящего около камня перед выбором, в какую сторону ему пойти.
 
Вот и в ее жизни многое изменилось после того, как к ним в детский сад пришли незнакомые люди и попросили их поделать разные упражнения и отобрали ее в балетную группу. Она ходила туда с удовольствием! Их учили стоять в разных позициях, фантазировать под музыку, представляя себя то желтым осенним листом, етящим по воле ветра, то гадким утенком, прячущимся от злых сородичей, то прекрасным лебедем, плывущим по водной глади... Это было настолько захватывающе и интересно, что она не замечала, как пролетали занятия!
 
Через год к ним приехала комиссия и их повели в зал, где они должны были, много раз пробегая друг за другом по сцене, выполнять различные задания. Для нее это была лишь игра. За сценой стоял мягкий диван, и невозможно было, ну просто сил никаких не было его не заметить. Поэтому они запрыгивали на него и дурачились, следя за своей очередью в убегающем на сцену ручейке и несясь из последних сил, чтобы занять свое место уже перед самым выходом. Не у всех хватило сил до конца играть в таком темпе. Но конечно же, она была среди оставшихся стойких. И не было никаких мыслей о том, что идет какой-то отбор, что у взрослых, сидящих в зале, своя игра и свой интерес. Было просто безумно весело. Каково же было ее удивление, когда сказали, что ей и еще двум мальчикам, как лучшим,  предлагают учиться в другом городе. Пригласили ее родителей, долго беседовали с ними, говорили, что не у всех бывает такой шанс, что ей все дается немыслимо легко, в то время, как другим приходится того же достигать невероятными усилиями.
 
Именно в этой точке ее жизнь могла резко измениться, и кто знает, может, действительно она блистала бы, как ей предсказывали, в Большом театре, внимая грохочущим аплодисментам и вновь волнуясь перед открывающимся занавесом. Кто знает. Но это была бы уже не ее жизнь.
 
Прошло много лет. Она уже давно перестала заниматься балетом. И впервые поехала на Черное море.
 

Море, которое поразило ее. Казалось, что оно дышит, с ним хотелось разговаривать, как с живым, к нему хотелось прикоснуться. Легкий ветерок, пробегая, оставлял на его поверхности маленькие курчавые завитки, а оно, ленивое и безграничное, простирающееся за горизонт, лишь легонько ворчало и двигалось – вверх и вниз, вверх и вниз. Солнышко простирало к нему свои лучистые руки, пытаясь проникнуть в глубину его тайн, высвечивая то студенисто-прозрачную медузу, то серебристую чешую проворных маленьких рыбешек. На искрящемся золоте песка лежали белые, красные и шоколадные тела, взимающие дань с моря и солнца.
 
Она подружилась с девушкой, с которой вместе жили, бегали на пляж, в столовую, на танцы. Они были молоды, беззаботны и веселы. Как-то, примеряя платья друг друга, – обычное женское занятие – она надела ее сарафан. Сарафан был трехъярусный, одна юбка шире другой, и необыкновенно красивый – пышный и воздушный, как пачка у балерины. Хотелось кружиться в нем бесконечно. Ее подруга предложила ей пойти в зал, где стояло пианино, и кружиться под музыку. Сначала они так и развлекались.
 
А потом.… Потом она услышала до боли знакомые звуки, мелодию, заставившую почувствовать напрягшиеся мышцы, каждую клеточку своего тела, зовущую и молящую. Она отдалась этим звукам, легонько приподнявшись на самые кончики пальцев, почувствовав вместо рук крылья. Вокруг не было больше никого и ничего. Только тайный зов из глубин ее души, только рвущаяся наружу страсть ее тела, окутанного этими звуками прекрасного и неведомого.
 
И вот – завершающие аккорды, вместе с которыми она ощутила свои последний раз трепетно вздрогнувшие крылья, распростертое и прекрасное тело умирающего лебедя. Она была им. Она больше не была собой. Оказывается, потом бывает только тишина. Звенящая и чем-то наполненная. Сколько это продолжалось? Минуту? Две? Пять?
 
Давно затихли звуки музыки, давно слышна была тишина.
 
Она медленно, с трудом, открыла глаза, подняла голову. Зал был почти полон. Люди сидели и, затаив дыхание, смотрели на нее. Когда они зашли? Почему они здесь? Зачем? Ведь она это делала не для кого-то, а для себя. Собственно, и делать-то ничего особенного она не умеет.
 
И тут этот небольшой зал после такой тишины вдруг взорвался аплодисментами. Ей хлопали и кричали «Браво», просили еще. Но у нее не было сил. Ведь ее лебедь уже умер.
 
Это был ее дебют. Ее первое и… ее последнее выступление.