Прощай, моя любовь

В 12:00, за час до обеда, зазвонил мой рабочий телефон, и я стремглав кинулся к нему, чтобы сказать привычное «Отдел сбыта. Слушаю вас». Но вместо бабушки, интересующейся, где можно купить наши счетчики на воду или бойкого клиента, желающего приобрести наши краны и фильтры, я услышал почти позабытое сопрано своей жены.

Тембр ее голоса, как всегда в таких случаях был приятным и любезным – неприятные и нелюбезные нотки он, как правило, непроизвольно приобретал только дома.

- Надо увидеться – очень мило сказала она в трубку.
- Зачем? – у меня учащенно забилось сердце, словно знало, бедное, что ему есть на что надеяться.
- Поговорить надо.
- О чем? – неважно о чем! Я напрасно пытался поймать свое сумасшедшее воображение – оно птицей выпорхнуло из моего глупого сердца и во всех ярких красках неистово принялось рисовать мне картины бурного примирения, прощения и дальнейшей идиллической совместной жизни.

В тот роковой вечер нашей ссоры прощальный хлопок-выстрел входной двери расколол мой блаженный мир на две части: в одной я и мое прошлое, в другой она и ее будущее. Уходя, она забрала с собой все плохое, дурное и скверное, что было между нами, а мне оставила все хорошее, доброе и дорогое. И я не знал, как с эти добром мне дальше жить.

Должен сказать, что после нашего разрыва три месяца назад жена мне не звонила ни разу и на контакт идти упорно отказывалась. При наших мимолетных встречах голос ее, как правило, был агрессивным и непримиримым – при условии, что вокруг не было любопытных ушей. Фразы, вроде «Я тебя не люблю», «С тобой жить я не буду» и «Не надейся» стали дежурными, хотя им я верить отказывался. А тут вдруг «увидеться», да еще таким нежным голоском.

Будет ли виновный прощен? Подарит ли судьба приговоренному к пожизненному заключению в несчастном настоящем со всеми мучительными воспоминаниями счастливого прошлого еще один шанс на искупление? Быть супружескому счастью или не быть? Гамлетовские вопросы одолевали меня весь остаток рабочего дня.
Мы условились о встрече у почты, места ее работы. В ближайшем цветочном магазинчике я купил одну гвоздику – на больше денег у меня не хватило – и в изнывающем волнении, как на первом свидании, влюблено принялся ее ожидать.

Через пять минут знакомая точеная фигурка в коротеньком заячьем полушубке замаячила в темном проходе почтового отделения. Пока она не заметила меня, я изо всех зрительных сил всматривался в милые моему сердцу черты лица, в волнующее покачивание бедер, манеру чуть набок держать головку. Она сбросила пару килограммов, купила себе новую игривую шапочку и изменила походку. Она была не просто по-прежнему хороша, а просто по-новому божественна. Расставание с любимым явно пошло ей на пользу.

Только за один этот миг я готов был простить ей все свои бессонные ночи, наше растоптанное прошлое и преданное будущее.
Не в силах сдержаться, я кинулся ей навстречу, сияя во весь рот по-детски невинной улыбкой.

- Привет! – ликующе закричало ей мое измученное сердце.
- Привет – прозаически ответил ему ее сухой голос.
- Это тебе – и одинокая гвоздика сама выпорхнула навстречу ее ладоням.
- Спасибо – ее рука, холодно сжав стебель цветка, опрокинула его вниз.
- Замечательно выглядишь – мой хриплый голос пел гимн ее красоте.
- Я теперь буду выглядеть так всегда – зло ответила она.
- Я очень рад…- слова кончились, но зачем слова, когда есть глаза и надежда?
- Послушай… - начала она, и в сердце почему то знакомо засвербил жучок сомнения – я подала на развод…три месяца назад…

Мне, казалось, выстрелили прямо в голову из самой большой в мире пушки. Все вокруг закружилось, завертелось, заплясало. На розовые стекла моих очков надежды безжалостно плеснули черными чернилами разочарования…

- К тебе я не вернусь. Я тебя не люблю. И прошу больше не беспокоить меня –
продолжала она, видя мое недоуменное замешательство.
- Но ведь мы одна семья! Или, по крайней мере, были еще недавно! И я по-прежнему люблю тебя– полоумно завопил я так, что прохожие с неподдельным любопытством судорожно задергали головами в нашу сторону.
- А я тебя больше не люблю, и давай разойдемся по-хорошему – прошипела она,
смущаясь такого искреннего к нам внимания.
Она хотела разойтись «по-хорошему». «По-хорошему» - так она это называла. А куда мне девать мою боль? Как вырваться из проклятого прошлого? Что делать с трупами убитых надежд? Куда выгнать назойливую суку-любовь?
- И прошу тебя: послезавтра суд. Давай по-хорошему, а? – ее миролюбие меня просто убивало.

Я ее почти ненавидел. Нет, я точно ее ненавидел. Она не только, удрав, как напроказившая кошка, все это время скрывалась от меня, она не только тайком приходила в мой дом и выносила из него вещи, как последняя воровка, она еще в тайне, чтобы я не знал, подала на развод, а теперь хотела, чтобы мы разошлись «по-хорошему»! «По-хорошему» - для кого? Для меня? Для нас? Нет! Конечно, для нее! Только для нее!

- В общем, я тебя прошу – она ласково посмотрела на меня, словно этих трех
месяцев не было и в помине. Она улыбалась. Она улыбалась, и от этого была так
хороша. Так хороша, что я был готов ее убить.
- Не злись. Ничего не поделаешь…
Зазвонил ее мобильник. «Да. Хорошо. Жду» - она элегантно щелкнула своим изящным телефончиком и спрятала его в своей сумочке.

Я же в глубоком ступоре, с ненавистью и любовью – чего было больше? – продолжал пялиться на нее, не зная, что ответить.
- Ну, мне пора – нежно прощебетала она - не забудь – в пятницу в девять пятьдесят – и она легкой, какой то кокетливой походкой направилась к остановившейся минуты две назад у обочины серой «БМВ». За стеклами я сумел разглядеть за рулем какого-то толстого типа в солнцезащитных очках.

«Так вот в чем дело» - подумал я, и волна доселе незнакомой мне ревности накрыла меня с головой и головокружительно понесла в свой бурный океан зашкаливающих эмоций, самоубийственных мыслей и диких фантазий.

Не помню, как я добрался до дома. Помню лишь, что всю дорогу я представлял свою жену и типа в темных очках в неистовом коитусе из немецкого порнофильма, с потными от любви телами, бесстыже совокупляющимися в самых невероятных позах.

Три месяца, три долгих, бесконечных месяца безответной, медленно умирающей собачьей любви, бурных всплесков нежности, ярких вспышек надежды и похмельных приступов разочарования… Три месяца наедине с бессонницей, своими мыслями и нашим прошлым… Три месяца одиночества…

В тот вечер я напился, как последний сапожник. Мужская фантазия в такие моменты истины не ровня женской изобретательности. Выход всегда один - опрокинуть в себя пол литра горькой, чтобы ничего не чувствовать, не помнить и не соображать. Ведь, по правде говоря, мы, грозные мужчины, строгие главы семейств и стойкие защитники отечества, несмотря на свой такой грозный вид и суровую риторику, становимся в такие лихие годины мачехи-судьбы слабыми, как грудные младенцы, у которых отняли питающую грудь, растерянными, как прыщавые подростки, впервые заполучившие столь желанную самостоятельность, и хотим во всю силу легких закричать «Мама, помоги!».

Помню только, что в тот вечер я, как настоящий сумасшедший, что-то вопил на всю округу. Бил кулаками в воздухе воображаемого противника, наказывая его за украденную любовь, за все свои неудачи, за всю свою жизнь. Потом долго и навзрыд выл, как воет на луну смертельно раненный на снегу волк. Размазывал по лицу обеими ладонями свое липко-соленое горе. И задавал себе один и то же вопрос «Что дальше? Что будет дальше?» После чего на меня гранитной глыбой интоксикации свалилось забытье…

Странно, но наутро не было и признака похмелья. Голова работала яснее ясного. И все события вчерашнего дня и прошедших трех месяцев во всех мучительных подробностях стояли перед глазами. Я вновь и вновь перебирал в уме каждую минуту, каждое мгновение и каждое слово вчерашнего вечера. Что. Как. Почему.

Потом, послав все и всех подальше, я вышел во двор. С сырых крыш во всю капало и в воздухе пахло весной. Мимо шли какие то чужие люди. Мужчины, женщины, дети. Смешные такие. Трогательные. Высокие и низенькие, толстые и худые, молодые и старые. Я отчего то почувствовал какую то странную и ранее неизвестную связь, родственность со всеми этими незнакомыми мне людьми. Словно знал я их давным-давно, делил с ними их радости и горести, помогал им по жизни, а они мне. Странное, право, чувство… и такое приятное. Это, когда не видишь в людях их надменно поднятых голов, желания казаться лучше, умнее, красивее, да и сам не стремишься к тому же, а ощущаешь какую то непонятную любовь и нежность ко всем им.

Я присел на соседскую скамейку, закинул ногу на ногу и лениво завел руки за голову. Из-за серой тучи выглянуло низкое солнце. На голой вишне зачирикала беспокойная синичка. По всему моему, словно избитому телу, разлились давно позабытые истома и покой. Все проблемы и невеселые мысли куда то ушли. Боль, в которой я бился три месяца, тоже, странным образом куда-то подевалась. В сердце вошел покой. Покой в душе. Покой в голове. Я лениво закрыл глаза. Господи, как же хорошо. Как хорошо то, Господи! Я знал, что, наконец, я простил.

Теперь я также знал, что я буду делать дальше. Знал наверняка. Сегодня же я позвоню маме и скажу как сильно я ее люблю. Накормлю трехцветную кошку, которая по вечерам приходит ко мне и трется, мурлыча, о мои холодные ноги. Я вынесу и выкину из дома весь хлам, накопившийся за три года нашей совместной жизни, а ненужные вещи отдам бездомному, которого вижу каждое утро.
Я буду работать и зарабатывать деньги. Буду помогать людям, которые нуждаются в помощи, и которым я могу помочь. Схожу в церковь. Верну долги. У тех, кого я обидел - я попрошу прощение. Я буду просто жить. Жить дальше. Жить и радоваться жизни.
Жена? – спросите вы. А что жена? Дай ей Бог счастья. Большого и настоящего. Как у меня. А если Бог не даст, тогда дам я – у меня его теперь так много!