Все равно тебя не брошу...Для всех БЕЛОК...

КАК-ТО УТРОМ Муравей брел по лесу.

«Ох, тяжела моя головушка», — думал он. На ходу ему приходилось поддерживать голову правой передней лапкой. Из-за этого его уводило то влево, то вправо.

Он остановился под ивой, вздохнул и присел на лежавший под деревом камень. Теперь ему приходилось подпирать голову обеими передними лапками. «Ох, чисто каменная», — продолжал сетовать он.

«А я знаю, почему», — вдруг дошло до него. — «Это потому, что я знаю все на свете. А это ведь тяжесть какая».

День был пасмурный, временами начинало моросить. Ветер гнал по небу тяжелые облака и со скрипом и шумом раскачивал деревья.

«А это и хорошо, что я все знаю», — думал Муравей. — «Потому что, если бы я еще больше знать хотел, я и вообще бы головушки моей не сносил».

Он покачал головой, что далось ему не без труда, и мысленно нарисовал себе картинку: его головушка, выпадающая из передних лапок и с грохотом валящаяся на землю. «И вот тогда, — сказал себе Муравей, — пиши пропало».

«А потому все, — не унимался он, — что я так ужасно много думаю. А сколько я всего знаю, ой. Про мед, про пыль, про океан, про всякие подозрения, про дождь, про лакрицу, — спроси только, чего я не знаю. И все это втиснуто в мою головушку».

Локти его постепенно онемели, и он начал медленно сползать с камня. В конце концов он растянулся на животе, уткнув подбородок в землю. Голова его сделалась совсем неподъемной.

«Не иначе как я до чего-то еще додумался, чего минуту назад не знал», — догадался он. — «Ну уж теперь-то, надо полагать, я точно все на свете знаю».

Он заметил, что ему больше не удавалось ни качать головой, ни кивать. «Улыбаться-то хоть смогу я?» — подумал он, попробовал улыбнуться и ощутил, как его губы растянулись в некое подобие ухмылки. Но вот зевать у него не получалось, а также хмуриться и высовывать язык.

Так лежал он посреди леса, пасмурным осенним днем.

Поскольку он все на свете знал, он мог предсказать, что незадолго да полудня на него невзначай набредет Белка.

— Муравей! — с изумлением воскликнула Белка, завидев его, распростертого на земле. — Ты чего это вообще?

— Голову поднять не могу, — поведал Муравей.

— И что так? — поинтересовалась Белка.

— Слишком много знаю, — ответил Муравей. Тон его был окрашен замогильной меланхолией.

— Ну и что такое ты знаешь? — допытывалась Белка.

— Я знаю все, — ответствовал Муравей.

Белка уставилась на него во все глаза. Она не сомневалась, что и сама знала кое-что. Но при этом подозревала, что не знала она еще больше. «Поэтому головенка у меня такая легкая», — решила она и без всякого видимого усилия помотала головой.

— Ну и что делать будем? — осведомилась Белка.

— Боюсь, что придется мне кое-что из головы выкинуть, — вздохнул Муравей.

Белка тоже не видела другого выхода. Но что именно он мог выкинуть? Солнце? Вкус медового торта? День рождения Кита? Свою зимнюю куртку? Муравей попытался забыть все перечисленное, но больших изменений в своем состоянии не заметил.

— Может, ты уж лучше меня забудешь, — наконец нерешительно сказала Белка.

— Тебя? — удивился Муравей.

— А что, никак?

Муравей кивнул, прикрыл глаза… и внезапно взмыл в небо, как пушинка, подхваченная ураганом.

Белка отскочила. Муравей почти исчез из виду, скрылся за верхушками деревьев. И… вдруг снова свалился на землю.

— Вот ей-богу, совсем тебя забыл, Белка, — сказал он, с болезненной гримасой потирая затылок. — А потом вдруг как вспомню…

Белка уставилась себе под ноги и пробормотала:

— Это был всего лишь один из вариантов.

— Ну конечно, — сказал Муравей.

Он уселся на землю. Но из-за падения он позабыл, что все на свете знал. И, к своему изумлению, без труда вскочил на ноги.

Немного погодя они в тяжком молчании брели по лесу.

Потом Белка сказала:

— А у меня дома еще банка букового меду.

— Да ну, — сказал Муравей, — и ты молчишь!

Он подскочил на месте от восторга и во все лопатки припустил к буку.

Тоон Теллеген. «Все равно тебя не брошу»