Моя маленькая голубка

Моя маленькая голубка тихонько сидит, совсем не шевелясь, как на жердочке, на краешке автобусного сиденья, и смотрит на меня, почти не мигая, своими большими грустными глазками. Ее белая меховая шапочка с ушками-отворотами, натянутая по самые брови, закрывает от меня ее розовые от мороза щечки, остриженные под мальчика волосы – в школе она заразилась педикулезом, и маме пришлось ее коротко остричь, - посеревшими от холода губами она уткнулась в оттопыренный воротник куртки и их тоже не видно. Видны только ее глаза, большие и серые, как у мамы, глазки, которые смотрят на меня так серьезно, что мне становится не по себе и я отворачиваюсь прочь, как будто привлеченный тем, что происходит вокруг, на самом же деле просто стараясь справится со своими эмоциями...
Эту субботу и воскресное утро мы проводим вместе. Впервые за последние, наверное, полтора месяца. Мама, наконец, разрешила нам увидится, страшно волнуясь по тысяче причин: встречу ли я ее вовремя на автовокзале, не замерзнет ли она по дороге, не будет ли голодна, смогу ли я посадить ее на автобус на обратном пути. Все это нам удалось – пусть мама так не беспокоится, мы, ведь, уже не маленькие!
Поначалу я действительно немного волнуюсь – там ли я стою, не пропустил ли я ее автобус, разглядывая какую то долю секунды голубиные стайки, сражающиеся за крошки хлеба у соседнего ларька, приедет ли она вообще – вдруг они передумали? Но когда из старого «Икаруса», забрызганного осенней грязью по самые стекла, наконец, появляется растерянная смешная фигурка в красной курточке с маленьким пакетиком в руке, и с потерянным видом озирается по сторонам, ища среди десятков спешащих в разных направлениях взрослых, того, кто ее ждет, я облегченно вздыхаю и что есть мочи подаю ей знаки рукой.
Через секунду она меня замечает. Ее бледное личико невольно растягивается в счастливой улыбке, рука непроизвольно машет мне в ответ, и мы бежим друг другу навстречу и неловко останавливаемся совсем близко.
- Привет! – я чмокаю ее в губы, так как из-за заячьей шапки не
получается поцеловать ее в щеку.
- Привет.
- Ну, как дела? Как доехала?
- Нормально.
- Ну, пойдем. Сядем на здесь троллейбус, потом зайдем на «Корону» купить все необходимое, и домой в тепло! Ты не замерзла?
- Не-а.
- Ну и хорошо.
Я беру ее за руку, и мы радостно шагаем по направлению к автобусной
остановке, на которой толпится не меньше сотни человек. Нам везет – наш троллейбус приходит через минуту, почти пустой, так что мы довольные плюхаемся на свободные места и смотрим в грязное окно.
Выйдя из троллейбуса на своей остановке и направившись к торговому центру, до сих пор сдержанная, она заметно оживляется и начинает вприпрыжку скакать передо мной.
- Что мы купим? – спрашиваю я
- Не знаю – отвечает она.
- Ну, чтобы тебе хотелось? – не унимаюсь я. В ответ она пожимает плечами.
- Давай купим мандарины, такие маленькие и ужасно сладкие? – говорю я.
- Давай! – отвечает она.
- И купим еще шоколад, и сок, и … хочешь пиццу? – я продолжаю искушать ее дальше.
- Не-а.
- Ты не хочешь пиццу?! Но все дети любят пиццу!
- Не-а. Не хочу.
- А что еще?
- Не знаю…
Мне так хочется сделать ей приятное, что я готов потратить все деньги,
какие у меня есть в кармане. Под конец я спохватываюсь, что все, что мы купили это продукты питания.
- Тебе в школу ничего не надо?
- Не-а.
- Точно?
- Нет, ничего.
- Смотри, вот фликеры, и книжки детские, и ручки с карандашами…
В итоге мы покупаем фликер в форме сердечка, красивую ручку с
какими то сказочными драконами и принцессами и детский гигиенический набор «Красная шапочка», при виде которого у нее радостно загораются глаза.
С полными сумками мы идем домой, вернее туда, где сейчас живет папа – в дом без удобств на окраине. Но это не страшно. Сейчас я затоплю печку, и дом наполнится оживляющим теплом. Принесу воды, приготовлю обед.
- Есть хочешь?
- Хочу?
- А что будешь?
- Не знаю.
- Может пиццу сейчас приготовим?
- Не-а, не хочется.
- Тогда быстро сварганим бутики (бутерброды) с колбасой, сыром и майонезом.
- Давай.
Я кидаюсь топить печь, потом мчусь за водой, одновременно режу
колбасу, сыр и кладу бутики в СВЧ-печь. У меня все валится из рук, я взволнован, как на первом свидании. На столе в мгновение ока образуется полный беспорядок, но я не тороплюсь наводить порядок – успеется. Сейчас я тороплюсь быть только с ней. А тарелки подождут.
Мы довольно жуем бутики, запивая их обжигающим кофе с молоком, глупо над чем-то хихикаем, роняем на пол куски колбасы, ржем как дураки, смотрим телевизор, играем в компьютерные игры, учим английский, лепим из пластилина синих слонов и желтых обезьян, и под конец, уставшие, в объятиях друг друга, засыпаем.
Вернее, она спит, разметавшись во сне, так же как это делает ее папа. Я же смотрю на ее детское невинное личико, светлые короткие волосы, папин ленинский лоб, и на глаза невольно набегает слеза. Хорошо, что меня никто не видит и я могу плакать, не стыдясь своих слез.
Я вспоминаю то время, когда она была совсем крошенной и беспомощной. Как она впервые пошла. Как каждый день я забирал ее из садика. Как мы вместе, рука в руке, ходили на базар и покупали что-нибудь вкусненькое для всей семьи. Вспоминаю, как она случайно опрокинула на себя телевизор и не поняла того ажиотажа, который вызвала. Как хлопала маму и папу своими маленькими ручками по щекам, словно говоря «Папа и мама, вы самые лучшие. Я вас так люблю».
Все в прошлом. Как давно и как недавно все это было. Все то, что называется простым и таким непонятным людям словом «счастье». Обычное счастье. Человеческое счастье. Не надуманное, «киношное», а самое обычное, неприглядное, то, что нас делает людьми.
Мы не можем дать определения тому, что же такое счастье. Любовь, деньги, слава. Мы мучаемся и путаемся в определениях. Чем больше стараемся понять, что же это такое – тем больше запутываемся, подменяя все тем, что нас обязательно должно сделать счастливыми, красивыми книжными словами, и что, в конечном итоге, почему-то нас такими не делает. А, ведь, все так просто. Счастье – это то, о чем жалеешь, когда его теряешь.
Утром я готовлю завтрак, пока она увлечена игрой за компьютером. В нашем распоряжении еще два часа. Мы смотрим какую-то детскую передачу по телевизору, повторяем стишок, который ей задали в школе, снова играем на компьютере.
Нам пора собираться. Мы вместе чистим зубы, умываемся, причесываемся. Я навожу в доме элементарный порядок, заправляю постель. Мы одеваемся и выходим из дома. Все. Свидание окончено.
И вот, она уже сидит в автобусе и смотрит на меня своими серьезными глазками. На какое то мгновение мне кажется, что в этих серых, не по-детски мудрых глазах, я читаю укор. Укор себе. Укор всем нам, взрослым. За наш эгоизм, за наши взрослые игры, от которых больше всего страдают дети. Такие глаза часто бывают у умных собак и безмолвных лошадей. Глаза, в которых ответы на все вопросы бытия. Глаза, которые все знают и все понимают. Только сказать не могут. Вернее, они нам кричат, но мы, взрослые, оказываемся глухими.
… Вот идет молодой паренек, водитель автобуса. Через минуту автобус заведется, зарычит как дикий зверь и умчит от меня частичку меня, - нет, всего меня, не оставив на перроне ничего, кроме боли, раскаяния и страха. Увезет мою надежду. Мое счастье. Мою дочь, которой, казалось, всегда было много, пока она была рядом, а, оказалось, не осталось ничего. Ничего. Что здесь можно исправить? Как вернуть то, что было? И кто прав, а кто виноват? Что можно сделать? Скажите? Что можно сделать, когда папа и мама разводятся?