И опять не моё..

С ним ужасно легко хохочется,
говорится, пьется, дразнится;
в нем мужчина не обретен еще;
она смотрит ему в ресницы -
почти тигрица,
обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые;
замолкает всегда внезапно, всегда лирически;
его хочется так, что даже слегка подташнивает;
в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый,
как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его;
его тянет снимать на пленку, фотографировать -
ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний - эти зубами лязгают,
те на шее висят, не сдерживая рыдания.
Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду
полного обладания,
и ревнует - безосновательно, но отчаянно.
Даже больше, осознавая свое бесправие.
Они вместе идут; окраина; одичание;
тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует,
наблюдать за ним, "вот я спрячусь - ты не найдешь меня";
она старше его и тоже почти красивая.
Только безнадежная.

Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая;
солнце мажет сгущенкой бликов два их овала.
Она всхлипывает - прости, что-то перенервничала.
Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь,
как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба;
у меня до тебя все что ни любовь - то выкидыш,
я уж думала - все, не выношу, несудьба.
Зачинаю - а через месяц проснусь и вою -
изнутри хлещет будто черный горячий йод
да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое.
Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще;
трется носом в ее плечо, обнимает, ластится.
Он не любит ее, наверное, с января еще -
но томим виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности
тупика; "я тебе случайная и чужая".
Он проводит ее, поможет ей чемодан нести;
она стиснет его в объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица,
посмотрев, как она застыла женою Лота -
остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится -
и до вечера будет маяться отчего-то.