Отпускные реминисценции 1

8-е июня, 1-й день отпуска

Ко мне приехала мама. А также в гости сама напросилась дочка, обычно не очень то желающая гостить в спартанских условиях своего строгого родителя. К тому же, я в радостном ажиотаже - подготовке к поездке на свою рiдну Украину. И от всего этого я почти счастлив, хотя счастье свое я прочно и глубоко держу внутри, дабы случайно не расплескать и не позволить его сглазить. (Вообще-то, мое строгое мало улыбающееся лицо и серьезная манера держаться – часто не что иное, как попытка внешнего камуфляжа, или приобретенной поведенческой мимикрии, так часто присутствующих у людей ранимых и чувствительных. Ну, и плюс попытка ввести в заблуждение мир: все думают он чем-то озабочен, он пессимист и мизантроп. А на деле он попросту не хочет показывать как ему радостно и хорошо, чтобы от этого кому-то не сделалось грустно и плохо. О, я знаю людей!).

9-е июня, 2-й день отпуска

Первую половину дня я занимаюсь оформлением всяких нужных бумажек, а также везу в ОВИР маму, которой нужно зарегистрироваться (кстати, в Беларуси обязаны регистрироваться не только иностранные граждане, но и сами граждане республики, переезжающие из пункта А в пункт Б. Старенькие родители, приехавшие к своим чадам из «вёсок» (сел и деревень), молодые люди в поисках работы, в общем все, кто перемещается в том или ином направлении). Моя матушка немало удивляется этой узаконенной «продаже воздуха». В отсталой от цивилизации по многим меркам Украине подобного контроля пока нет (может, это поэтому она и отсталая?). Не знаю как теперь, но всего несколько лет назад, когда я проживал в Киеве, приехав из провинции, даже не было необходимости регистрироваться. Гражданин был волен передвигаться по стране на свое усмотрение. Здесь же, я не понимаю, за что, к примеру, мой сводный брат должен платить, если, приехав из Гомеля в Витебск, он проживает в моей квартире, питается моими харчами, пользуется моими туалетом и ванной, а, погостив три дня у меня, отправляется восвояси. Может, за то, что службы берут его на свой учет, потратив на него чернила и бумагу? (Наверное, я тоже отсталый).

Во второй половине мы собираемся все вместе. Читаем, жуем, смотрим телевизор. Семейная идиллия. Господи, я, единственный в неполной семье ребенок всегда мечтал о большой семье со всякими бабушками и дедушками, детьми и внуками, мамами и папами, которые по вечерам будут собираться все вместе за большим круглым столом, накрытым белой скатертью, дабы весело отужинать после своих трудов и обсудить все, что накопилось за день. Я, всегда мечтавший о большой семье, никогда не знал, что такое иметь братика или сестричку, а теперь еще и вынужден жить отшельником вдали от дочери и мамы. Но отчего мне все это?! Впрочем, и такое одиночество имеет свои плюсы, как все на этот свете имеет две стороны. И к тому же говорят, что Бог знает лучше, что каждому из нас надо. Поэтому, доверимся Ему (в том, что кто-то принимает за тебя решения и берет на себя ответственность тоже есть большой плюс-).

10-е июня, 3-й день отпуска

За один день я оформляю себе украинскую визу (все проходит без эксцессов. В прошлом году в посольство ради меня вызывали милицию, отказав мне в визе. После того как я за нее заплатил, конечно. Задавал слишком много вопросов. А у нас – не важно Россия ли, Беларусь или Украина – власти по-прежнему не любят «шибко грамотных» и тех, кто задает вопросы. Это где-то на «Диком Западе» они, эти белые воротнички служат народу. А у нас – без перемен: народ по-прежнему служит всякому, кто имеет хоть какую-то власть над ним. Впрочем, к чему о грустном то?).

Во второй половине дня я покупаю все необходимое в дорогу: что-то поесть, что-то надеть, что-то почитать. Я в каждый свой отпуск покупаю книги иностранных классиков на языке оригинала, чтобы отдыхать не только телом, так сказать, но и о душе с головой подумать. На этот раз это Ремарк с его известной “Im Westen nichts Neues” («На западном фронте без перемен»). Но к книге я вернусь позже, так как она заслуживает особого внимания.

11-е июня, поздний вечер

На втором этаже гроднеского вокзала, развалившись в огромных кожаных креслах, мы ждем 2 ч. ночи, чтобы триумфально, хотя и немного осоловело взойти на свой первый дизель и разрезать Беларусь с северо-запада на юг, чтобы далее двинуть в «самостийную». Я каждый год путешествую подобным образом, и, несмотря на то, что это удовольствие довольно утомительное (до пункта назначения мы добираемся 15 часов), я никогда не жалею о столь длительном вояже, потому что за все время тряски в «народных» пригородных поездах я люблю наблюдать за тем как меняется за окном пейзаж: мрачные хвойно-сосновые дебри переходят от могучих сосен и елей к светлым лиственным пролескам с их тонкими осинками и березками, а затем и вовсе нивелируется до полупесчаных, поросших бурьяном, степей. Я с интересом изучаю тех, кто по очереди входит и выходит на станциях и полустаночках. Их лица, говор, поведение. Изначальная почти прибалтийская городская чопорность постепенно сменяется провинциальной открытостью и простотой малых городов, отчего на сердце становится легко, а уж те, в свою очередь, разбавляются деревенской, во всем неподдельной и неподражаемой непосредственностью. Модные прически, стильные майки и высокие каблуки постепенно вытесняются деревенскими платочками, старомодными пиджаками и резиновыми сапогами.

Невзирая на все дорожные неудобства и пульсирующее в сонном мозгу смутное желание поскорее добраться до того заветного и затерявшегося даже на карте одной страны местечка, я с наслаждением вдыхаю маслянистый воздух железной дороги, сижу на неудобных затертых до дыр сиденьцах провинциальных вокзалов, вслушиваюсь в пчелиный гул путешествующих. В каждом регионе, в каждой области, в каждом городишке есть что-то свое, неповторимое и втравленное в саму землю, в сами кожу и голоса тех, кто там живет.

12-е июня

Утром мы прибываем в г. Барановичи, довольно крупный железнодорожный узел, город, долгое время служащий перекрестком культур, торговых путей и путешественников. Город, к которому из всех белорусских местечек у меня меньше всего лежит сердце. То ли из-за той извечной грязи и непролазных луж, которые окружают вокзал в любое время года, пьянчужек, пристающих к путешествующим и грубых продавщиц, которые, кажется, собрались все скопом в этом месте, то ли по какой другой причине – уж, не знаю. Впрочем, часто первое безрадостное впечатление бывает началом большой и долгой любви, и наоборот, новоявленный внешний лоск часто заканчивается дальнейшим полным разочарованием. Тем не менее, это так.

Через час мы садимся на другой дизель, который три часа спустя, сквозь чередующиеся ольховые пролески и непричесанные луга с миниатюрными водоемами с плавающими в них уточками, приносит нас на конечную белорусскую станцию «Горынь». И вот тут-то начинается самое интересное. Самое интересное, потому что местный вокзал и таможня уже давно оккупированы шумными хохлами и хохлушками. Именно хохлами, потому что вежливо назвать их «украинцы», после того как понаблюдал за ними, у меня язык не поворачивается (впрочем, мне как хохлу самому, будет это просительно).

Так вот, чинное белорусское поведение сменяется безудержными хохляцкими «сварками» (небольшими ссорами). Дело в том, что вся очередь на таможне человек из двухсот состоит сплошь из «челноков», которые с украинской стороны везут дешевый трикотаж, платья, брюки, туалетную бумагу и прочий ширпотреб, а обратно уже тащат «Играшки» (игрушки – по всей видимости, поблизости находится игрушечная фабрика), велосипеды и что-то еще в огромных тюках-баулах. Все неимоверно возбуждены, кричат, бранятся, одергивают друг друга, толкаются – одним словом чувствуют себя в своей стихии, несмотря на то, что границу они еще не пересекли.

Одна торговка кричит другой, хотя они находятся совсем рядом и прекрасно расслышали бы друг друга, даже если бы разговаривали шепотом: «Куды ты прешь?! Шо не бачишь, чи шо?!». На что та, к которой обращаются также «вежливо» кричит в ответ: «А куды ты прешь? Не бачишь, шо у мене тут торбы стоят, чи шо?!». В тот же момент что-то происходит в другом конце очереди и одна крашеная краля с золотыми зубами и необъятным бюстом вопит той, которая уже прошла таможню: «Щоб в тебе очи повылазили! Що ты вытворяешь, сучка така?!» На что вторая, со сбившийся на бок хусткою (платком), вся мятая и вспотевшая тоже теряет терпение и орет в ответ: «Ах ты, .лядь, шлендра, учить меня будешь! Ты, .лядь, рота закрой, бо я тоби вси зубы повыбиваю!».

Те, кто в конце очереди напирают на тех, кто впереди, используя как орудия натиска игрушечных «коников» размером с маленького ослика, велосипеды и баулы. Те, кто впереди огрызаются, ругаются и потихоньку двигаются вперед. Гам стоит неимоверенный.

Мы терпеливо выжидаем, наблюдая со стороны, когда весь этот «птичий базар» минует одуревших белорусских таможенников, которые как-то пытаются регулировать этот стихийный поток из вспотевших тел и набитых баулов, и тоже двигаемся по направлению к окошку с таможенником. Тот долго изучает наши паспорта (у меня и дочери бессрочные туркменские паспорта, по которым мы ездим уже который год), вызывает себе в помощники того, кто постарше и поопытнее, они вместе проверяют нас по базе данных и еще где-то, мы немного нервничаем, потому что «мало ли что». Вернее, нервничаю я. Дочь моя, открыв рот, наблюдает шоу из двух сот актеров и статистов, в котором каждую минуту что-то происходит. Наконец нас находят, шлепают нам в паспорта штамп, и мы, наконец, вываливаемся на “no man’s land”, нейтральную полосу между двумя независимыми государствами.

Минут через десять подают украинский дизель – в отличие от белорусских он кажется больше размером – и мы с трудом из-за берущих его приступом торговцев, втискиваемся в его узкие двери, ищем свободные места, но большинство жестких деревянных скамеек уже разобраны проворными украинскими купцами. Находим куда сесть, закидываем на верхнюю полку свои сумки и устраиваемся поудобнее настолько, насколько это возможно. Вагон тем временем заполняется до отказа, дышать почти нечем, окна не открываются. Торговцы шустро и как всегда шумно, с комментариями, развешивают и раскладывают свой скарб по вешалкам и полкам, не стесняясь, снуют туда-сюда, наступая на ноги и работая локтями, перекрикиваются и перебраниваются. Вот «дядько» лет шестидесяти протискивается в тамбур вагона, волоча за собой пять-шесть велосипедов сразу. Ставит их у входа, поворачивается, чтобы вернуться за остальными, но тем временем, когда он вываливается в тамбур, и без того не очень аккуратная велосипедная гора наполовину рассыпается, заваливая вход в вагон. Крики, брань, «СтарЫй черт!» слышаться со всех сторон, но «дядькА» это нисколько не смущает. Он преспокойно берет остальные велосипеды и, работая локтями и скаля зубы, тащит их к первым. Кое-как собирается развалившуюся кучу воедино, отвечает в том же духе на выпадки своих конкурентов, снова выходит, снова входит, подправляет кучу и, наконец, плюхается на свое место.

А вот маленькая «жиночка» волоком волочит на себе трех игрушечных «коников», каждый размером почти с нее. Задевает ими почти каждого на своем пути, добирается до своего места, но взгромоздить игрушки на полку у нее не получается – не достает. Тогда она кладет коников на тех, кто сидит рядом, взбирается на сиденье, и только потом начинает раскладывать коней по своим местам.

По вагону друг за дружкой тянутся менялы – обменять белорусские «зайчики» на украинские гривны там, куда мы едем, у нас не получится (в Прикордонной Украине с радостью меняют американские доллары, английские фунты и евро с рублями, а вот обменять «зайца» на гривну невозможно), поэтому мы спешим обменять свои скромные фонды в вагоне. В мозгу проносится мысль «не обманут ли», все-таки обмен происходит не в государственном обменном пункте, но, как показывает предыдущий опыт, мобильные украинские обменщики не менее честны своих узаконенных белорусских каунтерпартов.

Наконец поезд трогается, и с черепашьей скоростью двигается к украинской стороне. Там нас также долго и нудно проверяют украинская таможня и погранслужба, вертят наши паспорта так и сяк, оглядывают с ног до головы, и, наконец, доверившись нашим уставшим физиономиям, почти торжественно разрешают въехать на территорию «самостийной и незалежной». Стоит понять легкое недоумение погранслужб обоих государств при нашем появлении, поскольку проезд пассажиров славянского вида, по-городски одетых, с необычными туркменскими паспортами, прошитыми многочисленными визами разных стран, в этом затерянном местечке, может вызвать не только легкое недоумение. Например, пересекая границу здесь впервые, я проторчал полчаса в закрытом кабинетике белорусской погранслужбы, пока последняя тщательно проверяла мои документы, после чего заявив, что паспорт у меня «не той системы». В конце меня, конечно, выпустили, но я все же немного струхнул. Знаете ли, бывает и не такое.

Вот он, первый сладостный момент свободы и сладостное ожидание встречи с детством, местами, «где был я сердцем молод», своими корнями. Странная штука жизнь – не мной замечено. Родился на Украине, по паспорту, языку и культуре русский (или скорее «советский»), большую часть жизни проживший в Туркмении. Долгое время работал с американцами и другими «западниками» и впитавший, в какой то степени их стиль работы, менталитета, поведения. Теперь живу в Беларуси, о которой мало что знал всего пять лет тому. И все это время постоянно стремящийся на свою (историческую или какую другую?) родину. Украину. Всякий раз приезжая туда, пытающийся говорить на украинском языке, а под конец, отказывающийся от этой бессовестной попытки, потому что получается то скверно, хотя и говорят что «хорошо». По натуре неокостеневший скептик, не верящий в гороскопы, хиромантию, физиогномику, фатум, зеленых человечков, а часто и в самого Господа Бога, неожиданно и не противясь, поддаюсь тому, что называется «зов крови», «зов предков», «корни», хотя если сложить вместе все то время, что я провел на своей родине, то получится всего около 35 месяцев – то есть, всего то три года на мои тридцать пять.

За окнами вагона все как-то сразу увеличивается в размерах. Просторы дальше, озера больше, реки шире. Миниатюрная Беларусь с ее аккуратными деревянными домиками, чистыми полустаночками и вокзальчиками как-то вдруг превратилась в широкую и «щирую» Украину с ее не такими аккуратными и чистыми вокзалами, полузаброшенными и заросшими некогда административными зданиями, стадами коров, хотя тут и там, то и дело, мелькают основательные каменные дома, а деревянных изб, столь распространенных в Беларуси, почему-то не видать. Наконец, три часа спустя, сменив дизель на не менее душную украинскую маршрутку, мы добираемся до пункта назначения. Г. Рокитно Ровенская область. Районный центр, население 15 тыс. Моя родная деревня.


Поначалу, - хотя я приезжаю сюда не впервые, и все здесь знакомо, - все представляется довольно интересным, уютным. Вот новый тротуар положили. Вот новый магазин открыли. А вот памятник «ликвидаторам» соорудили. Я иду той же дорожкой, что ходил тысячу раз, и даже лужи и выбоины на ней радуют. Хотя я прекрасно понимаю, что это не столько город похорошел, изменился. Нет, это я немного другой. Новый. Соскучившийся. У англичан есть выражение «Красота – в глазах смотрящего». То есть, красив предмет, за которым ты наблюдаешь или нет, зависит не столько от самого предмета, а от того, кто и как на него смотрит. Мы, уставшие от жизни, злые, невнимательные, часто смотрим на прекрасное и не видим и сотой доли его красоты. Но, через три недели все изменится. Я перестану радоваться не только лужам и птичкам, а меня начнут раздражать даже прекрасные лилии в соседском саду. Место детства потеряет краски, поблекнет, как блекнет со временем цветное фото. Что поделаешь, так я устроен. Так устроен человек. Но пока, в первый день своего приезда, мое сердца учащенно бьется и мне радостно от всего, что меня окружает. Украино, здравствуй!

Вот мы входим в подъезд двухэтажного дома, в котором не первый десяток лет живет моя бабушка. В начале, когда дед еще не ушел из семьи, они жили в трехкомнатной квартире справа. Я ее помню смутно. Все, что вспоминается, это то, что там был большой балкон, на котором «украинськие хлопчики» написали слово «Электроник». То есть, это я был электроник. Электроник, потому что у меня были такие же длинные белокурые волосы, и я был похож на героя одноименного фильма. Помню фильм «Белый Бим Черное Ухо», на последней серии которого я безутешно рыдал и что мама меня утешала. Помню, как дед приходил с работы, и мы вместе садились обедать. Нам наливали украинский борщ и клали по большому куску мяса. Дед очень любил в конце мясо на косточке. Ну, и я повторял за ним, как мог. А потом бабушку, когда она осталась одна, переселили в квартиру напротив, с двумя комнатами. Где она и живет по сей день.

Бабушке 82 года, но как все говорят, она прекрасно выглядит. Действительно ее не раз принимали за мою маму. Добрая, трудолюбивая бабушка моя, специалист по выживанию. И в голодные 50-е, и в бандитские 90-е, и сейчас, в наше безнравственное время.

Не успеваем мы, переступит порог, как всё, что есть ставится на плиту, разогревается. Мы моемся, переодеваемся, и все радостные, голодные и уставшие садимся за стол. У-у-у – фасолевый супец! Ничего особенного. Юшечка, фасолька, постный кусочек мясца. А какой вкус! С лучком, с петрушечкой и деревенской сметанкой… Вот драники с той же сметаной. Хлебушек. Грибочки. «Все смакуе по-иньшому» - у всего другой вкус. Как бы я ни старался дома приготовить эти блюда, из самых лучших ингредиентов и с самыми лучшими приправами из магазина – вкус совсем другой. А здесь даже простая картошка вкуснее. Впрочем, я понимаю, что это уже из области психологии и опять-таки, та же «Красота – в глазах смотрящего».

После ужина мне все интересно. По традиции я перелистываю старые семейные альбомы. Вот дед еще жив. Вот они с бабушкой на море. Вот мама, ужасно молоденькая и симпатиШная. Кое-где мелькаю и я, но себя я совсем не нравлюсь (здесь мог бы и улыбнуться, а здесь вылез на передний план – мог бы быть поскромнее). Затем я иду на балкон. Молодое вишневое дерево разрослось, до его бордовых ягод можно дотянуться рукой. После чего я тороплюсь на двор. Надеваю свободные шорты, майку и шлепанцы (никаких городских тесных рубашек, брюк и туфлей). Выхожу. Справа на скамейке сидят соседки. «Добридень» - по старой привычке говорю я. «Добридень» - в один голос отвечают они и с интересом разглядывают меня. Некоторые узнают, некоторые и не знают. Я иду мимо «беседки» или грибка со столом и двумя скамейками рядом. На Украине в каждом дворе есть такие «беседки», где по вечерам собирается молодежь и старики. Играют в карты, пьют пиво, разговаривают. «Добридень» - бросаю я, и тороплюсь дальше. Давно забытое чувство неловкости и стеснения, как в детстве, просыпаются во мне. В маленьких городах и деревнях все ужасно любопытны и словоохотливы. Я боюсь, что меня остановят и начнут во все голоса вспоминать, чей я, кто мои «батьки», потом начнут задавать вопросы, и я буду стоять перед ними, как у школьной доски, мешая украинские слова с русскими, смущаясь и робея.

Выхожу на дорогу, иду мимо школы, пруда, мимо солидных каменных домов. Интересно все говорят про то, как плохо живет Украина, а меня не перестаю поражать эти украинские дома. Что ни дом, то крепость. Каменный фундамент, внутри четыре-пять комнат, гараж и обязательно «господарство» - коровка, коза, куры, утки. Я понимаю, конечно, что первое впечатление обманчиво, что не все живут так, но, скользя взглядом по всем этим переулкам, я нигде не встречаю деревянной избы или покосившегося дома. Пьяных вижу. Неопрятных, шумных, незлобных. Бомжей – ни одного. Да, дороги никуда не годятся – выбоины, кочки, лужи, но никаких чумацких шляхов, песчаных трактов. Везде худо-бедно, но положен асфальт. Все жалуются то на «спеку», то на «дощщи». Что не будет урожая, что все посохнет или померзнет или утонет. А у каждой из стареньких подруг моей бабушки по два-три «поля» - больших огорода со всем необходимым: картоплей, бураком, капустою, квасолею и прочим. При чем как бы не пекло или не заливало, все это продолжает расти и наливаться силой. Конечно, я понимаю, все это благолепие требует большого физического труда. И все же, мне приятно все это видеть.

Я иду мимо «Леснiка». Захожу внутрь. «Одно пЫво, будь ласка». Дородная украинская тетя в парике, с интересом кося на меня взглядом, наливает мне кружку холодного пива «Рогань». К пиву беру сушеных бычков и приземляюсь в уголке. Делаю три-четыре больших глотка. Смакую. Добре. Пиво хорошее, безо всякого там риса, кукурузы и сладкого сиропа. Разламываю бычка. Подношу к лицу. Вдыхаю. Делаю еще два-три больших глотка. Тихонько млею. Наблюдаю за посетителями. Публика простая, открытая. Украинцы никогда не были опрятной нацией. Во всяком случае, в провинции. Вот идет один. Живот с расстегнутой пуговицей. Усы. Большое лицо. Видно, любитель горилочки (хотя, кто на Украине не любитель? Кто не любитель, тот профессионал, так сказать). Вот другой. Маленький, чернявенький. Можно и за арапа принять. Хотя здесь и «черненьких» много. И все они свои. Говорят на мове, поведение то же. Может, из цыган. Может, еще кто. Вот и третий, уже поддатый. Цепляется ко всем. Все ему друзья, все братья. Всё просто, без натужностей и притворства.

Возвращаюсь обратно. Во дворе дома вижу знакомое лицо из детства. Сашко. Здороваемся. Он необычно возбужден. Пьяненький. (Воскресенье). Рядом появляются еще двое постарше. Такие же «веселые». Вопрос – ответ. Вопрос – ответ. «Треба за знайомство» (Нужно за знакомство) - говорит один. Не могу отказать. Идем в близлежащий магазин. Я беру всем по стопке. Что-то закусить. Все необычайно радостные, словно случайно повстречали лучшего друга детства. Постепенно подводят меня ко второму стопарику, но я аккуратно даю задний ход. Чувствую некоторую досаду за их бесхитростную прилипчивость, хотя тут же гоню ее от себя. Ведь в своем проявлении чувств, пускай и не самых высоких, они искренни, как дети. В отличие от городского вежливого притворства, от которого я так устал. (Позже меня неоднократно будут «чипать», приставать, те, кого я когда-то знал, где-то видел и те, кого я не знал и не видел никогда. И у всех у них будет простое желание выпить или поживиться за мой счет. Все они будут жать мне руку, говорить какие-то слова, я буду на них злиться, иногда посылать их подальше. Да. Но что интересно во всей этой навязчивой прилипчивости, во всей этой простодушной беспардонности – так это беззлобность. Они будут недовольны, что я им отказал, будут даже ругаться вслед, но так незло, как это могут только простые и искренние люди. И осадка от их глупых слов у меня нет никакого).

Я возвращаюсь домой. Я устал. Ложусь спать и сквозь сон улыбаюсь. Как хорошо быть дома.

13-е июня

Утром, проспав до 10 часов, мы, по очереди, просыпаемся. Дочка первым делом включает телевизор. Я бреду на кухню, чтобы чем-нибудь поживиться. Мама с бабушкой, там же, жарят, парят, варят для «любимых детей». После завтра мы идем на рынок. Народу полно. Сельские мужики в кепках с цигаркой в углу рта, «кулеши», на подводах с поросятами, курами, утками. Сельские жиночки в хустках (платках) с овощами и фруктами. Более утонченный контингент в майках и сандалиях. Девчата в джинсиках и с прическами а ля «кантри». Многие с «роверами», велосипедами, беззастенчиво врезаются в самую гущу, мешая движению. На развалах торгуют всем. Здесь и рыба, и мясо, и птица. И южные фрукты. И спелые овощи. Времена дефицита миновали.

Отоварившись на рынке, мы идет в новый супермаркет «Топ-Маркет». В этом маленьком городишке кто-то построил здоровенный супермаркет «с тремя неграми на витрине». Действительно на окнах магазина большие черно-белые фото известных афро-американцев. Луи Армстронга, Эллы Фитцджеральд и Мартина Лютера Кинга. Как взбрело в голову хозяевам магазина повесить их в украинской глубинке – не знаю. Но, не забывайте, не далеко от того места Одесса. Внутри почти пусто, никакой давки. На полках все, что душе угодно, по умеренным ценам. За качество не ручаюсь, но мне, например, очень нравится украинский шоколад, а также несомненен тот факт, что Украина научилась «делать» маркетинг. Упаковка продуктов весьма недурственна.

В десяти шагах от «Топ-Маркета» находится другой супермаркет, поменьше. И по всей главной улочке, слева и справа вас зазывают всевозможные вывески магазинов, ресторанов, кафе, пивных. Там, по-моему, на один квадратный километр приходится магазинов столько же, сколько в торговом центре Парижа.

Вообще-то, как и всякий мужчина, я не очень люблю ходить за покупками с женщинами. Просто у нас к этому делу разный подход. И не надо здесь пытаться разобраться почему, а просто принять все как есть. Но в данном случае у меня откуда-то появляется терпение и я покорно, как телок на веревочке следую за своими маркет-гидами. Куда они – туда и я. На этот раз мне хочется просто идти за ними, брать сумки и не высказывать свое драгоценное мнение по каждой купленной зубочистке. Я не пытаюсь от них смыться или заставить их поскорее завершить свой «шоппинг-тур».

Мы возвращаемся домой, и по дороге нас останавливают какие-то женщины в годах, с каждой из которых моя бабушка здоровается и заводит разговор. Некороткий, надо признать. В ее возрасте общение очень важно. Все они, пожилые, как бы стараются при помощи слабых глаз, слуха, обоняния запомнить друг дружку, стараются быть вежливее и любезнее, потому что скоро, уже скоро, им предстоит разлука. Мы же, молодые, пока это не хотим понимать. Мы слегка злимся, разражаемся. Начинаем их воспитывать. Навязывать свое мнение. А они в ответ молчат. Они не спорят. Потому что они знают лучше. Но и я в данном случае совсем не раздражаюсь, а терпеливо выжидаю, пока закончится каждое из их долгих приветствий.

На обед к нам приходят кумовья. И мы все оживленно садимся за стол, правда, успев повздорить относительно расположения стола и блюд. Всякая ерунда, как всегда, оказывается для нас принципиально важной. Но мы быстро миримся. Все понимают, что можно подуться минут десять, а дольше – глупо. И вот, мы сидим за столом, и все рады друг другу. Даже я, кого, мало интересуют куры и гуси моего кума, и кто женился, а кто умер. В отличие от тех сборищ и сабантуев, на которых мне неволей приходится иногда участвовать, я чрезвычайно рад той простоте и искренности общения. Никто не притворяется, не пытается быть лучше. И я это ценю.

Вечером я принимаюсь за купленную книгу Ремарка “Im Westen nichts Neues” и с первых же страниц понимаю, что это то, от чего я обязательно получу незабываемое удовольствие. В книге речь идет о потерянном военном поколении молодых людей, при чем, книга написана правдиво, без купюр, безо всяких там пафосных и дурацких заявлений, вроде «мы герои, наше дело правое, наша страна великая», которыми кишела военная литература советских времен. Язык повествования прост и я им наслаждаюсь, не прибегая к помощи словаря. Вообще, должен сказать, что, будучи с раннего детства книжным червем, который читал всегда и везде, годам к 30 я обнаружил, что читать мне стало неинтересно. Стоило начать читать какую-нибудь книгу, я либо уже с первых строк убеждался в том, что я знал, как пойдет развитие сюжета дальше, и мне становилось скучно. Или что хуже, читая общепризнанных классиков и их chefs d’oeuvres, я вдруг понимал то же самое. Пускай книжные обложки Селинджера, Кизи и Фитцджеральда кричали, что это величайшие книги всех времен и народов, а их авторы - признанные гении, для меня они оказывались безынтересным китчем. И лишь изредка, наталкиваясь на какого-нибудь «Малыша» А.Доде или «Мое грустное лицо» Генрихя Бёлля, я вдруг приходил в неописуемый восторг, оживал, понимая, что вот оно настоящее. Не те вербальные завитушки и холодно выдуманные сентенции, за которыми ничего нет, а эти бесхитростные и настоящие книги. Вот и с Ремарком - то же. Не оценив по достоинству его «Трех товарищей», я вдруг сомлел от его новой книги. Буду читать дальше.

14-18 июня

(Нежность от встречи первых дней проходит, приходит здоровая ирония – как защитная реакция против того, что начинает не нравиться или раздражать). В полной семейной неге и праздности я провожу несколько следующих дней. За это время я обошел все места своей «бурной молодости» (молодость моя была далеко не бурной, но мне нравится само выраженьице), предаваясь столь приятным грезам под каким-нибудь вековым дубом или подле какого-нибудь довольно замусоренного пруда, перепробовал все марки пива в соседском магазине (и вновь убедился в том, что украинское пиво мне нравится больше чешского или немецкого), пересмотрел все украинские телепередачи (должен сказать, что лучше украинского юмора – еще его называют «одесский» - я не встречал. Вы слышали, например как шутят белорусы? О, это такой почти балтийский невозмутимый юмор без тени улыбки, чьих юмористов с успехом можно приглашать на похороны. Получится неплохая жизнеутверждающая эпитафия. Кстати украинские рекламные паузы самые длинные в мире. Это про них сказано «Реклама иногда прерывается отрывками из фильмов»). Кстати, в отличие от перманентно «недовольных» и словно выискивающих негатив российских репортажей о «бедной» Украине и «несчастном» украинском народе, которому Россия так стремится помочь, – то «газовая война», то склоки Тимошенко с Ющенко, то не дающий покоя Крым, то вообще какие-то смехотворные случаи из частной жизни – за месяц я не видел ни одного украинского репортажа негативно рассказывающего о России и россиянах. Я вообще мало что слышал о России. А уж когда затрагивали эту тему, то представляли ее достойно, без надрыва.

Наконец, устав от этой семейной идиллии, и начав потихоньку действовать друг другу на нервы, мы все начинаем собираться к нашим родственникам, в место моего рождения, г. Староконстантинов).

Мы поднимаемся рано, в 5 утра, на вокзале берем билеты, и в 6 часов уже сидим в вагоне электрички, следующей до Ровно. В отличие от первого прикордонного путешествия украинскими поездами, здесь никто не шумит, громко не разговаривает, и мне это весьма по душе. Несмотря на ранний час, я приятно взволновал от начавшегося путешествия, ведь я еду в свой любимый город, в котором не был двадцать лет. Я вновь увижу своих двоюродных братьев, познакомлюсь с их семьями, навещу стариков по отцовской линии. Мы перекусываем приготовленными бутербродами и часа три спустя прибываем в областной центр Ровно. Большой вокзал, много народа. Садимся на автобус, пребываем на переполненный автовокзал. Там садимся в душную маршрутку. По дороге водитель буса то и дело подбирает случайных попутчиков, которые как кильки в банке скапливаются в проходе и то и дело, по команде водителя, приседают и встают, приседают и встают, приседают и встают. Наконец, начинаются окраины, которые вызывают какие-то смутные воспоминания в моей памяти. Поля, парк, мост и я понимаю, что мы приехали в любимый город моего детства.